— Да, пожалуйста, не выдавайте меня, — пробормотал Ханс, — иначе я знаю, кого застрелят…
— Хорошо, я пойду, — сказала фру и вышла.
Охранники позволили ей выйти после нескольких слов, которых мы не разобрали.
Через полчаса, она возвратилась и окликнула нас, чтобы открыли ей дверь.
— Ну? — спросил я.
— Ну и ну, — сказала она, — мне ничего не удалось, племянник. За исключением этих часовых за дверью, никого нет. Комендант и все буры уехали неизвестно куда…
— Это странно, — ответил я, — но я полагаю, что для этого нашлась важная причина… Подождите, сейчас я кое-что сделаю, — и, открыв дверь, я позвал охранников, честных по-своему парней, которых я знал еще по прошлым временам.
— Послушайте, друзья, — сказал я, — до меня дошел слух, что меня не отправят в большой лагерь, чтобы совет изучил мое дело, а хладнокровно пристрелят, когда я утром выйду из дома. Правда это?
— Всемогущий, англичанин! — воскликнул один из них. — Ты что, считаешь нас убийцами? Нам приказано отвести тебя к коменданту, когда он распорядится, так что не бойся, что мы застрелим тебя, как кафра. Или ты, или те, кто рассказал тебе эту сказку, сумасшедшие!
— Так подумал и я, друзья, — ответил я. — Но все же, где комендант и все остальные? Фру Принслоо ходила искать их и говорит, что все они куда-то уехали…
— Это уж точно, — сказал бур. — Прошел слух, что твои зулусские братья перешли реку Тугелу, чтобы снова напасть на нас. Вот комендант и взял людей, чтобы поехать посмотреть, нельзя ли их прихлопнуть при ярком лунном свете. Жаль, что он не смог взять и тебя, ведь ты хорошо знаешь, где их искать, если они вообще есть. А теперь, пожалуйста, не говори нам больше глупостей, которые нам тошно слушать, и не думай, что ты сможешь ускользнуть отсюда, раз нас осталось только двое, так как знай, что наши роеры заряжены картечью и мы имеем строгий приказ при любой попытке к бегству применить их!
— Ну, что ж, — сказал я, когда закрыл входную дверь, — теперь вы сами все слушали. Как я и думал, во всей этой истории нет ни слова правды, так что, надеюсь, вы убедились в своей неправоте…
Ни фру, ни Мари не ответили, а Ханс тоже придержал язык за зубами. Однако, как я вспоминал потом, я тогда заметил странные взгляды, которыми обменялись женщины, которые вовсе не были убеждены и, хотя я даже не мог подумать об этом, твердо решили осуществить свой отчаянный план. Но об этом, повторяю, фру и Ханс знали только половину, остальное было скрыто в любящем сердце Мари…
— Возможно, ты и прав, Аллан, — сказала фру тоном, каким рассуждают с неразумным ребенком. — Я надеюсь, что это так и, в любом случае, ты можешь отказаться выйти из дома завтра утром, пока не будешь совершенно уверен… А теперь давай поедим кое-какой ужин, так как мы не сделаем лучше, если будем голодными… Ханс, принеси еду!
И мы поели, или сделали вид, что едим, а я, поскольку мне хотелось пить, выпил две чашки черного кофе с примесью спирта, заменившего молоко. После этого меня охватила странная сонливость. Последнее, что я вспоминаю, это Мари, смотревшая на меня наполненными нежной любовью прекрасными печальными глазами и целовавшая меня в губы еще и еще…
Я видел различные сны, в общем довольно приятные… Затем я проснулся, постепенно пришел в себя и обнаружил, что почему-то нахожусь в яме в форме бутылки с отшлифованными стенками. Это заставило меня подумать об Иосифе, который был опущен братьями в колодец в пустыне. Кто же, подумал я, и каким образом мог опустить меня в колодец, если у меня не было никаких братьев?… А, может быть, я в самом деле нахожусь не в колодце? Или это какой-то кошмар, или я уже умер?… Я начал вспоминать, что были, пожалуй, веские причины, почему мне следовало бы умереть… Только… только… почему же тогда они похоронили меня в женской одежде?
Однако, что это за шум, который разбудил меня?… На трубный глас не похоже, а скорей это звук выстрела из двуствольного ружья… Я начал делать попытки выбраться из моей норы, но она была футов девяти глубиной и сходилась конусом к верху, так что они не увенчались успехом. И едва я смирился, как в отверстии появилось желтое лицо, лицо Ханса, и вниз протянулась его рука.
— Прыгайте, если уже проснулись, баас, — раздался его голос, — и я вытащу вас отсюда.
Я немедленно подпрыгнул и ухватился за протянутую руку выше кисти. Затем обладатель этой руки отчаянно потянул и завершением этого было то, что мне удалось схватиться за край ямы и выбраться на поверхность земли.
— Ну, баас, — сказал Ханс, — бегите, бегите, пока буры не схватили вас.
— Какие буры? — сонно спросил я. — И как я могу бежать с этими штуками, обвивающимися вокруг моих ног?…
Затем я осмотрелся вокруг и, хотя только начинался рассвет, стал различать окрестности… Конечно, справа от меня стоял дом Принслоо, а тот, слабо различимый сквозь туман примерно в ста шагах, был домом Мари и моим собственным. Казалось, нечто необычайное случилось там, что пробудило во мне любопытство. Я мог различить какие-то фигуры, двигавшиеся в необычной манере, и мне захотелось узнать, что они там делают…
Я пошел по направлению к ним, а Ханс старался потащить меня в противоположном направлении, издавая нечленораздельные звуки, пытаясь убедить меня в необходимости немедленного бегства. Но я сопротивлялся, и, в конце концов, ударил его. Тогда, наконец, с возгласом отчаяния он отпустил меня и куда-то исчез.
Так что я дальше пошел один. Я приблизился к моему дому и увидел там какую-то фигуру, лежавшую лицом к земле в каких-нибудь десяти или пятнадцати ярдах направо от двери, и я рассеянно отметил, что она — эта фигура — почему-то была одета в мою одежду… Фру Принслоо в нелепом ночном одеянии, переваливаясь, пробиралась к этой фигуре, а невдалеке стоял Эрнан Перейра, как видно занимавшийся перезарядкой двуствольного ружья… Сзади, уставившись в него совершенно безумным взглядом, стоял Анри Марэ, тянувший свою длинную бороду одной рукой и державший ружье в другой руке. Еще дальше за ними стояли две оседланные лошади, порученные заботам кафра, который тупо смотрел в сторону.
Фру Принслоо подошла к лежащему на земле телу, одетому в похожую на мою одежду и, с усилием согнув свою плотную талию, перевернула тело лицом вверх. Она только глянула на него и тут же начала дико кричать:
— Иди сюда, Анри Марэ!.. Подойди и посмотри, что сделал твой возлюбленный племянник! У тебя была дочь, являвшаяся всей жизнью для тебя, Анри Марэ… Хорошо, подойди же, посмотри на нее после того, как твой любимый племянник закончил свою работу с нею!..
Анри Марэ подошел медленно, как человек, который ничего не понимает. Он остановился над лежащим на земле телом и посмотрел вниз сквозь утреннюю дымку. Затем внезапно он обезумел. Его широкополая шляпа упала с головы, а его длинные волосы, казалось, встали дыбом. Также и его борода словно увеличилась и ощетинилась, подобно птичьим перьям в морозную погоду. Он круто повернулся к Эрнану Перейре.
— Ты — дьявол! — воскликнул он и его голос звучал подобно реву дикого зверя. — Ты — дьявол, ты убил мою дочь! Потому что ты не смог получить Мари для себя, ты убил ее. Хорошо же, я расплачусь с тобой!
Он стремительно поднял свое ружье и выстрелил прямо в Эрнана Перейру, который с тяжелым стоном опустился на землю и остался там лежать. Как раз в этот момент я заметил, что нас окружили какие-то всадники, много всадников, хотя откуда они приехали в то время я и не знал. Одного из них я узнал даже в своем полуопьяненном состоянии, ибо он особенно ярко запечатлелся в моей памяти. Это был чернобровый комендант, который так старался приговорить меня к смерти. Он соскочил с лошади и, глядя на две лежавшие на земле фигуры, произнес громким и страшным голосом:
— Что это такое? Кто эти убитые мужчины и почему их застрелили? Объясните, Анри Марэ!
— Мужчины!!! — буквально завопил Марэ. — Это не мужчины! Одна из них — женщина, мое единственное дитя, а второй — дьявол, который будучи дьяволом, не умер. Смотрите! Он не умер! Дайте мне другое ружье, чтобы я смог заставить его умереть.
Комендант дико посмотрел на него, затем взгляд его остановился на фру Принслоо.
— Что здесь произошло, фру? — спросил он.
— Только это, — ответила она неестественно спокойным голосом. — Твои грязные убийцы, которых ты направил именем закона и справедливости, совершили ошибку. Ты сказал им, чтобы они, по твоим собственным соображениям, убили Аллана Квотермейна. Ну, а они вместо его убили его жену!
Тут комендант схватился за голову и застонал, а я, наконец, наполовину проснувшийся, бросился вперед, размахивая кулаками и невнятно крича что-то.
— А это еще кто? — спросил комендант. — Мужчина или женщина?
— Это мужчина в женской одежде, Аллан Квотермейн, — ответила фру, — которого мы усыпили и пытались спрятать от твоих палачей!
— Бог с нами! — воскликнул комендант. — Это земля или ад?…
Тогда раненый Перейра приподнялся, опираясь на руку.
— Я умираю! — застонал он. — Моя жизнь уходит вместе с кровью, но раньше чем я умру, я должен сказать… Вся эта история, которую я рассказал об англичанине, является ложью! Он никогда не устраивал сговор с Дингааном против буров. Это я договорился об этом с Дингааном… Я не хотел, чтобы Ретиф и его люди были убиты. Но я страстно желал, чтобы был убит Аллан Квотермейн ибо он завоевал ту, которую я любил, но стало так, что все другие оказались убитыми, а он единственный уцелел… Тогда я пришел сюда и узнал, что Мари стала его женой, — да, его настоящей женой, — и я взбесился от ненависти и ревности… Я дал ложные показания против него, а вы, дураки, мне поверили, да еще и приказали мне застрелить его… его, кто невиновен перед Богом и людьми… Затем события пошли неправильно… Эта женщина опять перехитрила меня, теперь уже в последний раз… Она оделась как мужчина и в предрассветных сумерках я был обманут… Я убил ее… ее, единственную, кого я любил, а теперь отец ее, который также любил ее, убил меня…