Если бы я был наблюдательней, я бы задолго до личного и очень лестного для меня знакомства с Мариэттой Омаровной отметил одну стойкую особенность Чудаковой: решительную неприязнь к общим местам.
Она не понимает, или делает вид, что не понимает, любимых фигур речи интеллигентского общения. Скажем, на известный застольный вздох: «А что мы можем поделать, ведь от нас ничего не зависит?» Мариэтта Омаровна непременно вмешается и, испортив весь спектакль, выскажется, что именно, на ее взгляд, можно было бы предпринять, и когда вмешательство в ситуацию не лишено смысла, раз уж говорящий задается таким вопросом – будто бы вопрос не был изначально риторическим.
Интересно, что Александр Павлович Чудаков занимался Чеховым, который, сам будучи человеком чрезвычайно деятельным, иногда – героически деятельным, по большей части описывал людей, увлеченных сотрясением воздуха. У Чудаковой же, в отличие от многих чеховских персонажей, зазор между убеждением и деянием минимальный.
Я чуть было автоматически, под влиянием тех самых общих мест, не назвал такую манеру поведения мужественной, если бы мой жизненный опыт не напомнил мне, что она свойственна скорее женщинам: мужчин нередко вполне удовлетворяет гамлетовщина на мелководье.
Мы совсем не часто видимся, но при каждой встрече я узнаю о серьезных общественных делах и начинаниях Мариэтты Омаровны – и это, как говорилось в СССР, «в нагрузку» к профессии литературоведа – да еще какого!
Несколько лет назад она мимоходом сказала, что опекает детский туберкулезный санаторий на Алтае. Жена моя увлеклась Чудаковой, и на какое-то время наша квартира стала подобием вещевого склада: знакомые сносили к нам одежду б/у, одеяла и проч. для отправки на Алтай. Я слышал от рассудительных людей, что кое-что из предпринятого Чудаковой можно было бы сделать и рациональней. Допускаю. Но делает именно она – с помощью своего верного друга и «оруженосца» Андрея Мосина, в прошлом «афганца».
Когда мы виделись в последний раз, речь шла уже о лекционных поездках (причем на легковой машине!) по городам и весям страны, включая Сибирь и Дальний Восток, с грузом книг Егора Гайдара и т. п. То есть – о гражданском просвещении соотечественников наперерез СМИ, злостно плодящим лживые мифы о советской истории.
Мариэтта Омаровна – последовательный защитник 90-х годов, которые нынче люди недобросовестные или среднего ума, но с претензией, иначе как с кривой улыбкой не поминают. Это – форменная загадка! Как если бы человек поливал грязью пору своей первой влюбленности! Что за циничная радость очернять один из просветов в русском ХХ столетии, которых, вообще-то говоря, наперечет?!
Чудакову отличает нелицеприятная прямота в общении, иногда под прозрачной завесой сарказма. Вот довольно забавный случай. Я проходил таможенный досмотр в Шереметьево-2 перед полетом во Францию на католическое Рождество (для меня такие вояжи вовсе не в порядке вещей). И надо было, чтобы Мариэтта Омаровна позвонила мне именно в тот момент! Я объяснил ситуацию, извинился за отрывистость. Чудакова невозмутимо пожелала мне приятного путешествия, вскользь обронив, что наутро ей с единомышленниками предстоит участие в митинге, вполне вероятно, осложненное потасовкой с провокаторами и стычкой с ОМОНом. Примерно понятно, в каком настроении я пребывал некоторое время после этого телефонного разговора.
Страстная, требовательная и будоражащая собеседника в личном общении, Чудакова сдержанна, объективна и абсолютно корректна в научных трудах. Я сталкивался с подобным «двуличием» у стоящих поэтов – так холерик в быту может быть автором умиротворенных элегий; оказывается, та же двойственность свойственна и хорошим ученым. Мне это нравится: работа по призванию и должна наделять центром тяжести. Пребывание в окрестностях истины уравновешивает. Не говоря уже о том, что находить для разных жизненных обстоятельств уместный тон и жанр, а не дудеть в одну и ту же дуду – признак подлинной культуры.
Я рад, дорогая Мариэтта Омаровна, быть Вашим почтительным знакомым!
Продолжайте в том же духе еще долгие и долгие годы, дорогая Мариэтта Омаровна!
2011
Юлия Геба
Сегодня похороны Мариэтты Омаровны. Немыслимое сочетание слов. В конце шестидесятых, когда Мариэтта обрабатывала архив Михаила Булгакова, поступивший в Отдел рукописей Ленинской библиотеки, и приступала к первой биографии писателя, она много общалась с Еленой Сергеевной Булгаковой. И однажды сказала ей по поводу публикации в советской печати «Мастера и Маргариты»: «Вы своими слабыми женскими руками ночью выкатили огромный валун на тропу, по которой все ходят на службу. И утром все должны были делать вид, что он всегда здесь лежал».
Елене Сергеевне это сравнение очень понравилось. А мне кажется, оно и про Мариэтту. Она не только выкатила, но и сама стала таким неудобным валуном на пути всего косного, сталинского, замшелого. Маленькая и сильная, кабинетный ученый и деятельный преобразователь. Не считаться с ней было нельзя. И дальше будет нельзя. Хочется ей это сегодня пообещать.
Простите за все, Мариэтта Омаровна.
Мариэтта Омаровна сыграла в моей жизни судьбоносную роль. Это в чистом виде история о том, как один человек способен повлиять на жизнь другого.
В школьные годы я никак не могла определиться с профессией. Родители тянули в сторону своей потомственной геологии. А я просто бренчала на пианино, плавала в бассейне и читала, читала… В библиотеке давно стала своим человеком, мне разрешали брать стремянку и ползать по полкам, хотя читателей в фонды допускали неохотно. И вот однажды в конце восьмого класса я случайно выудила книгу, которая сразила меня наповал. Ничего похожего раньше мне не встречалось. Это было точнейшее попадание в какую-то очень важную личную струну. Книга называлась «Беседы об архивах», автор – Мариэтта Чудакова. Меня покорила приоткрывшаяся кухня профессионального архивиста: работа с рукописями, текстами, историческими источниками, личными архивами. А еще необычная авторская манера – серьезная и гуманная, речь знающего и очень увлеченного человека вкупе с абсолютной свободой от марксистко-ленинской нелепицы (и это в издании 1980 года). После этой книги ни о какой другой профессии окромя архивиста слышать я не хотела и мечтала об одном – побыстрее оказаться в «одном из важнейших резервуаров памяти человечества в архивах» (МЧ).
Два года уговоров ни к чему не привели – я нацелилась исключительно в Историко- архивный институт. Немедленно нашлись знакомые, которые сто раз безуспешно поступали и горячо доказывали, что попасть туда можно только за деньги. Папа намекал хотя бы на истфак университета, где у него были знакомые. Бабушка каждое утро начинала со стенаний: «Строить жизнь по какой-то книге! История, архивы – это так ненадежно и опасно». (Она знала, что говорила, семья была перепахана репрессиями.) – «Ну почему не фармацевтический?! При любой власти – гарантированный кусок хлеба».
Но я уже закусила удила. А конкурс в тогдашний МГИАИ был действительно огромный, перестроечное время – все мечтали открывать архивы. Очередь на сдачу документов вилась по всей Никольской. Но я поступила, с медалью тогда достаточно было получить «пятерку» по истории, и прекрасно сделала – учиться было необыкновенно интересно. Чего не скажешь о последующем трудоустройстве. Прожить на зарплату архивиста в девяностые было нереально, не уверена, что хоть кто-то из нашего курса остался в архиве. Нужно было идти зарабатывать, покупать квартиру и т. д.
Тем не менее я не переставала пристально следить за деятельностью МО. Юношеский ожог от «Бесед» никуда не делся. В доинтернетовскую эпоху это было сложнее, зато лучше усваивалось, тем более я всегда работала с периодикой. Читала все ее полемические статьи. В день выхода нового тома «Жени Осинкиной» первой стояла у дверей книжного магазина «Молодая гвардия». Безусловно сочувствовала и разделяла ее общественную позицию, изменила «Яблоку» и голосовала за СПС, когда МО вошла в тройку лидеров партии.
Получив в институте надежную прививку от культа личности, если кого и могла считать своим кумиром, то только Чудакову.
Поэтому когда материальные проблемы потеряли остроту, зато подкрался кризис среднего возраста, за спасением я обратилась к МО.
Что я сделала? Я написала письмо. Длинное. Смысл его был таким: Вы в ответе за того, кто в юности поверил вашей книге, оттого вопрос – нет ли у Вас для меня работы. Деньги меня не интересуют, а интересует дух, по ведомству которого у меня проходите Вы. Хочу вернуться к тому, чем мечтала заниматься.
С этим письмом я заявилась на книжную выставку-ярмарку на ВДНХ, где МО представляла сборник литературоведческих статей «Новые работы». Тогда я впервые увидела ее вживую. Выстояла очередь, взяла автограф, мы немного поговорили, и я сунула ей конверт. «Что это?» – исподлобья, сурово, как она умела, спросила МО. «Пи-и-исьмо», – проблеяла я в ответ.
А дальше… Ну, это нужно знать Мариэтту Омаровну. На следующее (!) утро в 7.30 (!) звонок. Я еще дрыхну. Беру трубку: «Говорит Чудакова». Я где стояла, там и рухнула. Произведенный эффект был таким, как если бы правоверному англичанину королева-мать позвонила. «Приходите сегодня в Музей Булгакова».
Так я стала ученым секретарем в «Нехорошей квартире», где МО была председателем Попечительского совета и курировала научную работу.
Работать с ней было непросто.
Во-первых, в силу ее крайней занятости по всем фронтам. Одновременно она трудилась над несколькими статьями, книгой и предисловием еще к чьей-то книге. Преподавала в Литературном институте. Когда нужно была что-то написать, завизировать для музея, приходилось за ней гоняться и буквально терроризировать. А она отбивалась, к примеру так: «Безымянная погибающая над ноутбуком со сломанной правой рукой» (в тот момент она писала «Егора»). Или так: «Скоро я перед Вами оправдаюсь – пришлю докладец».
С другой стороны, она постоянно придумывала разные проекты, фонтанировала идеями. Мне, в силу своей созерцательности, часто трудновато было справляться с ее напором. «Вы же моя находка!» – пинала она меня, давая очередное поручение. «Вообще-то я сама нашлась», – случалось мне огрызаться.