Софья Владимировна Олсуфьева и Мария Федоровна Май-сурова.
Как по-разному красивы Мария Федоровна и Софья Владимировна. Мария Федоровна — Примавера Боттичелли (Боттичелли — одно и то же лицо у Весны, у Венеры и у всех его Мадонн, как будто все они написаны с Марии Федоровны).
Есть очень хороший портрет Серова — Софья Владимировна у печки (рука прислонена к печке) — высокая, тонкая, великолепные глаза с пушистыми длинными ресницами, темные волосы. В молодости, видно, была очень красива, теперь она уже немолода и всецело поглощена самой черной работой по дому, в поле, на огороде. И как главное (и отдых, и жизнь) — церковь.
Смотрю и вижу, что люди эти (Софья Владимировна, Май-суровы, Наташа Г. и многие здесь) живут в церкви, а вне ее для них — «все остальное». Вот сегодня в богослужение как бы влился, включился и снежный вечер, и лес, и <нрзб>, и дорога.
Реакция? Ощущение наклонной плоскости, нетерпения, впадины, оползня, — не знаю.
И на лекции Ефимова не буду ходить. И когда он будет в Сергиеве — буду нарочно уезжать в Москву.
Если не в Москву, то просто из дома буду уходить (к Тане Розановой, к Вавочке). К Фаворским и на лекции не ходить. В Зосимову Пустынь поехать бы…
Вечером уехала в Москву. Нарочно. А все-таки хорошо, что живой человек показался мне Ярилой. Но куда же это деть в жизни?
Музей фарфора (Морозовский). Китайская бронза. Торжественный вечер у Добровых — 31 год со дня их свадьбы[591]. Стихи, фисгармония, горячая радость друг другу, разговоры, гости.
Елизавета Михайловна почему-то грустна. Видно, в добрую минуту я попросила ее показать мне семейные альбомы. Она сразу охотно со всех сторон достала много альбомов с фотографиями. Смотрели все. На всех фотографиях — как прекрасно лицо Филиппа Александровича, и странно, чем старше, тем лучше. Елизавета Михайловна в молодости была очень хорошенькая, пикантная. Маленькая Шура — в украинском костюме с веночком — прелестна. Саша в младенчестве совершенно кукольный пупс. Много старинных фотографий, очень молодой Леонид Андреев, изящная милая его первая жена (сестра Елизаветы Михайловны, урожденная Велигорская), Александра Михайловна. Очень хорошенькая Екатерина Михайловна, по мужу Митрофанова, и так далее. Со всеми нами и Филипп Александрович смотрел все карточки, многое вспоминали.
И на другой день, сегодня с утра, в лесу. И вечером я ждала его от Флоренского, придет за мной, чтобы пойти на вечер к Фаворским. Но он пришел и на пороге же сказал: «Уйдем лучше в лес?». И мы пошли, почти молча, тихо на ту, дневную полянку в лесу — по дороге в скиты.
На полпути вдруг увидели яркую лунную радугу. Я помолилась (ей?) о работе его. Чтобы он начал опять работать как скульптор. Он 8 лет не работал (после разорения и разгрома мастерской в имении). Он дал мне кусочек хлеба, который дал ему Флоренский «на дорогу в лес».
В сумерках, когда мы были на высоком снежном холме, увидели большую звезду на небе, взялись за руки и быстро и легко «пошли на звезду» по твердому насту снега.
А на другой день Вавочка продиктовала мне написанные вечером стихи (я еще не успела, не говорила ей о звезде).
Стихотворение Варвары Мирович
Взгляни, какая бирюза
Озеленила небосклон.
Уж скоро вечера глаза
Блеснут на нас со всех сторон.
Взгляни, вон первая звезда
Над головой косматой ели
Глядит, бессмертно молода,
Упоена небесным хмелем.
И, если хочешь — побежим,
Звезде навстречу без оглядки
По этим холмам снеговым,
Дорогой белою и гладкой.
(Как будто вместо меня, за меня эти стихи сложились у Вавочки.)
Праздник введения во храм Богородицы. Его любил Толстов (рассказывал о картине какой-то, может быть, даже об иконе, — как старики стоят и смотрят, как идет девочка, дитя, вверх по ступенькам храма).
У обедни в Пятницкой церкви. Богослужение и проповедь Флоренского — о свышнем мире, о лазури Богоматери, о Троице Рублева. Приняла благословение у креста. Было что-то неуловимое, но несомненное, я поняла, что Флоренский знает обо мне от Ефимова. Хорошее, не плохое. Он как бы приветствовал меня? Это неуловимо, но так.
Вечером очень дружно с Борей, Наташей и Вавочкой. Разошлись очень поздно.
Ночью собрала и переписала языческие стихи и детские сказки Вавочки для издания.
Устроила Лиду на ночлеги и обеды и добыла две контрамарки на «Принцессу Турандот».
День и часть вечера пропали на скучное — деловое (да к тому же и неудачное; не застала троих и т. д.).
Иду уже домой, усталая, нетерпеливая. Не застала и Романовича в ВХУТЕМАСе (для Наташиного поручения о картинах). Досадовала, что вечер пропал, раскололся и отложилось необходимое дело. Мою дорожку на дворе ВХУТЕМАСа пересекала другая дорожка. По ней быстро шел Ефимов. На перекрестке двух снежных тропинок вдруг встретились. В самый первый момент я даже не удивилась (думала о нем, где-то он теперь). Тут же как-то очутилась близко какая-то загородка, перила или скамья, кажется, хотела было удивиться, но некогда было, — были рады, развеялись глупые человечьи дела, заботы. И уже ничего сделать нельзя сегодня, все деловое — завтра, днем, а сейчас подождем Флоренского. Он сейчас придет во ВХУТЕМАС на лекцию, мы и лекцию его об антиперспективе послушаем. Хочу ли я? (А я хотела уехать в Воронеж, а я думала, что в этот приезд не пойду к Ефимову, что ничего больше не надо).
Дождались Флоренского. («А как все-таки хорошо вышло, что я раньше пришел, хоть на несколько минут!»). На лекции был и Фаворский. Мне показалось, что Фаворский был неприятно удивлен или опечален, не знаю, как-то неосудительно, но сурово и печально удивлен, что мы вместе. Я хотела было, но посты-лилась объяснить, что мы встретились, по правде, нечаянно.
С лекции мы вышли вместе, четверо, но Фаворский очень скоро ушел от нас, хотя в театр ему было еще рано. Ефимов даже и не звал меня к себе особенно, как будто не пойти к нему на ужин было не естественно, а само собою разумеется, что надо идти с ним и Флоренским к Ефимовым на ужин. Как будто было заранее так условленно, — так вот вышли и пошли. Удивительно, что и для Флоренского это было как будто так и надо — ужинать у Ефимовых в доме втроем — Иоанн, он и я.
Пили вино, был тонкий изысканный ужин. И как удивительно, как странно, что совсем не боялась, не смущалась, а все принималось так, как будто так и надо, а иначе и быть не могло.
Флоренский с половины дороги поехал куда-то по другой дороге, чтобы очень скоро потом прийти к Ефимову. А мы в это время купили вместе, что было нужно для ужина, а дома Иоанн быстро и умело все приготовил, собрал, подал. Достал старинные бокалы, какие-то драгоценные тарелки, чудные чашки… «Венецианское стекло».
«Мы будем праздновать начало моей работы. Я начал опять работать, лепить, я очень рад сейчас этому ужину с вами и с Флоренским».
Едва только приготовился ужин, как пришел и Флоренский. Говорили за ужином о значении имени, о лекциях во ВХУТЕМАСе, («Я никогда не готовлюсь к лекциям и никогда не знаю, что буду говорить, до того момента, пока не увижу перед собой аудиторию, и уже нельзя ни на минуту отложить лекцию. И тогда говорю, что там нужно… как бурсаки начинали отвечать урок, когда их несколько раз побьют палкой, чтобы вспомнили урок»), о гаданиях, о картах. Я рассказала о записях Вавочкиных видений с закрытыми глазами о разных людях. Иоанн тоже рассказал, Флоренский внимательно выслушал, расспросил. Иоанн был поражен соответствием того, что наговорила ему Вавочка, с некоторыми явлениями и событиями в его внешней и внутренней жизни (может быть, даже психики или какой-то подсознательной области). О безнравственности спирали и кругообразных линий «дурная бесконечность». О символике цветов (цвет — краска, а не цветок). (Статья в «Маковце»)[592].
Иоанн показал сокровища из волшебной шкатулки: граненый хрусталик, красная «капля» застывшего стекла («привезли из Венеции, капля застыла у нас на глазах»), игрушки, талисман.
Флоренского проводили до самого дома. Потом от его дома до трамвая у Красных ворот меня довел Иоанн, и по домам.
Днем в Москве успела сделать все деловое, исполнить все поручения Вавочки и Наташи. А вечером дома попала на пир Бори и Наташи, и Вавочка была у них. Праздничный ужин, вино. С дороги я озябла, и мне дали вина побольше, чтобы согреться. Я выпила сразу целый стакан горячего глинтвейна. Так вот, что это такое? Красное прозрачное вино… золотистый свет. Дерзкий, радостный взлет, легкость… Что это, что это? Похоже на сон в Зосимовой Пустыни… но иначе, лучше.
Ах, хорошо бы поехать сейчас на санях быстро-быстро, в снежные леса, по снежным холмам, И-о-анн!
Рано утром уехала опять в Москву.
Вечером в театре на «Великодушном рогоносце»[593] с Лидой и Ефимовыми. (Игорь Ильинский в главной роли, постановка Мейерхольда.) Самое сильное впечатление, полученное когда-либо мною в театре. Смерч. Предельное. Мрак.
Вернулась домой к Добровым и не могла разогнуться от этой буффонады. Дом Добровых, Шура, Александр Викторович горячим вниманием и любовью сняли с меня тяжелый мрак, помогли выбраться в другой план.
«Великолепный рогоносец» — очень страшная вещь, а совсем не веселая комедия. Была поражена, что зрители смеялись и веселились в самые жуткие моменты. Ничего более жуткого и ужасного нельзя себе придумать, как чечетка — танец одинаково одетых людей, (длинная) вереница, кажущаяся бесконечной, — перед юной белокурой женщиной с раскинутыми от страха руками (она прислонилась к стене). «В очередь, в очередь» — почти сумасшедшая сцена.