— Это ложь, — сказал я, — однако, продолжай.
— Тогда, Аллан, они приехали и сказали мне, что я уже вдова, подобно многим другим женщинам, я, которая еще фактически не была ничьей женой… Аллан, Эрнан сказал, что мне не следует горевать по тебе, ибо ты заслужил свою участь, так как попался в свою собственную ловушку, будучи одним из тех, кто предал буров. Фру Принслоо бросила ему прямо в лицо, что он лжет и, Аллан, я сказала, что никогда не буду с ним разговаривать, пока мы не встретимся перед судом господним!
— Но я-то буду говорить с ним, — пробормотал я. — Ладно, где они сейчас?
— Они ускакали сегодня утром к другим бурам. Я думаю, что они хотят привести их сюда, чтобы они поселились здесь, если им понравится это место, которое так легко оборонять. Они говорили, что возвратятся завтра и что во время их отсутствия мы будем в полной безопасности, так как у них есть сведения, что зулусы отступили за Тугелу, забрав с собой раненых и скот. Но идем в дом, Аллан, в наш дом, который я приготовила для тебя, как только смогла получше. О, мой Бог! Наш дом, на порог которого, думала я, никогда не ступит твоя нога. Да, когда луна выкатывалась из этого облака, я еще думала именно так и, смотри, они еще совсем близко друг от друга… Но слушай, что это?
Я прислушался и уловил стук копыт.
— Не пугайся, — ответил я, — это всего лишь Ханс с моей лошадью. Он убежал также. Я потом расскажу тебе, как это ему удалось.
Когда я сказал это, появился Ханс — мрачная, истощенная личность…
— Добрый день, мисси, — сказал он с претензией на учтивость. — Теперь вам следует дать мне хороший обед, так как вы видите, что я привел к вам бааса назад в целости и сохранности. Разве я не говорил вам, баас, что все будет хорошо?
Потом он от полного истощения замолчал, а мы не были этим опечалены, кому в такой момент нужно слушать болтовню бедного парня…
Немного более двух часов прошло с тех пор, как луна вырвалась из облаков. Я поздоровался с фру Принслоо и со всеми моими другими друзьями и был принят ими с восторгом, как человек, восставший из мертвых. Если они любили меня до этого, то теперь новая благодарность прибавилась к их любви, ибо, не будь моего предостережения, они также познакомились бы с зулусскими копьями и погибли бы. Именно на их часть лагеря было совершено самое злобное нападение, и из тех фургонов едва ли кто спасся бы бегством.
Я рассказал свою историю, которую они слушали в гробовом молчании. Только, когда она была закончена, хеер Мейер, постоянная мрачность которого еще усугубилась, сказал:
— Всемогущий! Но ты имеешь счастье, большое счастье, Аллан, остаться невредимым, когда все остальные убиты… Теперь, не знай я тебя так хорошо, мне следовало бы подумать, подобно Эрнану Перейре, что ты и этот дьявол Дингаан перемигнулись друг с другом.
Фру Принслоо возмущенно набросилась на него:
— Как смеешь ты говорить такие слова, Карл Мейер? — воскликнула она. — Должен ли Аллан вечно получать оскорбления только потому, что он англичанин, чему он никак помочь не может? Со своей стороны я думаю, что если кто-нибудь перемигивался с Дингааном, то это вонючий кот Перейра. Иначе, почему он ушел оттуда перед истреблением людей и привел с собой этого безумца, Анри Марэ?
— Разумеется, я не знаю, тетушка, — сказал покорно Мейер, потому что, подобно всем остальным, он боялся фру Принслоо.
— Тогда почему ты не можешь держать за зубами, вместо того, чтобы причинять боль? — спросила фру. — Нет, не отвечай, потому что ты только ухудшишь дело… Лучше отдай остаток этого мяса бедному готтентоту, — я забыл сказать, что к этому времени мы уже поужинали, — который, хоть и съел достаточно, чтобы разорвать любой белый желудок, я полагаю, справится еще с фунтом или двумя…
Мейер смиренно повиновался и вместе с остальными исчез из виду: как они старались делать, когда фру проявляла воинственные признаки, так что мы остались втроем.
— Ну, — сказала фру, — все устали, и я говорю, что настало самое подходящее время, чтобы идти отдыхать. Доброй ночи, племянник Аллан и племянница Мари, — и она ушла, переваливаясь, как старая утка.
— Супруг мой, — сказала Мари, — не войдешь ли ты и не осмотришь ли этот дом, который я приготовила до того, как начала думать, что ты умер? Это бедное место, но я молю Бога, чтобы мы смогли здесь быть счастливы, — и она взяла меня за руку и поцеловала раз, и второй и третий…
Около полудня на следующий день, когда мы с женой радостно смеялись и обсуждали какие-то мелкие детали нашего скудного домашнего хозяйства, — так быстро были забыты все горести в переполнявшей нас радости, — как вдруг я заметил, что выражение ее лица изменилось, и спросил, что случилось:
— Тише! — сказала она. — Я слышу лошадей.
Я посмотрел в указанном ею направлении и там, около холма, увидел конный отряд человек из тридцати-сорока, большинство который были белые.
— Смотри, смотри! — сказала Мари. — Там мой отец и кузен Эрнан скачет рядом с ним.
Это была правда… Сразу за Анри Марэ, говоря ему что-то на ухо, ехал Перейра. Оба они напоминали мне читанную в детстве сказку о человеке, к которому привязали злой дух, тянувший его к ужасной судьбе вопреки положительным побуждениям его хорошей натуры. Худой, истощенный, с безумными глазами Марэ, и красивый, чувственный Перейра, хитро шепчущий ему на ухо… Они точно представляли типажи той сказки. Побуждаемый каким-то неясным импульсом, я обвил руки вокруг Мари.
— По крайней мере, дорогая, — сказал я, — мы хоть некоторое время были счастливы с тобой.
— Что ты хочешь этим сказать, Аллан? — спросила она подозрительно.
— Я подумал только, что счастливые часы явились для нас подарком…
— Возможно, — медленно ответила она, — но, по крайней мере, они были действительно очень хорошими и, если мне суждено умереть хоть сегодня, я довольна тем, что дожила до завоевания этих счастливых часов…
И в этот момент подъехала кавалькада буров. Эрнан Перейра, чьи чувства, очевидно, обострились ненавистью и ревностью, первым узнал меня…
— Да ведь это минхеер Квотермейн, — сказал он. — Как это получилось, что вы оказались здесь? Как это сталось, что вы еще живы? Комендант, — обратился он к угрюмому человеку с печальным лицом, примерно шестидесяти лет, которого я прежде не встречал, — здесь имеет место весьма странное дело… Этот хеер Квотермейн, англичанин, был вместе с губернатором Ретифом в городе зулусского короля, что может засвидетельствовать хеер Анри Марэ. Теперь, как вы знаете наверняка, Питер и все его люди мертвы, убиты Дингааном… Как же могло случиться, что этот человек спасся?…
— Почему это вы забрасываете меня вопросами, минхеер Перейра? — спросил мрачный бур. — Несомненно, англичанин объяснит все это сам.
— Конечно, я объясню, минхеер, — сказал я, — хотите ли вы, чтобы я сейчас же начал?
Комендант заколебался. Затем, отозвав Анри Марэ в сторону и поговорив с ним некоторое время, он ответил:
— Нет, я думаю, не теперь: дело чересчур серьезное. После того, как мы перекусим, мы выслушаем вашу историю, минхеер Квотермейн, а пока я приказываю вам не покидать это место.
— Вы хотите этим подчеркнуть, что я арестован, комендант? — спросил я.
— Если вам нравится это выражение, то да, минхеер Квотермейн… вы арестованы, так как нужно объяснять, как получилось, что примерно шестьдесят наших братьев были убиты в Зулуленде, как скот на бойне, в то время как вы спаслись. Ну, ладно, теперь — ни слова… Вскоре, несомненно, слов будет множество! Эй, вы, Каролус и Йоханнес, присмотрите за этим англичанином, о котором мне пришлось слышать такие странные истории! Да, не забудьте зарядить свои ружья, а когда вам скажут, приведете его к нам.
— Как обычно, твой кузен Эрнан привез плохие подарки, — горько сказал я Мари. — Ладно, давайте тоже съедим наш обед, который, может быть, хееры Каролус и Йоханнес окажут нам честь разделить с нами, захватив свои заряженные ружья…
Оба охотно приняли приглашение и от них мы услышали много новостей достаточно ужасных, особенно детали истребления буров в этом округе, который из-за этого страшного события теперь и навсегда известен, как ВИИНЕН, или Место Плача. Достаточно сказать, что таких новостей хватило, чтобы прогнать всякий аппетит, хотя Каролус и Йоханнес, которые к этому времени уже немного пришли в себя от потрясения, ели так, что это могло бы вызвать зависть у самого готтентота Ханса.
Вскоре после того, как мы закончили обед, Ханс, который, между прочим, казался уже совсем восстановившим свои силы, пришел убрать посуду. Он сообщил нам, что буры организовали «большую болтовню» и скоро должны послать за мной. И действительно, через несколько минут явились двое вооруженных мужчин и приказали мне следовать за ними. Я повернулся, чтобы сказать несколько прощальных слов Мари, но она запротестовала.
— Я иду туда, куда и ты, супруг мой, — и поскольку со стороны охраны не было никаких возражений, она пошла вместе с нами.
Примерно в двухстах ярдах в стороне, в тени фургона, собрались буры. Шестеро из них сидели полукругом на табуретках, или на чем только пришлось сесть, чернобровый мрачный комендант находился в центре, за столом, на котором лежали бумаги.
Слева от них расположились Принслоо и Мейеры, как бы представляя тех людей, которых я спас у Делагоа, а справа — другие буры, приехавшие сегодня. Я понял с первого взгляда, что передо мною находится военный суд и эти шестеро — судьи, комендант же был председателем суда.
Я намеренно не называю их имен, так как не желаю, чтобы подлинные виновники грубых ошибок, о которых я пишу, стали известны последующим поколениям. Кроме того, они действовали честно согласно имевшимся у них сведениям и фактически были лишь слепыми орудиями в руках этого черного негодяя — Эрнана Перейры.
— Аллан Квотермейн, — сказал комендант, — вас привели сюда, чтобы должным образом судить военным судом, учрежденным согласно закону, принятому в лагерях буров-эмигрантов. Вам известен этот закон?