– Я суеверная, этих слов мы петь не будем.
– Чтобы доказать, что суеверия бессмысленны, – говорит мой отец, – мы споем эту строчку три раза.
Из уважения к доктору наук Чудаковы поют вместе с ним. На третьем повторе их байдарка попадает в узкий канал для лесосплава, переворачивается, и ее заклинивает под водой в перевернутом состоянии. Мы с сестрой Таней с ужасом смотрим из второй байдарки на расходящиеся по воде круги. Через минуту из воды появляется отец с авторучкой в одной руке и записной книжкой в другой – настоящий филолог. Потом всплывает Саша и вежливо спрашивает отца, не знает ли он, где Мариэтта. Отец растерянно оглядывается, потом с выражением ужаса показывает пальцем вниз. Саша кивает и исчезает в пучине. Еще через минуту он выплывает со спасенной Мариэттой.
– Что ты чувствовала, когда оказалась висящей вниз головой под водой? – спрашиваю я.
– Я была абсолютно спокойна, – объясняет Мариэтта. – Я совершенно точно знала, что Чудаков меня вытащит. А даже если не успеет вытащить вовремя и я захлебнусь, то и это не страшно, потому что Чудаков знает, как откачивать утопленников.
Вот это доверие. Ясно, что ироническая интонация была всего лишь литературным приемом.
Созданный Мариэттой персонаж очень близок к оригиналу, разница только в том, что Саша был глубже и сложнее. Это стало особенно ясно, когда появился его автобиографический роман «Ложится мгла на старые ступени». Героя зовут Антон. Он историк, но при этом он все время мысленно описывает происходящее «книжным языком», как бы репетируя будущий роман. Можно сказать, что в Антоне слились чеховед Чудаков и сам Чехов.
В романе есть стилистическая особенность: повествование в третьем лице («Антон подумал») иногда сменяется первым («я подумал»). Переходы эти кажутся случайными, что напоминает мне о концепции случайных деталей в книге Чудакова «Поэтика Чехова».
Думаю, это «мерцание» точки повествования связано с типом творческого содружества семьи Чудаковых. Они никогда не были просто супружеской парой, а скорее единой творческо-политической организацией, с совпадением литературных оценок, политических взглядов, отношения к труду, к профессионализму, с единой системой ценностей. Даже когда они писали порознь, их участие в творческом процессе друг друга не прекращалось. Мне кажется, что Саша одновременно видел себя изнутри («я») и глазами Мариэтты («Антон») отсюда такая сложная структура повествования.
Литературное творчество Чудакова началось с анализа и отрицания иронически- пародийной манеры и закончилось утверждением серьезного взгляда на мир. Счеты с советской властью он сводит не «стебом», не соцартом, а внимательным вглядыванием, вслушиванием и вдумыванием в людей и события детства. Подзаголовок «роман-идиллия» вполне можно было бы заменить на прустовский «в поисках утраченного времени».
Умирающий дед из романа подводит итог своей жизни: «Они отобрали сад, дом, отца, братьев. Бога они отнять не смогли, ибо царство Божие внутри нас. Но они отняли Россию. И в мои последние дни нет у меня к ним христианского чувства».
Это слова деда, не автора. Но для автора они предельно важны. Не случайно это один из последних абзацев книги. В каком-то смысле жизнь Чудакова была посвящена восстановлению этой разрушенной и исчезнувшей России – это можно видеть и в сфере исследовательских интересов, и в его страстном библиофильстве, и в строительстве собственного дома – за всем этим стоит желание собрать, сохранить, восстановить, продолжить.
Я храню несколько Сашиных подарков. Они нематериальны, в основном это тексты (ода бумажной скульптуре, свиток выступления на презентации) и умения (как разжигать костер под дождем, как ставить палатку на ветру). Самый нематериальный из Сашиных подарков это забытое искусство умножения на пальцах, которому Сашу обучил в Сибири дед. Это то, чего всем не хватает в наш компьютерный век, – способности обходиться без подпорок, без техники, способность полагаться на себя и выживать в непереносимых условиях.
То, чем Саша владел в сильной степени.
Алексей Петров
Она была прекрасна. Мы познакомились, когда ей было 80, и она приехала в Иркутск на машине через всю страну. Это был октябрь семнадцатого года.
Владимир Демчиков попросил нас помочь в организации мероприятий в Иркутске. Была ее лекция для студентов филфака, а потом мы пили кофе у Марины Борисовны Ташлыковой, и Сергей Андриянович тогда принес книжку «Жизнеописание Михаила Булгакова» 1988 года, чтобы получить автограф. И Мариэтта Омаровна с удовольствием ему ее подписала.
А потом была викторина для молодежи в Иркутской областной юношеской библиотеке им. Уткина, и Мариэтта Омаровна притащила туда целую коробку книжек и дарила их детям.
А потом мы поехали с Гришей Хенохом в Большую Речку. Вернее, я позвонил в школу и говорю, а не будете ли вы против. И там сказали, что «совершенно не против», и я сидел на последней парте и наблюдал, как сельские дети общались с классиком.
А потом на Байкале мы <выпили (в тексте слово пропущено – Ред.)> по рюмашке коньяка и плавали на кораблике, и говорили о литературе.
Уже совсем поздно, вернувшись в город, Мариэтта Омаровна попросила привезти ее в Книжный приют к Евгению Гинтову. Она прочитала тогда о нем в одном из СМИ, и ей хотелось узнать, что это такое за книжный приют. На прощание она купила целую коробку (24 тома) Толстого, который поехал с ней домой в машине, через всю страну.
И лекция в галерее RЕВОЛЮЦИЯ. Мы тогда вели там проект «Оттенки века», читали лекции о революции. А это же был октябрь семнадцатого года. И тема-то была у нее горячая: «А что вы еще не знаете о революции?» И она спорила до хрипоты. И с ней спорили до хрипоты. Потому что по-другому она не умела.
А сегодня, 21 ноября, ее не стало. Ковид. И мне кажется, что литературный мир осиротел.
Людмила Петрушевская
<Маше Чудаковой>
Dear Маша, а как Мариэтта меня спасла – когда Наташа Крымова отказалась вести мой первый легальный вечер в Доме актера, ей моя пьеса не понравилась – а для меня это был бы просто провал – я позвонила Мариэтте и отвезла ей тексты пьес, в т. числе и запрещенное «Чинзано» (которое впервые должны были играть открыто). Был мороз, еще я и плакала от обиды, кароч: у Мариэтты выпила чаю, успокоилась и двинулась по морозу в долгий путь. И заболела. Звоню в воскресенье, шепчу Мариэтте: потеряла голос. Она мигом у сестры своей, опытного отолора, узнала рецепт, как дышать травами, и я обрела голос в понедельник. Мы выступили на сцене Дома актера, Мариэтта коротенько прочла лекцию об авторе минут на тридцать, я прочла пьесу, нам сыграли «Чинзано», ура. Через день в секции критики был разговор: Крымова сказала, что если б знала, что Люся будет читать другую пьесу, то бы согласилась. А Мариэтта ответила, что с любой пьесой Петрушевской пошла бы ее защищать. Спасибо дорогой Мариэтте. Ждем ее с победой обратно! Мы все. Любим.
О том, как Мариэтта меня спасла, спасла своим кратким, минут на тридцать, вступительным словом мой первый – нелегальный – вечер в Доме актера, я Вам написала. Но она же и еще раз выступила на моем вечере 10 лет спустя, на вечере, посвященном тому, первому, исполнению спектакля «Чинзано». А мы с хохотом вспомнили, что театральная публика Дома актера тогда, 10 лет назад, впервые оказалась на такой подробной и длительной научной лекции обо мне! (Это вообще была первая получасовая лекция в мире на такую тему). И десять лет спустя Мариэтта снова вышла к театральному зрителю в синий зал Дома актера – вспомнить тот первый наш вечер: но с электронным будильником в руке! Демонстрируя тезис «теперь не больше трех минут». Все хохотали…
Храбрая, мужественная Мариэтта, как же она поддерживала запрещенных! Это было тоже дело ее жизни.
Иван Плигин
(издательство «Пробел-2000»)
Считаю своей обязанностью почтить память Мариэтты Омаровны Чудаковой небольшим текстом, потому что судьба даровала именно мне возможность издать этот сборник.
В 2018 году Аня Герасимова (Умка) попросила отвезти книги, вышедшие в нашем издательстве («Проблема смешного» и «Metelinga») М.О. Вот мне и посчастливилось познакомиться и пообщаться с ней лично. Честно говоря, не думал, что эта встреча будет такой знаменательной. Конечно, я был наслышан об этой легендарной личности (кто же не знает Чудакову?!), но поразился ее напору, энергии, дружелюбию и гостеприимству, едва переступив порог ее квартиры. Думал, что отдам книги, перекинусь парой почтительных слов – и дальше по делам, их всегда невпроворот, но не тут-то было!..
Дверь мне открыла миниатюрная… – хотел написать старушка, но язык не поворачивается – прекраснейшая женщина преклонного возраста (тогда 81!). Глаза ее сверкали, энергия била через край, а сердце – «пламенный мотор», как я понял буквально через несколько минут общения! Такой харизмы я не встречал, пожалуй, никогда в своей жизни, за исключением, разве что у Юза Алешковского, которого мне довелось как-то (осенью 2012 года) целый день катать по Москве на своей машине – наверное, М.О. такое сравнение порадовало бы: знаю, с какой симпатией она к Юзу относилась. За считанные секунды я оказался на кухне «пить чай!», даже сам не поняв, как это произошло. О «кухне» надо сказать отдельно, ибо на деле это оказался рабочий кабинет или даже архив свободного пространства вообще не было, да и пройти туда можно было с большим трудом: книги лежали повсюду – открытые, закрытые, с закладками и без, стопками от пола и практически до потолка! На полках и в буфетах, где у нормальных людей находится посуда, стояли и лежали… правильно – книги! При этом на «кухонный» стол даже кружку некуда было поставить – ни сантиметра свободного пространства, а из хозяйственной утвари я не заметил ровным счетом ничего! Разумеется, до моего появления М.О. работала над каким-то текстом – была открыта тетрадь с ее записями, и сразу с десяток книг с пометками лежали на столе. Я даже не вспомню пил ли я чай тогда, потому что это совершенно не важно, так как тут же был вовлечен в вихрь идей, необходимых свершений, обязательных поездок, зреющих в голове «Великого комбинатора». Помню, подумал тогда: «Вот бы мне такую энергию, в мои-то 40!»