— необычайной доброты и кротости мужественная женщина. Высокая, красивая, аристократически скромная. Она так приручила к себе очень нервную, застенчивую и капризную Варв<ару> Фед<оровну>, что теперь для Варв<ары> Фед<оровны> эти мучительные перевязки как праздник. Софья Серг<еевна> сохранила свое лицо и облик аристократки и дьяконессы из Катакомб (а может быть, и женщины окружения Елизаветы Федоровны) — не то что две другие сестры из Красного Креста — Шауфус и Родзянко[641]. О них М<ихаил> Вл<адимирович> как-то сказал: обе они растворились в обожании о<тца> П<авла> Фл<оренского> — двигаются только их форменные косынки и платья.
Вавочка дает уроки Истоминым — хорошенькой девочке Ксане[642] и мальчику Сереже[643]. За урок получает 2 миллиарда в месяц. Мать их, красавица Софья Ив<ановна>[644] (бывшая цыганка, в очень ранней юности ставшая Истоминой — помещицей, любимой женой, дамой) ждет, что «когда все вернется по-старому» и она опять станет богатой, тогда она заплатит за уроки как следует. Она, конечно, не приняла бы даром труда занятий с детьми… А «пока» дети едва одеты, едва накормлены, но устроены с учением «лучше, чем эти несчастные школьники».
С ними занимаются проф<ессор> Огнёв, Тучкова, Варв<ара> Григ<орьевна>, Борис Павл<ович> М<ансуров> и другие.
За 2 часа в неделю за лекции в Техникуме Вавочка получает 3 миллиарда. Весь ее заработок там — 5 миллиардов (5 000 000 000 р). Ждет из Берлина Евг<ения> Герм<ановича> Лундберга[645], а через него — литературного заработка. А «пока» семья Нат<альи> Дм<итриевны> делится с ней чем может. Валя и Таня посылают ей по червонцу. Надо мне реже ездить в Москву и посылать Вавочке — сколько смогу.
Спокойный, веселый, быстрый день с детьми. Генрих Артурович (доктор) сказал хорошие слова о моей работе с детьми. Анкета у девочек 7–8 лет, мною составленная по их возрасту. От детей вернулась счастливая от удачи, от легкости трудового, по существу трудного, дня.
…Год тому назад у Фаворских был вечер… Дождь. На окне сухие ветки можжевельника. Хорошо было с малышами.
Доктор Генрих Артурович (и все взрослые — учительницы и сестры) тут сначала испугались моих «игр» с детьми. Генрих Артурович хотел даже запретить их. Я не сдалась. Попросила его побыть раз-другой в холле (за дверью палаты, чтобы не мешать, не смущать детей да и меня) и послушать, как проходят наши «игры» и как ведут себя в них дети (все дети — лежачие, закованные в гипсе и в бинтах и повязках). Игры наши — это только инсценировки (в разговорах). А двигаюсь за всех актеров, за всех героев, героинь, за всех зверей и прочих только я.
«Теремок», «Короли», «Зимовье зверей», «Гуси-лебеди», многие сказки, «Колобок» и прочие приобрели права гражданства. Не забракована ни одна моя «игра». Дети и сами придумывают «новые игры». А толчком для них служат иногда самые неожиданные вещи — кусок веревки, чистая бумага, расписной конверт Вавочки. Очень увлеклись вырезанием фигурок из бумаги. Стада, стаи, военные полки, корабли, хороводы, герои сказок. (Хороша Баба Яга в ступе, она же на помеле.) Великолепно получилась в силуэтах сказка о царе Салтане — вырезали к ней силуэты все — до самых маленьких малышей, — и потом любовались на большой серый лист с наклеенными этими силуэтами. «Вся сказка сразу видна!» Некоторые фигурки «на листе оказались еще лучше, чем без листа». (Я осторожно, не меняя их стиля, заменила их своими вырезками).
Вчера вечером посетила меня фельдшерица Любовь Васильевна. Сегодня — сестра Над<ежда> Матвеевна. Я с удивлением узнала потом, что «этого не бывало» здесь раньше. Учительницы выше рангом (!), чем сестры и фельдшерицы. Я приняла это за шутку, а когда поняла, что это совсем не шутка, поскорее закрыла раскрытый удивлением рот. Слегка упомянула, что я даю читать книги и что угодила выбором книг своим читательницам. Собеседница успокоилась. Вот дичь-то дремучая.
Так, так… Давно уже оборвалась непрерывность — стремительность вертикали, возникшая год тому назад — на вечере у Фаворских. Теперь вертикаль рассыпалась на резкие штрихи, похожие на дождь детских рисунков — связанные между собою только тем, что чертятся они все тою же рукою. Сейчас я в чистом поле среди этих линий, штрихов и спиралей. Похоже на рассыпанные ноты?
Год тому назад, в воскресенье, было яркое, снежное, сверкающее морозным инеем утро. Мы были вместе у обедни в Пятницкой церкви за стенами Лавры — Флоренский в то утро говорил о дочери Иаира… И так странно сейчас, когда за черными стеклами окна льет туманный дождь, и грязь такая, что пройти трудно.
Вечер у Добровых. Сегодня 32 года, как поженились Елизавета Михайловна и Филипп Александрович. Очень их люблю и весь их дом — Дом Добровых.
Суббота. Весь день по Москве. В магазинах, у Тани Епиф<ановой>, у Анны Вас<ильевны> Романовой, у Вышневских. Во дворе домика, где живут Таня Еп<ифанова> и Майя Кудашева, встретила Андрея Белого. Он очень европеец, изящный, тонкий. Поразила яркая голубизна его светлых глаз. Он почему-то низко поклонился мне, сняв шляпу. Я было испугалась, но не успела — ответила ему на поклон и прошла мимо. Может быть, он ошибся, приняв меня за какую-нибудь знакомую? День был такой солнечный, радостно было дышать, быть на свете.
Майя очень позвала к себе — вечером у нее будет Андрей Белый. А вечером я заслушалась фисгармонию — Алекс<андр> Викт<орович> играл Тангейзера[646], а потом свою композицию. Я заслушалась и забыла пойти к Майе. И почему-то и не хотелось встретить А<ндрея> Белого именно у Майи.
Трудно было, ой, труднехонько было мне не дать знать, не позвонить в дом у Красных ворот.
Последнее время — после книги Пришвина «За волшебным колобком» — читала книги о путешествиях — Северный полюс, Южный полюс, Африка, Индия, Дальний Восток, Япония, Италия.
Зине. Ты просишь рассказать тебе о санатории, об окружении, о работе, о детях?
Дети — больные костным туберкулезом. Всех возрастов — от малышей трех лет до 15–16. Больше детей пролетарских, но есть и другие. Есть дети и с голодного Поволжья. Есть дети «обреченные», есть и с надеждой на выздоровление, есть и совсем уже выздоравливающие. Все прикованы к постелям. Почти все лежат на спинах в гипсовых формах, сделанных по форме искривленного горбатого тела и ног. Некоторым разрешается ложиться на живот во время еды и занятий (по школьной нормальной программе). Все дети привязаны к своим постелям особыми приспособлениями «фиксаторами», бинтами, гипсовыми корсетами. И изо всех этих систем и фокусов этих корсетов и сетей наши ребята ухитряются выскальзывать и стремятся ходить не только на ногах и руках, но и на голове, и вверх головой, что одинаково катастрофически нельзя. Кормят ребят более чем хорошо — изысканно, обильно, прекрасно приготовленное все поварами и кухарками высокой квалификации. Особое, усиленное питание — очень внимательное и разнообразное — одно из условий лечения. Чистый воздух, солнце, питание, неподвижность больных мест тела, «хорошее настроение» — занятость интересующими детей занятиями, играми, работой, книгами — все это на высоком уровне и помогает лечению.
Главный доктор санатория — замечательный человек, самоотверженный работник, прекрасный целитель, врач, доктор. Дети почти все, за исключением очень уж тяжко больных («обреченных»), жизнерадостны, живы, шаловливы. Дефективных очень мало. И довольно много прогенеративных, одаренных, повышенно развитых. В моей группе на 19 человек — только одна недоразвитая для своего возраста девочка. У нее ужасная семья. Отец — наркоман, часто лечится на Канатчиковой даче, кажется, из следователей, явно больной человек, обожающий свою девочку. Он посещает ее, всегда заваливая дочь игрушками, всякими подарками и сладостями, которые здесь не нужны — их и так много для детей. Девочка очень добра. Раздает детям все свои гостинцы и подарки, замечает все беды и огорчения детей, плачет, когда у кого что-нибудь очень болит.
Дети все очень хрупки здоровьем, несмотря на свой цветущий вид — загорелые все, хорошо упитанные, на вид здоровые. Поражающе терпеливо переносят страшные свои «процессы» болезни — гнойники, раскрытые раны, «закрытые очаги». Некоторым делают операции (ряд операций), вскрытия, надрезы, уколы, перевязки, и легкие, и мучительно трудные. У моих детей, в моей группе нет открытых ран.
Все внимание всего медицинского и обслуживающего персонала санатория обращено на спокойствие и неподвижность их лежания — в некоторых случаях особая форма легкой гимнастики для здоровых рук, ног. Некоторые дети лежат годами. И устроены для них школьные занятия по нормальной программе, а с малышами — занятия по их возрасту — дошкольные. Старшим из моих детей — 7–8 лет. Младшим — 5–6 лет. А 3-4-хлетние в отдельной группе Панны Алексеевны Пальминой. Иногда и мне приходится дежурить у них.
Тяжело знать о дальнейшей судьбе большей части детей. Многие из приютов. После выздоровления они растасовываются всюду, где оказываются для них свободные места, некоторые и в инвалидные дома. И после исключительно высокого уровня условий жизни в санатории (питание, занятия, внимание к ним) они попадают кто куда. И не раз я слышала, как 5—7-летний философ и сообразительный человек говорит, что он и не хочет выздоравливать, так зачем же ему лежать прямо или есть котлету, когда он ее не любит.
Какое у меня жалование, заработная плата? Не знаю точно. В этот месяц получу 3½ червонца. Из каждого месяца жалования всякие вычисления — какие-то и золотые, и другие займы, союзы…