И ушла Шура из его чародейной комнаты (на том же дворе дом) в 8 часов утра. И потом каждую ночь, часу во втором он приходил за ней и уводил ее к себе («из ада»).
…«Воробьевы горы… пролетевшая птица… помнишь?» (Эсфирь в это время была у постели больной Скрябиной).
Александр Викторович пишет что-то о лимурийцах, о Люцифере, о Лилит, о грехопадении. Он последний в роде, предки его насчитывают семь веков. В роду его были кардиналы, всякие удивительные люди. Даже привидения есть, у них в доме все как следует!
По ночам кто-то будто ходит по дому. Иногда — враждебное, иногда доброе (благосклонное). В доме бывают молебны, кропят комнаты святой водой. Но пока существуют рукописи Александра Викторовича, в доме неизбежны всякие присутствия. Он их не уничтожит. Против враждебных сил молитва и крест, а светлым силам мешать не подобает.
Александр Викторович говорил свои стихи и стихи Эллиса[538] — о Лилит.
На другой день я была у Коваленских. Александр Викторович читал мне записки о лимурийцах и свои стихи. Шурочка очень устала от свадебных дней и свернулась клубочком в углу дивана и радовалась, что я и Александр Викторович познакомились. У Александра Викторовича удивительные глаза. Не то детские, не то им тысяча лет. Лицо его напоминает женские лица Бена Джонса[539], хотя сам он и лицо его совсем не похоже на женское переодетое существо. Оказалось, что он моложе меня на год. А кажется старше на много лет, а по виду совсем молодой юноша.
О Викторе Константиновиче. Теперешнего Виктора я никак не могу склеить с тем прежним, светлым, золотым Лелем. Он как-то сбился с тона, куда-то делся, полинял. Он даже говорит некстати, и весь, во всем не уверен в себе. Валю он уже не любит и уцепился за нее крепко, до смерти. Она ему нужна в жизни, он всегда будет даже любить ее каким-то особым образом, и много будет горя, да и есть.
Шура Дзбановская стиснув, зубы сказала:
— Пусть попробует причинить Вале горе, я ему покажу!
Она до того не уважает его, что даже любезна и ласкова с ним, как с болонкой. И он совсем не понимает, что даже слушать Она его не умеет. Он грустит, оглядывается, ходит в какие-то театрики, рассказывает всем о каких-то женатых сослуживцах (и его никто не слушает). Все в доме зовут его дружески «Виктор» и «ты». Я все время звала его полным именем. Не позволила себе ни одной фамильярной нотки, а эти нотки уже в симфонию жизни, тона отношений к нему разрослись в окружающих.
И мне стало так остро жаль его и так больно, что я вдруг успокоилась, отложила всякое земное попечение и забрала его голову к себе. Он чуть не заплакал. Рассказал о своем смятении, распутье, о всяком трудном. Я сказала ему почти все, что сейчас вот написала о нем здесь, а о некоторых вещах даже более резко, чтобы он в возражениях укрепился бы, утвердился. И, наконец, он успокоился. Он обещал писать мне все, все, как духовнику, как сам себе не писал бы, ему это необходимо.
Я приняла его всего, каков он есть, но я была бы рада, если бы Валя оставила его. Но Валя его не оставит. Он не тот, не тот! Он отчаянно борется против какого-то «мелкого беса», комкает, мутит. В нем есть желание выпрямиться, но в глубине души я не чувствую в нем крепкого живого стебля, стержня. Так, разводы какие-то.
— Олечка, даже не думал, что мы так хорошо встретимся… — пишите, ради Бога, чаще…
Он вообще куда-то делся, развеялся. Я его не помню отдельным человеком. Он Валин муж…
Странно, совершенно спокойно было встретиться на улице со Львом Николаевичем Е.[540]. Два года? Неужели же когда-нибудь была включена в круг моего внимания эта красивая обезьяна из «страны людей?» Тогда, когда я попала в страну людей — после несуществующей истории о Т., строителе несуществующего Города Сада!
Шла быстро. Арбат. Вдруг провалилось два года. Смотрю: Эвальд! У меня все спуталось: Воронеж, Сергиев Посад, Москва, Эвальд? Боже, да ведь он деревянный! Деревянный жук или рак, или что-нибудь такое. С любопытством смотрю, смотрю на него. Он ежится, искрится, улыбается, записал мне свой, а себе мой адрес, телефоны.
Невидимыми своими щупальцами (усиками какими-нибудь, как у рака или жука) он пошевелил в сторону: где я, что и кто я, что со мной.
Зина пишет: «Во Христе или во Флоренском?» — Эта строчка спокойного вопроса вызвала во мне смятение. Через Флоренского, им, о нем, именем его. Неужели и это грех и что-нибудь не так?
Я, Вавочка и Таня Епифанова были у трех сестер Розановых, дочерей Василия Розанова. Живут с матерью, вдовой Розанова Варварой Дмитриевной[541]. Таня читала нам «записки умирающего Розанова» и его же «Моя семья», о Египте, Эос, «Черные воды», стихи «Прощание с друзьями», «Ночное солнце». (Он что-то хотел сказать Флоренскому о «Ночном солнце», но не успел.)
О Флоренском в его записках есть: «Флоренского благодарю за его изящество, мужество и поучение».
Запечатали домовую церковь Красного Креста.
Всенощная в Черниговском ските.
День прощения. Обедня в Рождественской церкви. Вечерня в Пятницкой[542].
Вечерня в Рождественской церкви. Тяжело. Странное, мучительное отсутствие. Затаилась, вырвалась из заклятого круга отсутствия и простила в сердце своем, и просила прощения у тех, кому от меня больно и от кого было горе.
Борюшка, я не приеду в Воронеж, мы не будем жить в нем вместе и с папой. И тебе не место там. Тебе надо выбраться из Воронежа в Москву и учиться художеству.
Тебя, брат Борис, никогда не забуду твоего зова в Воронеж, благословляю тебя за твою доброту и нежность.
Из Воронежа тебе надо выбираться во что бы то ни стало, ценою теперешней твоей карьеры, и пошли ее ко всем… Кто ее жаждет! Чем больше успеха в твоей «общественной линии», тем хуже для тебя, — втянешься — развеешься.
В этом году я кончу свой Институт, и заработок у меня будет тогда обеспечен. Если понадобится, мы будем жить с тобою в Москве. А если заработок устроится здесь, я буду жить здесь и держать с тобой крепкую связь. Подумай, поговори об этом с мудрым Володей, и благоразумно или неблагоразумно уезжать из Воронежа, а там будет, что будет в Москве. Что-нибудь да будет.
Вчера, вдень Прощения, я от всего сердца и помышления простила В. Я. нашу с тобой вину, и его присутствие в поле нашей жизни, и все горе, которое было. И я прошу у него прощения за все, что я думала и говорила о нем, и за все, что было ему через меня болью, и за все, о чем я молчала ему. Писать ему я не буду. Для этого я еще недостаточно сильна и свободна.
Устроился ли ты с комнатой? Где живешь и как? Прочла два твои письма с вопросами о моем приезде в Воронеж и еще больше убедилась: выбирайся из Воронежа! О делах художественных мастерских твоих не имею понятия.
Как ты отнесся к «Видению» о тебе Вавочки? Она закрывает глаза и говорит вслух, рассказывает, что она видит, закрыв глаза. Я записываю вереницу образов о каком-нибудь человеке, и вот, видишь, как получается. Удивили меня «улетающие вороны», Вавочка, конечно, и понятия не имеет ни о каком твоем черном вороне. Да и я-то не знаю его, но знаю, что какой-то черный ворон у тебя был и улетает! Очень хорошо, что улетает!
Борюшка, не замолкай надолго и так ужасно, как молчал ты до декабрьской нашей встречи с тобою. Знай, мой дорогой, когда ты выберешься из болотных окон и ям Воронежа, если тебе будет это нужно и удобно в житейском плане, мы будем жить вместе. Я кончу Институт, ты учиться будешь в Москве, а жить можно и в Сер-гневом Посаде, если я буду работать там. Предполагать не могу, я не знаю, как сложится мое будущее после Института.
Оттепель. Валенки не пустили в церковь. Вчера — Мефимоны[543], покаяние. Никак не могу я влиться в покаяния. Я просто не чувствую, что мир греховен, во зле лежит, что все и всё грешно. Или я не про то думаю и говорю. Но все, в чем люди каются и что называют грехом, вызывает во мне только острую жалость и боль и какое-то пронзает сочувствие, как к человеку, у которого беда. Или я очень грешный человек, или я и правда не родилась еще духом, чтобы понять про грех?
Мир во зле лежит? Мир греховен? Да не правда же это! Привыдумок много. Я еще не вошла в Церковь. И если я еще не «во Христе», то и не «во Флоренском». То, что о нем — только мое да Божье.
Может быть, и не надо, чтобы сны приходили в явь. Что им тут делать?
Хочется заступиться за мою любимую планету Землю и за всю жизнь.
Длинные руки, глаза без улыбки,
Волос послушный до плеч,
Быстрый, задумчивый, знающий муки,
Мало знакомый пришлец.
К жизни доверчивый, не без презренья,
К людям подходит спеша.
С чувством раскаянья и униженья
Мало знакома душа.
Строго, без трепета, часто с улыбкою
Женщину судит; всегда
К детям относится с ласкою пылкою,
Знает их жизнь; в чудеса,
Веру в загробное и в предсказания
С раннего детства таит,
Бледных русалок и трав заклинания
С трепетом сумрачным чтит.
Зиночка, в письме своем от 19–20 января ты спрашиваешь: «Во Флоренском или во Христе?». Этот же вопрос, закруживший меня в метельный вихрь и смятение, поставила и жизнь: закрыли, запечатали церковь Красного Креста, где служил Флоренский.