Как генерал-губернатор Подветренных островов, я назначаю капитана Ива Лефора командующим эскадрой и отправляю его на Мартинику. Ему поручается изучить все обстоятельства, при которых узурпаторы присвоили себе титул генерал-губернатора, не имеющий силы, так как он не утвержден королем; Лефор должен восстановить в правах, как того требует воля его величества, госпожу Дюпарке, утвержденную в этой должности, как вам известно, вплоть до прибытия на острова ее деверя, сеньора де Водрока.
Властью, дарованной королем, Лефор может благополучно выполнить это поручение.
Капитану де Граммону во главе трех кораблей надлежит отправиться к берегам Венесуэлы. Он атакует город Каракас и захватит порт Гаиру. Если капитан Лефор быстро справится со своей задачей, он присоединится к шевалье де Граммону и поддержит его. Когда обе эскадры воссоединятся, капитан Лефор возглавит их и поднимет на свою грот-мачту квадратный флаг с лилиями.
В бочонке оставалось еще изрядно рому к концу ужина, когда Береговые Братья перешли к столу с напитками. Отдав необходимые распоряжения, командор удалился. За него остался Лавернад. Он подошел к Лефору, которого обступили гости, одолевая расспросами обо всем, что тот видел при дворе.
Лефор рассказывал о Мазарини, как о старом приятеле, которого он мог бы фамильярно похлопать по плечу. Опьяненный успехом, новым назначением, надеждой на скорое свидание с морем, предвещавшее настоящее морское сражение, Лефор все свои фразы начинал такими словами: «Его высокопреосвященство мне сказал… Его величество слушал во все уши, когда я стал ему объяснять…»
Лавернад подошел к нему и спросил:
– Когда вы рассчитываете отправиться, капитан?
– Как можно раньше. Капитан Лашапель готов, как и все готово на борту «Пресвятой Троицы». Если капитан Сен-Жиль тоже собрался в путь, мы хоть завтра можем поднять паруса.
Услыхав свое имя, капитан Сен-Жиль подошел ближе.
– Капитан! – вставил он свое слово. – У меня готово все до последней мелочи. Если вы прикажете поднять якорь после того, как опустеет этот бочонок рому, можете положиться на меня, как и на капитана Лашапеля.
– Надеюсь, что так, – кивнул Лефор. – Но, может статься, мы выйдем в разное время. У меня возникла кое-какая идея…
– Идея? – переспросил Сен-Жиль.
– Так точно. Я не знаю, что происходит в форте Сен-Пьер. Неизвестно мне также, оставил ли Мерри Рулз на прежнем месте виселицу, предназначенную нарочно для меня. И мне чертовски хочется взглянуть на все это одному…
– Для меня тоже виселица готова, не забывайте, – вмешался Лашапель, стараясь ни в чем не отстать от Лефора.
– Знаю, черт возьми! Но если мы прибудем все вместе, могу себе представить, что в Сен-Пьере нас встретят совсем не так, как хотели бы Мерри Рулз и Пленвиль. Вы меня понимаете? Я хочу сказать: если мы прибудем значительными силами, эти негодяй так перепугаются, что будут встречать нас, низко кланяясь… Я же хочу прибыть в Сен-Пьер один, с «Пресвятой Троицей», сделав вид, что располагаю весьма скудными средствами. Да, я хочу посмотреть, как, узнав мое судно, жители форта отнесутся к квадратному флагу, который я подниму на гафель своей грот-мачты!
– Когда они прочтут название вашего судна, они обстреляют вас из пушек, – заверил Лашапель.
– Вот как! Но мне в каком-то смысле даже хочется этого, поскольку я буду иметь право ответить и заставлю подпрыгнуть от неожиданности тех, кто уже несколько месяцев считает меня мертвецом.
Лефор перевел взгляд с говорившего капитана на Лашапеля и, наконец, решился.
– Я отчалю нынче же ночью, – объявил он. – А вы, друзья мои, отправитесь завтра утром засветло. Вам надлежит находиться в резерве и явиться в Сен-Пьер после меня.
– Явиться в Сен-Пьер! – повторили оба капитана, поднимая кубки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯВ форте Сен-Пьер
Впервые в жизни Мерри Рулз спрашивал себя, в самом ли деле он родился под несчастливой звездой.
Сидя за своим столом в кабинете форта Сен-Пьер, он мутным взглядом уставился на бумаги, освещенные солнцем. Он перебирал в памяти события, происходившие в этом самом форте, в которых определенная роль принадлежала и ему, Рулзу. Он видел перед собой Пьерьера с его головокружительными планами. Протеже господина де Туаста, помощник Дюпарке замыслил было стать генерал-губернатором Мартиники. В ту самую минуту, когда, как ему казалось, он добился своего, вдруг произошло полное крушение его иллюзий.
А Мерри Рулз еще видел себя во дворе форта рядом с Пьерьером: вот он вынужден передать шпагу Лефору и поклясться ему в верности!
Кроме того, его ухаживания за Мари тоже не принесли плодов. Он снова и снова спрашивал себя: «Почему – другие, почему – кто угодно, только не я?»
Вслед за Пьерьером Рулз предавался честолюбивым мечтам и, в конце концов, приходил к выводу, что и у него самого шансов ничуть не больше. Действительно, несмотря на титул генерал-губернатора, Рулз был ничто, а Пленвиль – все. И вовсе не такой порядок вещей уязвлял его, а то обстоятельство, что без согласия Пленвиля он не мог освободить Мари.
Оправдывая самого себя, майор думал: его честолюбие расцвело по вине генеральши. Она его раздражала, унижала, высмеивала. Вот он и решил во что бы то ни стало уничтожить ее морально, поставить в зависимое положение. Что и было исполнено!
Он охотно закрывал глаза на обстоятельства, в которых замышлял свой заговор, заключал соглашения с Пленвилем, Босолеем и их приспешниками. И позволил провести себя колонисту, которого считал тупым и ограниченным!
Однако ему пришлось признать, что в его положении он мог бы успешнее добиваться своей цели, когда у власти находилась Мари. Он без труда переложил свою вину на Пленвиля, выставляя себя влюбленным, готовым решительно на все ради спасения любимой женщины, пусть даже без надежды на вознаграждение и взаимность с ее стороны!
Но в своей страсти он был искренен: он любил Мари, а решился что-нибудь для нее сделать не только из любви, но имея все основания противопоставить себя Пленвилю и его намерениям. Оказавшись на свободе, Мари представляла бы опасность для Пленвиля. Именно по этой причине бывший колонист из Ле-Карбе, став прокурором-синдиком от населения, всеми путями старался ускорить суд над генеральшей и добиться для нее сурового наказания.
С другой стороны, Мерри Рулз, если и обозлился на своего соучастника за то, что тот его опередил, все-таки знал по опыту, что негоже слишком выставляться. Он снова вспомнил о Пьерьере… Мари была отрешена от власти руками колонистов Мартиники. Отец Фейе мог со дня на день вернуться с приказом его величества. Если король решил утвердить Мари в должности генерал-губернаторши, было бы неуместно держать ее в заточении или судить без согласия двора. Вызвать неудовольствие короля значило бы рисковать по-крупному. Похоже, Пленвиль об этом не думал.
И Мерри Рулз позволял прокурору-синдику командовать, принимать любые решения, которые тот считал уместными. Он требовал, чтобы приказы записывались и подписывались лично Пленвилем. Так Рулз перекладывал ответственность на чужие плечи. В минуту расплаты, которая неизбежно должна была рано или поздно наступить, Мерри Рулз готовился показать, что на самом деле не имел возможности действовать по собственному усмотрению, что вся власть находилась в руках Пленвиля и только он несет всю ответственность.
Это и была еще одна причина, по которой Мерри Рулз хотел вызволить Мари из тюрьмы.
Он изучал бумагу, полученную от нее накануне; благодаря ей, надеялся добиться освобождения пленницы.
Он ждал Пленвиля, и ему казалось, что синдик слишком медлит с приходом. Неужели он догадался о намерениях Рулза? Может, он намеренно не торопился, сочтя вопрос генеральши второстепенным или, вернее, заранее решив нарушить планы майора?
Мерри Рулз поднялся и подошел к окну. С этого места ему нравилось наблюдать за передвижениями во дворе форта, за службами, за солдатами легкой кавалерии, проверявшими оружие, за ополченцами, несшими службу.
Вдруг он увидал, как гвардейцы торопливо покинули свои посты и побежали к потерне с ружьями наизготовку. Майор подумал, что вот-вот увидит Пленвиля. Тот в самом деле появился верхом на лошади в сопровождении Босолея и Сигали.
Мерри Рулз увидел, как все трое скрылись в портале, ведшем к его кабинету, и сел на прежнее место.
Долго ждать Пленвиля не пришлось, но Рулз удивился, что дежурный доложил о нем одном. Он решил, что Босолей и Сигали зашли в кабинет Пленвиля.
Когда синдик вошел, Мерри Рулз про себя отметил, что по-прежнему нервничает. Он предложил гостю стул и сказал:
– Рад вас видеть, Пленвиль. Я просил вас приехать, так как должен рассказать вам о положении генеральши Дюпарке. Есть новости!
Странная ухмылка расцвела на губах прокурора-синдика, и он с дурашливым видом переспросил:
– Новости? Да ну?
– Вот именно, – подтвердил Рулз. – Именно новости. Эта дама требует освободить ее из тюрьмы. Она предоставляет вам возможность исполнить ее волю, упорядочив в некотором роде ситуацию: она подписала собственное отречение.
– Правда? – насмешливо бросил Пленвиль, что очень не понравилось Рулзу.
– Да, это так. Вот послание. Не желаете ли взглянуть?
– Прочтите, прошу вас.
Рулз взял бумагу в руки и пояснил:
– Вчера я навестил генеральшу в сопровождении сеньора Лавиня, назначенного интендантом, который отвечает за имущество и соблюдение прав несовершеннолетних детей семейства Дюпарке. Должен вам сообщить, что состояние здоровья этой дамы оставляет желать много лучшего. Она перенесла – надеюсь, вы не станете этого отрицать – тяжелейшие потрясения, и это испытание лишило ее сил, а тюрьма окончательно подорвала и без того пошатнувшееся здоровье генеральши. Мы с сеньором Лавинем предложили ей написать это послание, благодаря которому, повторяю, мы можем вернуть ей свободу: эта бумага нечто вроде публичного отречения. Госпожа Дюпарке заявляет, что невиновна в преступлении, вмененном ей в вину, и утверждает, что никогда не совершала предательства и всегда заботилась о благе и процветании колонии. Наконец, она уверяет, что стремилась исключительно к тому, чтобы жить в мире, единстве и согласии со всеми поселенцами. Помимо этого, она обещает забыть о прошлом и не держать зла на обидчиков. Вот так! Поскольку жители сами потребовали смещения генеральши, она не сможет вернуть себе прежние права, не рискуя нарушить установившийся мир, единство и согласие, о которых упомянула вы