Однажды он повел Ивана Семеновича на лекцию какого-то инженера. Лекция была очень неудачна. Отец Павел смущенно извинился и сказал: «Ведь я уже был на этой лекции прошлый раз, он очень хорошо, очень интересно говорил. Я и хотел, чтобы вы послушали». Для этого он отложил и свою поездку домой в Сергиево. Другой раз он повел Ивана Семеновича, Нину Яковлевну и Елену Владимировну к какому-то художнику. Им всем не понравилось там, и они были как в воду опущенные гробовые камни. Отец Павел старался за всех, еле выбрались оттуда. «Нина Яковлевна, что же и вы молчали! Ведь даме все можно говорить, чтобы ни сказала, — все сошло бы!»
В день свадьбы Саши Доброва (4 февраля) днем был спектакль театра Петрушек Ефимовых. Была с ними в балаганчике Петрушки. У Ефимовых переоделась в платье Елены Владимировны — серое с оборками, с косынкой из старого кружева. От них — на свадьбу Саши. Хотела было поехать на трамвае, но Иван Семенович пошел «проводить немного». И от Красных Ворот до Пречистенки дошли пешком по бульварам. Говорили о рисунках его, их не видела еще. О нем успокоилась. Так он сумел рассказать о них. Рисунки эти любит и отец Павел.
На свадьбе у Саши больше 45 человек гостей. Ужин, вино, танцы, красивые платья. Почти все гости со стороны Ирины. Не понравились. Все они очень не подходят к тону добровского дома. Танцевали «тустеп» — отвратительный танец, а вероятнее, так его танцевали три молодые женщины, очень неприятно, некрасиво.
Венчание прошло торжественно, не мешали и гости. Особенно Саша молился, весь как-то замерев. Даже страшно почему-то стало. Я никому не сказала, но почему-то страшно мне стало за Сашу на его свадьбе. Александр Викторович и Шурочка, стоявшие вместе, были самые замечательные, самые красивые.
Когда в церкви все пошли к амвону поздравлять новобрачных, было очень торжественно. Ирина Филатова — жена Саши — девочка 16 лет, легкая, тоненькая, вся кружевная. Держала себя очень тактично и на вечере дома была точкой встречи антиподов дома и гостей. Саша целовал дамам руки, очень устал. За ужином Шура шепнула Александру Викторовичу мне и Дане тост — «за просветление двух душ», и мы выпили полные бокалы.
Сегодня (6 февраля) перед отъездом в Сергиево зашла к Ефимовым за своим мешком. Была не больше получаса. Иван Семенович показал мне свои рисунки: лань, слон, крылатый тигр, козел. Нарисовал их вчера после катка на Чистых Прудах. А дома от 8 до 11 часов у них был отец Павел, — зашел к ним прямо с поезда.
Мы сидели за столиком Адриана — я и Иван Семенович. Нина Яковлевна, Елена Владимировна и Владимир Дмитриевич были в этой же комнате чем-то увлечены около печки, все трое живо что-то рассказывали. Я случайно повернула штепсель стоящей на столе лампочки с зеленым шелковым колпачком, и она, закрывая свет от меня, осветила лицо Иоанна снизу. Он не закрыл глаз и смотрел, как и до этого на меня. И было лицо его такой нечеловеческой красоты, что нет слов рассказать. Лицо из сна в Зосимовой Пустыни! (особенно при этом освещении, а если погасить лампочку?). Я погасила лампочку. Лицо не изменилось и все так же искрилось, как потоками искр и света из глаз. Боже, да что же это. Я перестала смотреть на него и что-то ответила кому-то. Елена Владимировна принесла сверток игрушек для Никиты Фаворского. Я положила его в свой заплечный мешок и стала прощаться со всеми.
Иоанн пошел со мною. Показал мне любимый свой образ из меди — образ Иоанна Предтечи крылатого. У него целая коллекция таких старинных медных образков (литых?). Перекрестил меня образом Иоанна, я поцеловала образ. Он был очень серьезен.
Очень оставляли меня до завтра, сегодня скоро придет отец Павел и будет у них весь вечер.
…В один из первых вечеров моих в Москве. Иван Семенович был у меня — у Добровых. «Пришелся ко двору». Очень понравился всему дому. Всем и старым и молодым.
С утра — приготовление к соборованию Варвары Федоровны. Лампада, чистые скатерти, пшеница, вино, елей, свечи.
…пшеница, вино и елей, свечи, одежды, «трапеза». Батюшка, Наталья Дмитриевна, Михаил Владимирович, Наташа, Вавочка и я. Устроила полочку для икон. У меня три иконы — мамина по завету прабабушек — «Скорбящих Радость», икона-благословение старца в Зосимовой Пустыни — Михаил Архистратиг и икона от Ивана Васильевича, отчима — Спаситель.
Завтра три года со дня смерти мамы. Утром сегодня причастилась Варвара Федоровна. Вечером перед лекцией буду у всенощной, завтра — у ранней обедни.
Александра Викторовича забинтовали в гипсовый корсет. Какое счастье было, когда Сергей Михайлович Духовский[606] сказал (и настоял на консилиуме), что нужен только корсет и было отменено трехмесячное лежание на гипсовой дыбе. У Александра Викторовича — спондилит — туберкулез позвоночника. В этот приезд особенно подружилась и полюбила Александра Викторовича (раньше как-то — как часть Шуры, а сейчас и не отделяла его от нее, и отдельно, как именно его). Дай Бог ему силы и здоровья.
Келья № 31 в общежитии Сергиевского Педагогического Техникума, где раньше жили лаврские монахи, монастырского духу не осталось. Дошкольницы, много громких неприятных девчонок, подростков, остроконечных шапок. (Тут же и общежитие слушателей Военной академии.) Почти везде рубят дрова, живут как беженцы, перелетные птицы, саранча. Холодно, громко, тесно, голодно. («Отменили питание».) Не уютно, не устроена молодежь.
И пока в келье 31 ждала одну из дошкольниц, чтобы дать ей своего Гомера, пока ответила на бесконечную анкету о социальном положении моих умерших родителях и об образе моей жизни (социальная чистка учащихся), прошло время на минутку забежать в церковь.
Сейчас в моей комнате с кафельной лежанкой на Красюковке будет лекция Вавочки, коллективное чтение гомеровских гекзаметров.
Три года со дня смерти мамы. Все, что было за девять дней болезни мамы, этот день и дни за ним помню ясно, вне времени. Тогда — теперь.
Всенощная. Свете тихий. Хвалите имя Господне. Свеча Божьей матери о маме.
Вчера с Вавочкой вместе дошли до Красного Креста, я ко всенощной, а она к меднику — надо починить таз.
Вечерняя заря, малиновый бархат, пурпур, персик, золотые стрелы, мечи и трубы на небе. Звонкий крепкий мороз.
Варваре Федоровне лучше. Вавочка молит Бога о мире и кротости. Умири, Господи, и меня. Нет и во мне кротости. Угрюмость, усталость, гнев, неприятие. Глухота, слепота и немота.
После всенощной была у Фаворских. Марии Владимировне размечталось рядиться на Масленице. Выяснилось, что Владимир Андреевич не сможет приехать из Москвы. Мария Владимировна огорчилась: «Кто же у нас будет самый главный? Самого главного-то и не будет — без тебя мне не будет интересно».
Как-то Иван Семенович рассказал мне о свой поездке с Флоренским из Москвы в Сергиево, на площадке последнего вагона. Родился Флоренский в вагоне[607]. Отец его — инженер, строил Владикавказскую железную дорогу. Мать его ездила с мужем в вагоне, убранном персидскими коврами и удобно устроенном. В этом вагоне и родился отец Павел. Однажды, плохо спеленатый, он как-то подкатился к краю высокого обрыва над рекой Курой и сорвался вниз. Его успели поймать. И лет до семи ему часто снилось падение с высокого обрыва.
Отец Павел диктует свои вещи Софье Ивановне Огнёвой.
Сон. В большом доме мне и моим братьям отвели какую-то комнату для ночлега (в пути, в незнакомом городе). Когда я, Володя и Боря (или Всева) вошли в нее, дверь плотно затворилась, и оставшийся за нею Всева (или Боря) не мог открыть ее и стал стучать и кричать. Я и Володя старались помочь открыть и уговаривали не кричать: уже ночь, спят, не надо.
Была игра в коллективное рисование, рисовали головы и загибали листок бумаги, и передавали его соседу по кругу. Рисовалось туловище, и опять передавался соседу, также и ноги. В игре участвовали все. Отец Павел читал об именах: Александр, Александра, София, Василий. Отец Павел задал себе урок — в неделю писать о двух именах[608]. У. поразило имя Алексей в отражении отца Павла. Он узнал в нем портрет друга своего Алексея Тольского, давно умершего. Отец Павел не знал его. Анна Михайловна сидела на подушке у ног отца Павла. «Очень хорошо». Елена Владимировна в маске кошки была домашней кошечкой, паинькой. А когда эту же маску надел отец Павел, получилась дикая кошка, не безопасная, а может быть, и дикий конь. Были еще — Мария Федоровна, Софья Владимировна, Мария Владимировна, Софья Ивановна, Таня Розанова, Т-ва.
У обедни в Пятницкой церкви. Мария Федоровна проводила меня до переезда, рассказала о том же вечере у Флоренского. «Я боялась идти к Флоренскому. Я ведь вообще боюсь отца Павла, и для храбрости пошла с Софьей Владимировной. Сережа приехал из Москвы поздно, но все-таки собрался к отцу Павлу, но, встретив нас на дороге от Флоренского, вернулся домой (очень устал).
Отворил дверь отец Павел. Мы пришли довольно рано. В столовой была Софья Ивановна со всеми детьми. Анна Михайловна одевалась (она сама стряпала, так как у Надежды Петровны, ее матери[609], болел палец). Отец Павел был очень приветлив, но не очень знал, что с нами делать. На все звонки выходил сам отворять двери. Потом пришла Мария Владимировна Фаворская с сестрой (я не знала ее раньше, Софья Владимировна сказала, что она, кажется, жена Ивана Семеновича? — это не верно?). Елена Владимировна была в кошачьей маске, и маска и одежда были очень подходящи и красивы. Как только она вошла и поставила на стол торжественный пирог и приветливо мяукнула, тут дети с ее приходом все как-то оживились — и дети и взрослые. Было и вообще хорошо, но уже совсем праз