На булыжной мостовой дребезжали ломовые телеги, к вокзалу тянулся рабочий люд, шло много солдат с сундуками за спиной.
Здесь было очень шумно от грохочущих телег, от паровозных гудков, от брани ломовиков, которые не могли разъехаться на узкой мостовой и нещадно лупили своих взмыленных тощих кляч.
Даже как-то не верилось, что в десяти минутах ходьбы отсюда были широкие улицы, зеркальные витрины магазинов и цветущие акации на бульварах.
Девочки ещё издали увидели трактир Ивана Ивановича.
Перед трактиром стояло много извозчичьих пролёток, и лошади, засунув головы в торбы, жевали овёс, дожидаясь своих хозяев. Воробьи целыми стаями прыгали под ногами у лошадей и клевали рассыпанный овёс.
Марийка и Вера вошли в трактир. На дворе стоял солнечный день, а здесь горели лампы, на окнах были задёрнуты тёмные занавески, и казалось, что уже наступил вечер.
Повсюду за столиками сидели извозчики — огромные краснорожие мужики в синих сборчатых поддёвках. Они уписывали солянку, поставив на пол свои засаленные и бурые от пыли цилиндры.
В углу, на деревянном помосте, сидел слепой большеротый парень и играл на гармошке. Девочки с минуту смотрели, как он растягивает гармонику, раскачивается вместе со стулом, морщится и кривит свой огромный рот каждый раз в ту сторону, куда выгибаются мехи его гармошки.
Держась за руки, подруги подошли к высокой стойке, за которой стоял толстый рябой старик в ситцевой рубашке с расстёгнутым воротом. Стойка была завалена разрезанными пополам мелкими дыньками и заставлена влажными и холодными бутылками с чёрным пивом.
— Иван Иванович, мама спрашивает, или у вас папаша? — спросила Вера.
Иван Иванович, высунувшись из-за стойки, разглядел девочек, выплеснул через их головы на пол остатки пива из толстой стеклянной кружки и молча указал пальцем на соседнюю дверь.
Марийка и Вера вошли в небольшую комнату, куда Иван Иванович пускал только своих постоянных посетителей.
Здесь на деревянной скамейке лежал Полуцыган, а у стола сидели несколько незнакомых людей. Никто из них даже не посмотрел на девочек. Вера и Марийка остановились у дверей.
Закинув голову, Полуцыган говорил:
— …И вот, братцы мои, всякую машину я могу постигнуть. Маленький бывало любил я мастерить разные штуки. Таких, как у меня, змеев, мудрёных и пригодных к лёту, таких голубятен с разными затеями не было ни у кого по всей Культяповке. Хотелось мне учиться, да не пришлось. Отдал меня отец в ремесло. Печное дело я изучил довольно прекрасно — печка, она сооружения нехитрая. Увидел я, что негде тут моим способностям развернуться, и стала тоска меня одолевать. Сынишка мой, Сенька, в меня пошёл, тоже всё мастерит да выдумывает, а я запрещаю. Учиться ему не придётся, так пусть лучше с детства отвыкает… А дочка у меня убогонькая. Упала с лестницы, имея четыре года от роду. Посмотрю я на её горб — сердце у меня так и защемит. Всю ведь жизнь ей мучиться, да и замуж никто не возьмёт через это…
Полуцыган смолк. Его распухшее, обросшее чёрной щетиной лицо было страшно. Он закрыл глаза, полежал так с минуту, потом опять их открыл и тут заметил девочек, топтавшихся возле двери.
Он вздрогнул и приподнял голову.
— Вам чего тут? — спросил он девочек каким-то не своим голосом.
— Мама послала… — почти шёпотом ответила Вера.
— Ну, поди сюда…
Вера подошла и остановилась возле скамейки, выпятив живот, крошечная, большеголовая и большеглазая, с огромным горбом на спине. Она была такая маленькая, что её лицо приходилось чуть не вровень со скамейкой, на которой лежали Полуцыган. Печник поднялся и спустил на пол ноги, обмотанные портянками.
— Вот, — сказал он, погладив Веру по волосам, — вот она — моя доченька…
Старик, сидевший у стола, посмотрел на Верин горб.
— Да, действительный факт, — сказал он, отхлебнув из пивной кружки. — Так сказать, физический дефект тела…
Вера стояла, склонившись на правый бок, словно притягиваемая тяжестью горба к земле, и испуганно мигала.
Полуцыган заплакал, опустив лохматую голову на колени.
Марийка ещё никогда не видела, как плачут мужчины. Ей стало страшно. Она убежала домой, забралась под кровать и долго там сидела, зажмурив глаза. Ей всё ещё виделся трактир Ивана Ивановича, извозчики, поставившие на пол свои цилиндры, и плачущий Полуцыган…
Клоун Патапуф из цирка Труцци
Шёл крупный тёплый дождь.
Марийка, Вера и Сенька босые бегали по двору. Они шлёпали по лужам и, запрокидывая головы, ловили, раскрытыми ртами дождевые капли.
В луже прыгала большая бурая жаба. Сенька замахнулся на неё камнем.
— Что ты делаешь? — закричала Вера. — Разве позабыл: кто жабу убьёт, у того мать помрёт?…
— Так я ж её только напугаю…
Загрохотал гром. Где-то на дальнем краю неба блеснула молния.
— Это боженька небо раскрыл и молнию кинул, чтобы чёрта убить… — задумчиво сказала Вера.
— Вот враки! — закричал Сенька. — Молния получается, когда сталкиваются две тучи.
В это время во двор въехала извозчичья пролётка с мокрым, блестящим от воды поднятым верхом и остановилась у подъезда.
С пролётки спрыгнул высокий мужчина в котелке и в клетчатом пальто. Он снял с облучка два больших чемодана, какие-то странные металлические палки с перекладинами и огромную железную лейку. Потом он вытащил из коляски девочку, закутанную в одеяло, и на руках перенёс её через лужи в подъезд. Вернувшись обратно, он стал расплачиваться с извозчиком. Марийка и Вера подошли поближе и во все глаза смотрели на некрасивую, чёрную, как галка, девочку, которая неподвижно стояла, завёрнутая в одеяло, точно в плащ. Зелёная железная лейка, стоявшая рядом, была так велика, что носик её приходился как раз над головой девочки.
— Вот так леечка! — зашептала Марийка на ухо подруге. — Побольше, чем наш самовар…
Девочка опустила тёмные ресницы и закричала сердитым птичьим голосом:
— Папа, иди скорей!
Человек в клетчатом пальто взбежал на крыльцо, стряхнул с себя дождевые брызги, взял в одну руку чемодан, в другую — лейку и стал подниматься наверх. Девочка сунула себе металлические палки под мышку и пошла вслед за ним, волоча одеяло по ступенькам.
— Новые жильцы в шестую квартиру переехали, — сказал Сенька. — Ещё вчера дворник говорил, что к Сметаниным жилец приедет…
— Он, наверно, садовник, — заметила Марийка, — только почему у него лейка такая большая?
— Это чтобы поливать деревья, — уверенно сказал Сенька. — А палки видали? Вроде как бы для удочек. А в чемодане у него что-то гремело железное. Может, у него там и велосипедный насос есть…
Вечером все дети узнали от дворниковой Машки замечательную новость: в квартиру к Сметаниным переехал клоун, который представляет в цирке Труцци. Это про него во всех афишах написано — Патапуф.
На следующий день во дворе только и было разговоров, что о клоуне.
— Я был с мамой в цирке, — говорил толстый Мара, — и ничего там особенного нет. Там был один клоун, и у него в носу зажигалась лампочка… А за пазухой у него была настоящая белая крыса, которую он бросал в публику. И эта крыса попала в одну старушку. Старушка ка-ак закричит. А крыса-то, оказывается, была из ваты…
— И не стыдно так брехать! — укоризненно сказал Сенька. — Как может зажигаться в носу, лампочка? Ведь провода туда не протянешь.
Мара был известный врунишка, и ему не верили даже тогда, когда он говорил правду.
Ребята увидели Митю, шагавшего с корзиной на голове.
— Вон прачка идёт! — закричала Машка.
— Каплаухий, кому бельё несёшь?
— Сметаниным, — ответил Митя.
Все его окружили:
— К Сметаниным клоун переехал!
— У него лейка огромной величины…
— И в чемодане что-то звенит, а девочка в одеяло завёрнута…
— Он в цирке служит…
— Ты, как пойдёшь к Сметаниным, осмотри всё как есть и нам расскажи…
— Ладно, — сказал Митя, — посмотрю. Ну, пустите, а то у меня делов ещё много…
Он вошёл в подъезд, поднялся во второй этаж и позвонил у дверей квартиры № 6. Все ребята со двора проводили его до самого порога этой квартиры.
Дверь приоткрылась, пропустила Митю и снова захлопнулась за ним. Митя вышел обратно минут через двадцать. Пустую корзину он надел на голову, как шляпу.
— Ну что?
— Чего ты так долго?
— Видел лейку?
— А клоуна видел? — спрашивали ребята.
— Видел. Я со Сметанихой в кухне бельё пересчитывал, а клоун этот входит со сковородкой в руке…
— А сковородка большая? — перебила Марийка.
— Да погоди ты, не перебивай! Входит он, значит, со сковородкой в руке и говорит: «Позвольте, мадам, на вашей плите зажарить яичницу для моей дочки…»
— Яичницу! — ахнула Машка.
— Нет, ты скажи лучше, какая сковородка, — допытывалась Марийка.
— Вот пристала! Ну самая обыкновенная сковородка, — ответил Митя. — И вот, значит, ставит этот клоун эту самую сковородку на плиту и начинает жарить яичницу. Шесть яиц разбил — видно, богатый…
— А потом что было? — спросила Марийка.
— Да ничего, зажарил и ушёл.
Митя забарабанил пальцами по корзине и побежал к себе на задний двор. Так от него больше, ничего и не добились.
На следующий день, когда Марийка и Лора вышли погулять во двор, они увидели дочку клоуна. Некрасивая смуглая девочка в красном пальто с пелеринкой стояла возле крыльца.
— Смотри, — зашептала Марийка Лоре. Тёмные глаза девочки глядели сердито. Она не обращала на Марийку и Лору никакого внимания. Те присели на скамейку.
— У неё лаковые туфли, — прошептала Лора.
Из подъезда вышла докторша Елена Матвеевна.
— Мама, ты куда? — закричала Лора.
— За покупками, — ответила Елена Матвеевна и остановилась, заметив девочку в красном пальто.
— Как тебя зовут, детка? — спросила она, наклонившись к девочке.
— Стэлла.
— Я тебя никогда не видела.