С пятнадцати лет Мариэтта Омаровна поняла, что хочет стать филологом и изучать советскую литературу. И, как признавалась сама, с годами это желание не угасло, а разгоралось все сильней. В своей деятельности она оставалась и революционеркой и хулиганкой одновременно: шла до конца, говорила, что думает, и пробивала стены. Однажды в дневниках Фурманова молодая исследовательница нашла кровожадную запись. Будущий советский писатель рассуждал о том, как «страшно и весело» играть с чужой жизнью; и как они приговорили к расстрелу одного солдата и это обстоятельство как-то по-особенному волнует кровь Фурманова.
«Умру, но опубликую это. Пусть все знают», – решила Мариэтта Омаровна и добилась своего. Сумела тиснуть крамолу аж в сборник, посвященный юбилею советской власти!
Хулиганила Мариэтта Омаровна и на научных конференциях. Как-то, после доклада одного очень известного литературоведа, мы подошли к ней и попросили объяснить, что означает такое и такое слово. Литературовед сыпал умными словами, смысла которых мы не знали.
– Да я сама ничего не поняла, – довольно громко ответила Чудакова. И пояснила, что совсем не поддерживает стремлений большинства ученых нагнать мороку умными фразами. Согласно ее позиции, говорить нужно было четко и просто. По Эйнштейну: чтобы теорию относительности понял пятилетний ребенок.
Наверное, надо сказать, что, конечно же, не всем была по нраву ее неуемная деятельность. Она обращалась к Ельцину с просьбой запретить коммунистические партии. Она подписывала «письмо 42» с требованием разогнать парламент, причем и по прошествии многих лет говорила, что ни грамма не жалеет об этом. Коллеги-филологи часто жаловались, что Чудакова не очень прислушивается к иным точкам зрения по поводу Булгакова. Причем ее действительно побаивались. Не так давно на публичном выступлении, отвечая на вопрос из зала, один известный литературовед вдруг замялся и сказал, что свою точку зрения он не будет озвучивать, потому что «не дай бог, это вылезет в соцсети, а Мариэтта Омаровна прочтет и обидится».
Словом, не зря мама Мариэтты Омаровны шутила: дочь хотя внешне и не похожа на отца-горца, но характером – вся в него. На ногу ей не наступи.
В отличие от коллег, сама Чудакова не боялась говорить то, что думает. Не лукавила, не плела интриги, не наводила тень на плетень, а действовала как есть, открыто. И, в отличие от многих, все, что она делала – было не ради денег, не ради какой-то выгоды, а исключительно из интереса и только по любви. Конечно, как и всякий человек, она заблуждалась – но искренне и не боясь в этом признаться. Да, когда-то она была убежденной сталинисткой; да, с той же силой она стала убежденной антисоветчицей.
Она любила покритиковать то, что происходит сегодня. Но, в отличие от многих, была мила своим оптимизмом и неподдельной любовью к стране.
Для этого у нее была специальная любимая притча. Как перед уходом отца на войну маленькая Мариэтта так кричала и так цеплялась за одежду отца, что все провожающие на вокзале констатировали: «ребенок все чувствует. Не вернется отец».
А оказалось, что скорбные крики значили что-то другое. Отец не просто вернулся, отец сумел выбраться живым из-под Сталинграда, когда, казалось, живым не выберется никто.
Бывало даже смешно наблюдать, когда на каком-нибудь околополитическом мероприятии Чудакова артистично и смешно ругает все, что происходит вокруг.
– Все так плохо. А что-то хорошее предвидится? – робко спрашивают ее.
И здесь глаза Мариэтты Омаровны загораются зеленым огнем.
– Вы еще сомневаетесь? Такая страна, как Россия – на дороге не валяется!
Светлая память вам, дорогая Мариэтта Омаровна. Другой такой уже никогда не будет.
Наталья Косторных
Ушла сегодня ночью веселая, любопытная, гениальная, простая, мудрая, смелая, отчаянная, очень молодая. Объехала за последние годы тысячи километров, помогая библиотекам в самых дальних городках и поселках. Возила книжки, устраивала литературные конкурсы, читала лекции. Делала что могла, больше, чем многие и многие. Обожала взаимно молодежь, находила точные слова для всех. Настаивала, что Россия обязана уделять особое внимание образованию и культуре подрастающего поколения. Со своей страницы на ФБ разговаривала, заявляла, поздравляла кого-то с успехами, передавала приветы тем, кому хотела, в любой момент, и они всегда доходили до адресатов. Миротворец и миссионер, ходила на все митинги, где нужна была поддержка свободе. Светлая, честная, отважная наша. Прощайте, дорогая Мариэтта Омаровна. Спасибо вам за все.
Нина Кудякова
Поскольку Женю <дочь Маши, внучку Мариэтты – Ред.> я узнала еще в бессознательном возрасте в песочнице, ее прародители казались мне обычными людьми, как у всех. Просто папа, просто мама, просто бабушка и дедушка. Последних я, правда, не видела никогда вживую, а только слышала о них разговоры взрослых: «они оба ученые, (с придыханием) филологи!..» Для меня ученый было равно изобретателю, и обязательно эликсира молодости или летательного аппарата, или других чудес. Кто такие филологи, мне не объяснили, и оставалось только догадываться. Я представляла себе очень серьезных людей, которые денно-нощно сидят за столом с крайне серьезным видом и что-то изобретают. Тот факт, что я их не наблюдала ни на детских площадках, ни у Жени дома, напускал больше таинственности на эти две и без того загадочные фигуры.
Позже я узнала, что женину бабушку зовут Мариэтта. Мне очень понравилось это необычное и бойкое имя. А когда выяснилось, что фамилия у нее Чудакова, то и вовсе пришла в восторг – это же от слова «чудо»! Значит, она умеет творить чудеса, думала я лет в 5. Потому что так и не узнала, что же она на самом деле делает по той самой секретной профессии.
Уже в школе все начало проясняться, но не до конца. «Булгаковед» мне уже на что-то намекало, благо «Мастер и Маргарита» я прочитала рано. Тогда же, с появлением у нас мобильников, я впервые, кажется, услышала ее голос – очень энергичный и внушительный. Или внушающий. Доверие и уважение. Моментально и безапелляционно. И как осмысленно и быстро подбиралось каждое слово, и какое! Будто печаталось на машинке. Тогда я поняла, что мои детские фантазии о серьезных людях были недалеки от реальности. И тогда же я осознала, как сильно бабушка любит свою внучку. По этим долгим расспросам о здоровье и том, что она ела сегодня на обед, по искреннему интересу к ее повседневным занятиям: куда и с кем ходила, а что там делала, а почему нравится это, а не то и т. д.
Со временем таинственная фигура становилась еще более загадочной: общественный деятель; вместе с Чубайсом; при самом Ельцине; профессор академии; научные труды; биография Булгакова; просвещение; литературные гранты. Тогда же и появилось понятное и ребенку слово «писатели». Фигура возрастала все выше и шире, и в то же время никак не совпадала с понятием «женина бабушка». Бабушки – они же обычно старенькие, на пенсии, часто беспомощные и слабые, не хотят никаких перемен и вообще носки вяжут дома. Тогда еще не осознавался масштаб этого человека, так просто Женя о ней говорила всегда «моя бабушка» и такие вроде бы простые житейские вещи.
Только приехав на дачу в поселок «Московский писатель», увидев воочию стены книг, стопки рукописей и тот самый стол, за которым действительно работали над серьезными вещами, только тогда начало приходить осознание.
Мы сидели в гостиной, мне понравилась картина на стене: там девочка с взъерошенными волосами и большущим псом сидела на крыше, а сзади будто весь мир. Я спросила, откуда она. Оказалось, что это одна художница нарисовала Женю Осинкину. Ту самую, про которую серия книг вышла. Их Мариэтта написала, Чудакова, – узнала я только тогда. Так значит, твоя бабушка настоящий писатель? Вот это новость!..
Когда в институте однокурсники цитировали Мариэтту Омаровну, я между делом ввернула: «так это же бабушка моей подруги!» Сколько удивления было в их глазах, а я не до конца понимала, почему. Это же женина бабушка, почти родной человек. Я же ночевала в ее комнате на даче, разглядывала ее фотографии, почитывала летней ночью ее книги. Но так ни разу и не встретила вживую.
Потом уже я слушала ее лекции, читала ее книги про литературу и про историю России, изучила биографию, хотела даже взять интервью. Но не успела. За 30 лет так ни разу и не смогли пересечься, увидеться, поговорить, хотя знали друг о друге многое. Только уже во время <ее> болезни мы встретились во сне, но тоже не поговорили.
Поэтому в памяти осталась некая двойственность: с одной стороны, выдающаяся фигура, писатель, ученый, общественный деятель, борец за свободы и правду, а с другой – женина бабушка, почти моя, очень реальная и очень любящая. Но так и не увиденная вживую, отчего создается ощущение какой-то литературности – будто из романа или повести. Как будто самый главный Писатель ее создал. Хотя всю свою жизнь Мариэтта осознанно и уверенно создавала сама.
Елена Кузьмина
Дорогая Маша! Мне повезло узнать вашу маму много лет назад. Это часть моей жизни. Часть самых лучших воспоминаний.
Первый раз я услышала фамилию Чудакова больше сорока лет назад в стенах ВГБИЛ, в которой я работала с 1974 года, после окончания МГУ.
В тот день состоялась защита двух докторских диссертаций. Сотрудники нашей исследовательской группы живо обсуждали, что одну защиту «завалили». Мы знали, что одна из докторских «про Булгакова», и были уверены, что ее и завалили. Как же мы обрадовались, когда узнали – не ее. Тогда я впервые услышала редкое имя – Мариэтта Омаровна. Через пару лет, в 80 или 81 году, я ее впервые увидела на методологическом семинаре, который собирался в нашем научно-исследовательском отделе ГИВЦ Мин. культуры на Суворовском бульваре. Раз в месяц в нашем тесном обшарпанном помещении собирались мы и наши знакомые коллеги-гуманитарии из других библиотек, музеев и НИИ, чтобы послушать Юрия Леваду, Льва Аннинского, Станислава Шаталина, Даниила Дондурея и еще многих достойных людей. Когда прошел слух, что к нам придет Чудакова, народу собралось так много, что даже сама Мариэтта Омаровна – худенькая, хрупкая женщина – с трудом протиснулась к столу. Как же интересно она говорила! Какая же была живая беседа умных людей! Какой это был интересный вечер!