ряжен в ближайшую компьютерную мастерскую, и пока пытался задобрить недоумевающего мастера («Этому старью место на помойке!»), М.О. несколько раз мне звонила на мобильный и взволнованно говорила: «Передайте ему, что в компьютере лежит книга о России, скажите, что это очень-очень важно для России!»
Это про веру М.О. в российских людей и российскую сознательность.
Да, она была похожа на «толстовскую старуху» (наблюдение Вадима Жука), а еще на русскую императрицу – иногда взбалмошную, даже гневливую, но зато, как немногие, ощущавшую, что Россия – это ее страна, о которой она должна заботиться, которую нужно любить и не давать на откуп всяким сволочам и дуракам.
Как и почти все, наверное, кто подходил к М.О. более или менее близко, я несколько раз вдрызг ссорился с ней (один раз из-за доклада Александра Павловича Чудакова на Тыняновских чтениях, в обсуждении которого, как показалось М.О., я вел себя недостаточно почтительно по отношению к докладчику (этого не было)).
Но не лучшим ли доказательством моей любви к М.О. стала публичная поддержка ее плана по облагораживанию так называемого президента Д. Медведева? Тогда многие очень близкие М.О. люди ее не поддержали, а мне показалось, что нельзя ее в такой ситуации оставлять одну, и я рад, что это понял и оценил один из ее младших, а моих старших друзей.
И в заключение, наверное, о друзьях М.О. Она самоотверженно и действенно умела о них заботиться, а я еще за то буду всегда благодарен М.О., что именно в ее квартире я только один раз, но зато подробно (больше часа) проговорил с одним из самых лучших (если не лучшим, простите все остальные!) исследователей Мандельштама и ближайшим другом М.О. – Евгением Абрамовичем Тоддесом.
Думаю, многие из нас еще поежатся, читая о себе нелицеприятные записи в дневнике, который М.О. вела в течение десятилетий, однако, уверен, когда этот дневник будет опубликован (а он, конечно, будет опубликован), – мы все в полной мере осознаем, насколько ценный это документ об эпохе. Ведь М.О. находилась в центре очень и очень важных событий в истории русской филологии, истории русской литературы, да и истории России в целом.
P. S. Перечитал и вижу, что ни словом не обмолвился о главном деле М.О. – о ее филологических работах. Смешно, но характерно – их масштаб настолько очевиден, что остается как бы за скобками (хотя чувство радостного удивления от впервые прочитанных или услышанных докладов, статей и книг М.О., я думаю, знакомо каждому, кто М.О. слушал или читал).
Александр Лобанов
Non sibi sed omnibus.
Не для себя, но для всех.
Профессор Европейской Академии, главный знаток Булгакова, филантроп, просветитель. Все это Мариэтта Омаровна Чудакова.
Для меня самый впечатляющий факт – ее участие в защите Белого Дома в августе 91.
Она, хрупкая, интеллигентная, на Баррикадах Белого Дома.
Потому что не могла оставаться в стороне в тот момент.
Она всегда в центре событий.
Вот едет в очередной дальний уголок страны, отвезти Книги библиотекарям. Провести викторину со школьниками, пообщаться с умными молодыми людьми.
Она не терпит фальши, всегда четко схватывает суть вопроса. Она уже сформировала мнение и знает ответ на вопрос, но пытливый ум исследователя заставляет задать еще вопрос и еще. Она в постоянном поиске истины, а ее энергии могут завидовать молодые. Я и сам ей завидую.
Искренняя, неутомимая, готовая к решительным действиям, даже если останется одна.
Меня всегда успокаивает, когда она говорит – И один в поле воин.
Это не просто слова, это ее жизненный принцип. Даже если ты одна – идти до конца.
И всегда вокруг нее словно по Божественному промыслу оказывались такие же единомышленники. Готовые и в огонь, и в воду. Потому что знают – Чудакова делает что-то полезное, ее имя – как знак качества.
Она верит в молодежь, верит, что России помогут именно сегодняшние подростки.
Она выкладывается на все 100, чтобы помочь им стать настоящими. Искренними.
Не себе, но для всех.
Заголовок как нельзя лучше характеризует ее.
Сегодня мы прощаемся с ней.
Простите, что не успел сказать все это вам вовремя.
Больно и горько.
Мы осиротели.
Катя Марголис
Иногда жизнь преподносит совсем уже невозможные рифмы-оксюмороны.
Шел январь 90-го. Я была десятиклассницей. В тот день наша неукротимо прекрасная учительница литературы Элла Эдуардовна Кац предложила нашему классу пойти вечером с ней в ЦДЛ и послушать не менее неукротимо прекрасную Мариэтту Чудакову.
Шел снег. Я, конечно, опаздывала. Троллейбус все не приходил, и я решила бежать пешком: быстро доскакала до угла тогда еще площади Восстания и влетела в знакомый холл Дома литераторов. Вечер Мариэтты Омаровны, посвященный Булгакову, уже начался, а в Большом Зале предполагалось какое-то другое писательское сборище. В гардеробе толпился народ, показавшийся мне немного странным. Какие-то мужики, все как на подбор в шапках. Лиц не помню, но поразило совершенно общее выражение одичания. Не успела я про себя подумать о наследии советской власти и отрицательном писательском и читательском отборе, как передо мной в очередь влез еще один мужик из того же зрительного ряда. И откуда их только берут? Я не хотела опоздать еще больше, чем опоздала уже, и посему вежливо напомнила влезшему о таком понятии, как очередь.
– А ты, жидовка, вообще вали отсюда. Твое место в Израиле.
Это было неожиданно. За словом в карман девочка Катя лезть не стала и быстро объяснила присутствующим про то, что подобные выражения в залах, предназначенных (по идее) любителям и служителям русской литературы – неуместны. Как неуместны они и вообще. Далее следовал краткий экскурс в область прав человека, затем в историю ксенофобии, но тут вся очередь накинулась на меня с криками. Мужики махали кулаками и шапками, что-то орали мне в лицо, обещая перейти на невербальный уровень внушения, так что, я, выкрикнув тоже что-то напоследок, взяла под мышку свое пальто и гордо удалилась в малый зал, где Мариэтта Омаровна жарко и увлекательно говорила о Булгакове, все еще удивляясь и недоумевая про себя, по какому случаю все эти человекообразные животные собрались в ЦДЛ.
Вечер шел своим чередом, рассказ был захватывающ, но за стеной нарастал шум. Лектор, конечно, его слышала, да и не могла не знать о происходящем (к ней подходили организаторы и что-то шептали на ухо). Слышны были крики, удары… но Мариэтта Омаровна лишь набирала темп и взлет, на деле, самой собой олицетворяя внутреннюю форму слова «просвещение», противопоставляя его дикости и насилию. Наконец лекция была закончена, и бледная Элла Эдуардовна велела нам быстро выметаться из зала, не задерживаясь, прямо на улицу. Мариэтта Омаровна спокойно собрала свои книги и очень решительно двинулась к выходу.
Что было дальше, я не знаю.
О том, что там бесчинствовало общество «Память», я узнала из радио и газет.
Это же объяснило и особый биологический вид встретившихся мне в гардеробе. Этот вид никуда не делся, а дал обильное потомство. Из меховых шапок проросли георгиевские ленточки. А слово «Память» еще тогда стало антонимом слова «Мемориал». У них разные корни.
И сегодня в дни постыдного государственного суда над Международным Мемориалом и траура по уходу Мариэтты Омаровны я с особой благодарностью вспоминаю этот ее урок.
Свет во тьме светит.
Вера Матвеева
<Маше Чудаковой>
Маша, примите мои искренние соболезнования. Мы с Вами не знакомы, а с Мариэттой Омаровной встретились дважды в жизни и то случайно. Но обе встречи остались в моей памяти. Прекрасная женщина с чудесным искрометным умом, стойкой жизненной позицией и прекрасным чувством юмора. Один раз моя встреча с МО произошла на борту самолета, летевшего из Ниццы в Москву. Она возвращалась после цикла лекций, которые читала в универе Ниццы. Я узнала ее по голосу. Она сидела за мной по диагонали и беседовала со своей попутчицей. Та ее не знала. Я обернулась, мы встретились взглядами, она поняла, что я ее узнала, улыбнулись друг другу и поздоровались. МО стала рассказывать своей попутчице о Булгакове. Те, кто сидел рядом, вовлеклись в беседу. Очень внимательно слушали рассказ МО, задавали вопросы, на которые она с удовольствием отвечала. Одним словом, на борту самолета состоялась такая а-ля лекция о Булгакове. Она всех заворожила своим повествованием. Кладезь знаний и жизненного опыта. Прекрасная рассказчица. Мы не заметили, как пролетело время полета.
Второй раз мы встретились с МО в магазине «Салита», что на Ленинском проспекте. Там мы обе примеряли зимние пальто-куртки, которые в итоге и купили. Советовали что-то друг другу в процессе примерки и все время смеялись. Она была очень легким человеком в общении. После печальной новости, пришедшей на этой неделе, я только и думаю о МО. Вот и Вам решилась написать, поделиться своими воспоминаниями. Желаю Вам силы и стойкости духа, сейчас для Вас начинается очень сложный период, это из личного опыта. Держитесь! Ваша Мама была очень сильным и умным человеком, надо просто соответствовать ей. Извините, если вдруг нарушила вашу приватность.
С уважением, Вера
Константин Мильчин
Это был обычный вечер на КРЯККе <Красноярская книжная ярмарка – Ред.>, плавно переходивший в ночь. В баре на пятом этаже гостиницы «Сибирь» все столы были заняты, завсегдатые пили свои напитки и вели неторопливые беседы. А потом распахнулась дверь и в комнату вошла она. Мариэтта. Дальше все было как в вестерне: в салун заходит самый меткий стрелок на всем Диком Западе, и даже наиболее дерзкие ковбои замолкают. Омаровна. В баре все разговоры как-то прекратились, а один из столов волшебным образом освободился. Чудакова. Она села за столик, заказала суп, мясо и водку. Вокруг нее образовалась трусливо- почтительная зона отчуждения. Все вполглаза смотрели, как она ест и пьет, но никто не смел ни приблизиться, ни заговорить. Я помолился многочисленным богам, подписал завещание, хлопнул стопку для храбрости и попросил разрешения подсесть. Мариэтта Омаровна рассказала какую-то потрясающую историю: в Красноярск она прибыла вовсе даже не на книжную ярмарку, а это она «приехала из Москвы на машине с друзьями-афганцами, и потом они проследуют дальше на Восток», потому что там кому-то срочно требуется помощь. В общем, совершенно обыденная ситуация для Чудаковой.