Она звонила с дороги и голосом командира полка рапортовала, сколько они проехали, как велика Россия и какие замечательные кругом люди, особенно дети.
– Наташа, а давайте я заеду в какую-нибудь школу Кировской области? Какие там есть школы по дороге?
О Господи?! Какие школы? Как их найти? Через день? – все вопросы существовали только для меня, но не для великого плана Мариэтты. Школу нашли в городе Слободском, помогали мне в этом все, начиная с подруг и каких-то дальних людей до студентов моего научного кружка. И все сложилось и получилось так, как она мыслила.
В универе, где Мариэтта обещала говорить о Булгакове, она, конечно, стала говорить о том, что было ей важно сейчас – о судьбе России. Она прошлась по советскому образованию, рассказала про годы в МГУ, про Ельцина и Гайдара. После лекции на меня обиделись все коллеги: кто-то в эти годы учился в МГУ и гордился своим образованием, которое Мариэтта так смело развенчивала, кому-то показалось, что она говорила не о литературе, а о политике, наконец, кто-то написал ректору донос, ректор вызвал декана, декан меня, и я на полном серьезе писала объяснительную записку на тему, как могло случиться, что в стенах Кировского педагогического института, носящего имя В.И. Ленина с согласия самого вождя, дали выступить известной антисоветчице Мариэтте Чудаковой. Зато студенты были в восторге! Она говорила о том, о чем все молчали, щедро раздавала книги, верила в будущее, которое построят эти студенты, а не их тугодумы-преподаватели.
Но когда через несколько лет Мариэтта снова решила приехать в Киров, уговорить мне удалось только любимую Герценку, где не испугались дать трибуну Чудаковой. Тогда Мариэтта узнала о строительстве памятника Дзержинскому и решили поехать по селам Кировской области, чтобы рассказать людям, кто такой был Дзержинский. Вот да! Она собралась ехать прямо в бывший Вятлаг, чтобы детям и внукам охранников, у которых портрет Дзержинского висел все эти годы, рассказывать о репрессиях и большом терроре. Мне было очень страшно за нее, маленькую, бесстрашную, не знающую запретов и препятствий. Я тогда очень мало чем смогла помочь, что-то мямлила в трубку про отсутствие контактов в этих местах. Тогда Мариэтта позвонила губернатору. Она уже не была членом совета при президенте России, но она была академиком и так и сказала секретарю:
– Передайте губернатору, что звонит академик Чудакова, и что если мне не дадут выступить перед детьми из многодетных семей и подарить им книги, то все газеты узнают, что в Кировской области губернатор не дал академику Чудаковой подарить детям книги.
И опять у нее все получилось. Она говорила с детьми, с их родителями, которым никто бы никогда так бескомпромиссно и честно не стал говорить о больной истории их страны и их близких.
Мариэтта была бы отличным хирургом, рука бы ее не дрогнула. Для истории России она была таким хирургом, вскрывающим боль и страх нескольких поколений, простым языком рассказывающим то, о чем мы до сих пор не научились говорить.
В последний раз мы виделись, когда я уже переехала в Москву, делала литературную школу и по уши ушла в бизнес.
– Наташа, вы должны вернуться в науку! помяните мои слова! – Мариэтта сидела на крошечной, заваленной бумагами кухне. Она угощала меня сладким красным вином из пластиковой бутылки, она рассказывала о своих последних задумках. Ей было нужно столько всего доделать и дописать. Старость очень странно коснулась ее: сморщила лицо, сделала уши большими, а глаза пронзительными прожекторами внутреннего атомного реактора. Но душа ее была юной, мозг ее думал ясно и четко, воля ее не дряхлела и не старела. Помню, как мы с Машей бежали за ней по ВДНХ, без шансов догнать. Она летела стремительно, мы почти бежали следом.
Последний разговор был где-то год назад. Она позвонила и спросила: считаю ли я ее своим другом. «Потому что я считаю вас, Наташа, своим другом!»
Я очень надеялась приехать к ней снова, мы обсуждали с Машей съемки, конечно, когда пандемия утихнет, потому что очень же страшно было рисковать ее здоровьем. Мариэтта полтора года провела дома, чтобы не подхватить эту заразу. И вот Коммунарка, 13 дней сводки Маши, полная невозможность понять, что Мариэтта может уйти. Это так на нее не похоже. Так не вяжется с нашими планами, с ее энергией. И хочется что-то сделать, не ныть и не мямлить, а сделать что-то, сопоставимое с ее масштабом.
Александр Осовцов
С Мариэттой Чудаковой мы не были друзьями, мы были хорошо знакомы и, понятно, одинаково оценивали какие-то базовые вещи, те, которые позволяют нормально общаться и не чураться друг друга, но при этом мы почти в каждом разговоре, в том числе на фб, обычно спорили и не могли прийти к общему мнению. Я сегодня долго не мог сформулировать, что я хочу сказать в память о ней, и вот сейчас понял. Мариэтта Омаровна была из той всегда редкой, а теперь и вовсе уходящей породы людей, с которыми можно спорить без малейшего риска услышать что-то обидное, определенно и открыто не соглашаться, будучи уверенным, что и в глаза, и за глаза твой собеседник скажет одно и то же, и при этом не скажет ничего, что сможет испортить тебе удовольствие от беседы, от общения.
Светлая память умному, очень содержательному и чрезвычайно порядочному человеку.
Александр Острожский
Мы встретились всего три раза, но разговаривали долго и обо всем. При записи для фильма “Master and Stalin” Мариэтта Омаровна затронула тему влияния личности одного человека на судьбу других людей, рассказала о том, что бывали случаи, когда один разговор между заключенными в тюремной камере радикально менял чье-то мировоззрение. Мариэтта Омаровна была именно такой личностью. Я уверен, что знакомство с ней повлияло на судьбу многих. На меня точно. И это останется со мной навсегда. Светлая память дорогому другу и учителю!
Владимир ПаперныйВ поисках утраченного
– К нам в «Новый мир», – рассказывала моя мама, Калерия Николаевна Озерова, ходил молодой аспирант, Саша Чудаков, писал короткие рецензии. Один раз спрашивает: «Можно я приведу талантливого автора?» Конечно, можно. Приводит какую-ту девочку, по виду школьницу, на восьмом месяце беременности. Оказывается, это его жена Мариэтта.
Мама была очарована Чудаковыми и их совместными статьями. Я хорошо помню одну из них – «Современная повесть и юмор», явно написанную под влиянием Тынянова. В статье Чудаковы описали литературную тенденцию, они назвали ее «иронически-пародийной манерой», суть которой сводится к замене мудрости юмором. «Пародийное слово, так широко проникшее в литературу, – писали Чудаковы, – лишь по традиции выступает сейчас в качестве сигнала чего-то нового. За ним давно уже стоят каноны, своя инертность мысли и стиля». Сейчас вижу, что замеченная ими в 60-е годы тенденция развивалась, мутировала и в конце концов трансформировалась в «стеб», элементы которого можно заметить, скажем, у Сорокина и позднего Пелевина, не говоря уже о более слабых авторах типа Липскерова.
Мама мечтала, чтобы я познакомился с Чудаковыми, что должно было отвлечь меня от вредного влияния богемы из кафе «Артистическое». Я, как и полагается тинэйджеру, ко всему, что исходило от родителей, относился с предубеждением. К тому же мама избрала совершенно ложную стратегию, она напирала на байдарочные походы, а на мой тогдашний вкус это было полным моветоном.
Не помню, как, но ей все-таки удалось уговорить меня пойти с Чудаковыми в байдарочный поход. Потом я описывал маме свою удивленную реакцию от первой встречи: «Я думал, это какие-то замшелые туристы-байдарочники, а это оказались интеллигентные люди». Мама была счастлива.
Поход на байдарках по Медведице (до впадения ее в Волгу недалеко от Кашина и Калязина) оказался событием, повлиявшим на меня не меньше, чем сидение в «Артистическом». Мне было девятнадцать лет. Саша и Мариэтта казались мне взрослыми, чуть ли не пожилыми людьми. Сейчас я рассматриваю наши походные фотографии и вижу поразительно юную двадцатипятилетнюю пару. Я был под их сильным влиянием. Влияние Мариэтты было очевидным и неизбежным. Мало кто мог устоять под исходившим от нее напором ума, таланта и политического темперамента. Сашино влияние было менее очевидным. К Саше было принято относиться с добродушной иронией, и этот стиль ввела сама Мариэтта. Она создала для своих устных рассказов комический персонаж по имени «Чудаков». Это был такой добрый рассеянный фольклорный богатырь. Что-то среднее между Ильей Муромцем и Самсоном. Он был задумчив и доверчив и из-за этого постоянно попадал в смешные ситуации.
– Стоит как-то раз Чудаков под ледяным душем в бане, – рассказывает Мариэтта. Все вокруг жалуются, что холодные брызги долетают до них. Холодно? Саша переключает душ на кипяток. Окружающие в ужасе разбегаются. Саша, выросший в Сибири и привыкший переносить любую температуру, не понимает, куда они делись.
Мариэтта рассказывает мастерски, с деталями, с интонацией очевидца. В мужской бане она присутствовать не могла – значит, источником был Саша. Получается, что в этой игре участвовал он сам.
– Встречаем мы на днях одну знакомую, – сообщает Мариэтта в другой раз. – Она держится за щеку, говорит, что ей только что вырвали зуб. «Откуда?» – с интересом спрашивает Чудаков. Тут эта интеллигентнная воспитанная пожилая дама не выдерживает и отвечает совершенной непристойностью.
У созданного Мариэттой персонажа есть важное качество – стопроцентная надежность. Что бы ни случилось, добрый богатырь Чудаков придет на помощь. Такой эпизод: мы в другом байдарочном походе, байдарок две. С Чудаковыми плывет еще один чеховед – мой отец. Мариэтта – рулевой. Из-за того, что в байдарке – трое, места для вещей мало, их запихивают в нос, к рулю, стиснув ей ноги, и за спину. Никто из нас не догадывается, что вылезти из байдарки Мариэтта теперь может только с посторонней помощью.
Все трое поют хором русские народные песни. Когда доходят до слов «лучше быть мне в реке утопимому, чем на свете жить нелюбимому», Мариэтта кричит: