– Здравствуйте, детка, – произнес он, поднимаясь с постели, куда поторопился лечь, чтобы все думали, что он спал. – Здравствуйте, Жюли! А-а, послание?..
– Здравствуйте, господин шевалье! – отвечала камеристка. – Солдат из Ле-Прешера доставил это для вас. Ответа не требуется. Кажется, он спешил вернуться в Ле-Прешер.
Это была записка от Мари. Мобре оказалось довольно одного взгляда, чтобы узнать крупный и уверенный почерк и понять содержание. Генеральша уведомляла его, что ей в конце концов пришлось дать обещания бунтовщикам и эти обещания будут рассмотрены на утреннем заседании Совета. Она прибавляла, что вернется в замок сразу же после заседания.
Режиналь подумал, что собрание, видимо, проходит в это самое время. И ему самому следовало быть там: ведь он являлся советником.
Итак, Мари не вызывала его в Совет, ничего не сообщала по этому поводу, словно сомневалась, что он придет. Он припомнил их последний разговор перед ее отъездом и с горечью осознал, что она им пожертвовала.
Про себя он усмехнулся, хотя на душе у него было тяжело. Мари без особого труда устранила Байярделя и осудила Лефора! Сегодня она отрекалась от него. Да, пожалуй, Мари не назовешь верной подругой!
Впрочем, ему это было почти безразлично. События приняли такой оборот, что она больше не нуждалась в советчике для достижения своих целей. Такой бунт, как этот, в сорок восемь часов не погасишь. Он оставляет раны, которые необходимо зализать, но по мере того как этим занимаешься, зреют новые заговоры, приходится опасаться новых восстаний. Рано или поздно ему пришлось бы – что бы ни думала об этом Мари – призвать на помощь своих английских друзей. Да Мари сама оказалась бы в таком плачевном положении, что стала бы умолять его, он был в этом уверен…
Шевалье свернул листок и положил рядом на столик. Он взял Жюли за подбородок и спросил:
– Ну, Жюли, могу поспорить, дитя мое, что все эти события вас смутили и взволновали, не правда ли?
– Плохо вы меня знаете, господин шевалье. Зачем мне волноваться? Кто может желать мне зла? И чего мне бояться?
– Конечно!.. Вам – нечего! А вот вашей хозяйке… и мне…
Он усмехнулся и, помолчав, повторил:
– И мне… Ведь эти негодяи ненавидят главным образом меня. Вам безразлично, если меня убьют на ваших глазах?
Жюли едва заметно вздрогнула, и Мобре понял, что ему удалось ее расшевелить. Она ответила:
– Прежде чем они будут здесь, мы могли бы приготовиться к обороне.
– Ах, как я счастлив! – обрадовался он. – Ваше отношение, дорогая Жюли, показывает, что вы хоть немного меня любите. Как видите, я на вас рассчитываю…
– О! Вы же всегда сумеете что-нибудь придумать! Вы знаете, как перехитрить этих разбойников. Но главное, я беспокоюсь о мадам. Что будет с ней, если они ворвутся сюда?
– Не знаю. Но мы приготовимся заранее, как вы предлагаете. Подставьте-ка губки, прелестное дитя: вы заслужили поцелуй за добрые чувства ко мне.
Он обнял ее, но она легонько отстранилась:
– Вдруг нас застанет мадемуазель Луиза! В этом доме и так довольно драм такого рода. Луиза вас любит…
Он тяжело вздохнул и оставил субретку в покое.
– Увы! – пробормотал он. – Я и не думал, что все так сложится! Если бы я мог это предвидеть, мадемуазель де Франсийон была бы еще девственницей, клянусь вам, или, уж во всяком случае, я был бы ни при чем.
– Так вот как вы платите ей за любовь?
Он пожал плечами:
– А вы разве лучше? Однажды вы мне рассказывали о сильном мужчине, которого любите, – единственном, которого вы когда-то любили. А разве это обстоятельство помешает вам когда-нибудь получить при случае удовольствие?
Она рассмеялась:
– Увижу ли я его когда-нибудь? Говорят, он мертв…
– Мир его душе! – весело вскричал он, так как Жюли, казалось, не очень-то огорчена смертью возлюбленного.
– А как его звали? – спросил он, помедлив.
– Ну, этого вы никогда не узнаете! Никогда! Да он и сам так и не узнал о моей любви… Даже не подозревал. Только позднее, когда он уехал, а воспоминание о нем меня не покидало, я себе сказала, что люблю его…
– А я-то считал вас доступной! Да вы так же непонятны, как все женщины, Жюли. Однако в вас есть нечто более надежное, чего нет в других.
С вашим темпераментом, если б вы пожелали поехать со мной, мы бы многого добились, клянусь!
– Не будем больше об этом, шевалье… И, простите, я спешу…
Она вырвалась, а он и пальцем не шевельнул, чтобы ее удержать. Спустя некоторое время он услышал, как она сбегает по лестнице. Он вышел из своей комнаты и направился к Луизе. Отворил дверь и застал все в том же виде, в каком оставил.
Луиза лежала на постели совершенно нагая, ее длинные волосы разметались и опутывали тело, будто золотые тенета. Луиза не шевелилась. Ставни были закрыты, и ее молочно-белое тело сияло в сумеречном свете, выделяясь белизной даже на фоне простынь.
Режиналь пресытился ее телом, эта женщина утолила его своей необузданной страстью, однако он не мог не залюбоваться ее вольной позой, прекрасным телом, объятым крепким, похожим на смерть, сном. Луиза была прекрасна; она могла бы составить счастье страстного и требовательного возлюбленного, потому что у нее были крутые бедра, роскошная грудь, красивые точеные ножки. Но ничто не пробуждало в нем желания. Он пресытился Луизой, устал от нее. И потом, у него были заботы поважнее.
Как он уже говорил Жюли, он действовал бы совсем иначе, если бы мог предвидеть, что события примут такой оборот.
Он подумал: почему, несмотря на прелести молодой женщины, он не чувствует ничего, ни малейшего волнения.
В эту минуту ресницы Луизы чуть дрогнули. Должно быть, она почувствовала, что в изножии ее кровати кто-то стоит и внимательно ее изучает. Она улыбнулась и спросила:
– Режиналь, что вы делаете? Что с вами такое? Вы встали? Уже!..
– Я получил новости от Мари…
– Не смотрите на меня так, Режиналь, мне неловко…
– Мари жива и здорова. Думаю, она переночевала в Ле-Прешере, потому что еще до отъезда выглядела очень утомленной. Но сейчас она вернулась в Сен-Пьер и участвует в заседании Высшего Совета.
– Я очень рада… Идите ко мне, Режиналь…
– Уже давно рассвело, – заметил он, – вы, кажется, не отдаете себе в этом отчета. День только начинается, но он обещает быть трудным, и, если предчувствия меня не обманывают, трудный день начинается рано…
– Вы меня даже не поцеловали…
– Знаете ли вы, что мне следовало бы сидеть сейчас на Совете?
Она улыбнулась:
– Очень мило, что вы пренебрегли заседанием ради меня… Но если вы будете оставаться по другую сторону кровати…
– Если я не на Совете, – продолжал он несколько суше, так как ее нежелание понять его раздражало, – то потому, что меня не пригласили… И, черт побери, я знаю, почему это произошло!..
– Почему?
– Потому что большинство советников во главе с Мари решили вывести меня из Совета.
– Разве вы были меньше счастливы, не будучи советником? Ведь я уже была у вас тогда? Разве не принадлежу вам сейчас вся, телом и душой? Чего ж вам больше?.. Ведь я согласилась даже делить вас с Мари, – помолчав, прибавила она, – и только потому, что она, казалось, была вам столь же необходима!
– Вы просто дурочка, – недовольно пробурчал он. – Привыкли все относить на свой счет. Страсть ослепляет вас, дорогая, и, кроме нее, вы ничего не хотите знать. Страсть одерживает верх над вашим рассудком, а вы ничего не делаете, чтобы этому помешать. Не можете даже понять, что меня исключили из Высшего Совета, а значит, я, вероятно, не смогу здесь оставаться.
– Почему? – спросила она, побледнев и растерявшись не столько от упреков, сколько из-за угрозы.
– Почему? Потому что меня выгнали из Совета под нажимом бунтовщиков. Меня ненавидят. Я теперь просто частное лицо, кому-нибудь захочется мне отомстить: меня убьют, как хотели убить недавно в Каз-Пилоте…
Она привскочила на кровати и прижала руки к груди.
– Режиналь! – произнесла она голосом наказанной и раскаявшейся девочки. – Раз у вас больше не будет никакой должности на Мартинике и ваша жизнь окажется под угрозой, почему не уехать? Почему бы нам не убежать вместе? Поедем в Шотландию! Ах, до чего красиво вы описывали мне когда-то озера у вас на родине!
– Вы бредите. Живете в выдуманной вами сказке. Одевайтесь и приготовьтесь…
Он пошел к двери, но она соскочила с кровати, босиком бросилась к нему и кинулась ему на шею. Он пытался воспротивиться, освободиться от нее, оторвать от себя ее руки. Однако Луиза прильнула к нему всем обнаженным телом, и хотя Режиналь был одет, но сквозь тонкую ткань почувствовал, как упруга девичья грудь.
– Будьте умницей. Сейчас не до шуток… Мне необходимо принять меры предосторожности, приготовиться к возможным последствиям…
– Вы меня больше не любите, Режиналь?
Она прильнула своими губами к его губам. Обвив руками его шею, крепко обхватив коленями его ноги, она напоминала ему осьминога, завладевшего жертвой.
– Еще одну минуту, – попросила она. – Режиналь! Представьте, что мы на какое-то время расстанемся… Не пожалеете ли вы потом, позднее, что упустили сладостный миг, который могли провести в моих объятиях?
– Луиза, не настаивайте! – возразил он. – Потом… Мы пообедаем вместе, так как я опасаюсь, что Мари вернется поздно… Итак, приведите себя в порядок.
Он почти грубо схватил ее за запястья и оторвал от себя. Потом торопливо зашагал к двери и покинул комнату.
Обед подходил к концу. Мобре не проронил ни звука. Он кипел злобой, переживая свое поражение. Время от времени взглядывал на Луизу. У девушки были красные глаза – свидетельство того, что она долго плакала после ухода Режиналя.
Он не испытывал ни малейшего сожаления. Сейчас у него были дела поважнее, чем Луиза!
Он обратил внимание, что она почти не прикасается к еде, зато он воздал должное подаваемым угощениям.
Он завершил обед. Налил себе вина, выпил и собирался встать из-за стола, когда молодая женщина обратилась к нему: