Боялась высоты, многоэтажности, толпы (давки), автомобилей, эскалаторов, лифтов. Из всех видов городского транспорта пользовалась (одна, без сопровождающих) только трамваем и метро. Если не было их, шла пешком.
Была не способна к математике, чужда какой бы то ни было техники.
Ненавидела быт – за неизбывность его, за бесполезную повторяемость ежедневных забот, за то, что пожирает время, необходимое для основного. Терпеливо и отчуждённо превозмогала его – всю жизнь.
Общительная, гостеприимная, охотно завязывала знакомства, менее охотно развязывала их. Обществу „правильных людей“ предпочитала окружение тех, кого принято считать чудаками. Да и сама слыла чудачкой.
В дружбе и во вражде была всегда пристрастна и не всегда последовательна. Заповедь „не сотвори себе кумира“ нарушала постоянно.
Считалась с юностью, чтила старость.
Обладала изысканным чувством юмора, не видела смешного в явно – или грубо – смешном.
Из двух начал, которым было подвлиянно её детство – изобразительные искусства (сфера отца) и музыка (сфера матери), – восприняла музыку. Форма и колорит – достоверно осязаемое и достоверно зримое – остались ей чужды. Увлечься могла только сюжетом изображённого – так дети „смотрят картинки“, – поэтому, скажем, книжная графика и, в частности, гравюра (любила Дюрера, Доре) была ближе её духу, нежели живопись.
Ранняя увлечённость театром, отчасти объяснявшаяся влиянием её молодого мужа, его и её молодых друзей, осталась для неё, вместе с юностью, в России, не перешагнув ни границ зрелости, ни границ страны.
Из всех видов зрелищ предпочитала кино, причем „говорящему“ – немое, за бóльшие возможности со-творчества, со-чувствия, со-воображения, предоставлявшиеся им зрителю.
К людям труда относилась – неизменно – с глубоким уважением собрата; праздность, паразитизм, потребительство были органически противны ей, равно как расхлябанность, лень и пустозвонство.
Была человеком слова, человеком действия, человеком долга.
При всей своей скромности знала себе цену»[206].
Приложение № 2Как она писала?
«Отметя все дела, все неотложности, с раннего утра, на свежую голову, на пустой и поджарый живот.
Налив себе кружечку кипящего чёрного кофе, ставила её на письменный стол, к которому каждый день своей жизни шла, как рабочий к станку – с тем же чувством ответственности, неизбежности, невозможности иначе.
Всё, что в данный час на этом столе оказывалось лишним, отодвигала в стороны, освобождая, уже машинальным движением, место для тетради и для локтей.
Лбом упиралась в ладонь, пальцы запускала в волосы, сосредоточивалась мгновенно.
Глохла и слепла ко всему, что не рукопись, в которую буквально впивалась – острием мысли и пера.
На отдельных листах не писала – только в тетрадях, любых – от школьных до гроссбухов, лишь бы не расплывались чернила. В годы революции шила тетради сама.
Писала простой деревянной ручкой с тонким (школьным) пером. Самопишущими ручками не пользовалась никогда.
Временами прикуривала от огонька зажигалки, делала глоток кофе. Бормотала, пробуя слова на звук. Не вскакивала, не расхаживала по комнате в поисках ускользающего – сидела за столом, как пригвождённая.
Если было вдохновение, писала основное, двигала вперёд замысел, часто с быстротой поразительной; если же находилась в состоянии только сосредоточенности, делала чёрную работу поэзии, ища то самое слово-понятие, определение, рифму, отсекая от уже готового текста то, что считала длиннотами и приблизительностями.
Добиваясь точности, единства смысла и звучания, страницу за страницей исписывала столбцами рифм, десятками вариантов строф, обычно не вычёркивая те, что отвергала, а – подводя под ними черту, чтобы начать новые поиски.
Прежде чем взяться за работу над большой вещью, до предела конкретизировала её замысел, строила план, от которого не давала себе отходить, чтобы вещь не увлекла её по своему течению, превратясь в неуправляемую.
Писала очень своеобразным круглым, мелким, чётким почерком, ставшим в черновиках последней трети жизни трудно читаемым из-за нарастающих сокращений: многие слова обозначаются одной лишь первой буквой; всё больше рукопись становится рукописью для себя одной.
Характер почерка определился рано, ещё в детстве.
Вообще же, небрежность в почерке считала проявлением оскорбительного невнимания пишущего к тому, кто будет читать: к любому адресату, редактору, наборщику. Поэтому письма писала особенно разборчиво, а рукописи, отправляемые в типографию, от руки перебеливала печатными буквами.
На письма отвечала, не мешкая. Если получала письмо с утренней почтой, зачастую набрасывала черновик ответа тут же, в тетради, как бы включая его в творческий поток этого дня. К письмам своим относилась так же творчески и почти так же взыскательно, как к рукописям»[207].
Приложение № 3ПОСТАНОВЛЕНИЕ на арестЭфрона Сергея Яковлевича
«Гор. Москва, 1939 г. 2 октября. Я, Ст‹арший› Следователь ГУГБ НКВД СССР – Лейтенант Госуд‹арственной› Безопасности, КУЗМИНОВ, рассмотрев имеющийся материал по обвинению ЭФРОНА Сергея Яковлевича, проживающего ст. Болшево, посёлок „Новый быт“, в доме 3 4/33, -
НАШЁЛ:
ЭФРОН Сергей Яковлевич, 1893 года рождения, уроженец гор. Москвы, из мещан, в период Февральской революции принимал активное участие на стороне Временного правительства.
Во время Октябрьской революции находился в Москве в 56 запасном полку и вместе с юнкерами Александровского военного училища принимал активное участие в боях против рабочих и солдат.
После Октября уехал на Юг, поступил добровольцем в белую армию. Вместе с частями белой армии принимал участие в борьбе против Красной армии во всех походах в московском направлении.
После разгрома армии Врангеля эвакуировался в Турцию.
До 1937 года ЭФРОН С.Я. был в эмиграции, где принимал активное участие в белогвардейских организациях, ведущих борьбу против СССР.
Материалами НКВД СССР ЭФРОН С.Я. изобличается как резидент французской разведки, активный белогвардеец и один из руководителей контрреволюционной „Евразийской“ организации, установившей в 1931 году контакт с троцкистами и ведущей активную борьбу против СССР.
Об активной антисоветской шпионской деятельности ЭФРОНА С.Я. арестованный П.Н. Толстой (9) на допросе 27 августа 1939 года показал:
„Я признаю себя виноватым в том, что с 1928 года являюсь членом белогвардейской, так называемой ‚Евразийскойʻ партии, работающей в контакте и по заданию французской разведки и одновременно субсидирующейся английскими финансовыми кругами. Я виновен в том, что с 1932 года являюсь агентом французской разведки, будучи завербован её резидентом-белоэмигрантом ЭФРОНОМ Сергеем Яковлевичем, находившимся в Париже. Я виновен далее в том, что по указанию того же ЭФРОНА в 1933 году приехал в СССР для ведения шпионской работы.
ЭФРОН – белогвардеец, после Февральской революции служил у Керенского, после Октябрьской революции уехал на Дон к Корнилову. Когда Красная армия разгромила Корнилова, ЭФРОН эмигрировал, вернее, бежал за границу. Будучи за границей, ЭФРОН с первых же дней повёл активную работу против советской власти.
В период наших встреч ЭФРОН подробно меня посвятил в программные установки ‚евразийцевʻ, а в начале 1928 года предложил мне принять участие в практической работе ‚евразийскойʻ партии.
Впоследствии ‚евразийцыʻ, как партия, фактически прекратили своё существование, установили организационные связи с троцкистами как в Париже, так и в СССР, хотя с целью маскировки по-прежнему именовали себя ‚евразийцамиʻ, на самом же деле они являлись троцкистами“.
Для ведения шпионской работы в СССР ЭФРОН перебрасывал своих соучастников по контрреволюционной деятельности. Так, им были переброшены агенты французской разведки Толстой П.Н., Литауэр Э.Э., Эфрон А.С. – дочь ЭФРОНА С.Я. (арестованы).
Дочь ЭФРОНА С.Я. – ЭФРОН Ариадна Сергеевна, признав себя виноватой в том, что является агентом французской разведки, на допросе от 27 сентября 1939 года показала о том, что её отец, ЭФРОН С.Я. является агентом французской разведки: „Не желая скрывать чего-либо от следствия, я должна сообщить о том, что мой отец, ЭФРОН Сергей Яковлевич, так же, как и я, является агентом французской разведки… Об этом мне говорил сам отец ЭФРОН Сергей Яковлевич“.
На основании вышеизложенного, руководствуясь ст. 158 УПК РСФСР, —
ПОСТАНОВИЛ:
Эфрона Сергея Яковлевича арестовать, а в занимаемой им квартире произвести обыск.
Ст. следователь следчасти ГУГБ ГКВД
Лейтенант госуд. безопасности – (КУЗЬМИНОВ)
„СОГЛАСЕН“ Нач. следчасти ГУГБ НКВД СССР
Майор госуд. безопасности – (СЕРГИЕНКО)»[208].
Приложение № 4Стенограмма ПЕРВОГО ДОПРОСАЭфрона Сергея Яковлевича
«Я родился в Москве. Отец мой купец, служащий Московского страхового отдела, а мать – дворянка урождённая Дурново. До февраля 1917 года я был писателем и, кроме того, играл в „Камерном театре“.
– А чем вы занимались после февраля 1917 года?
– Я служил в 56-м запасном полку. Февральскую революцию 1917 года я воспринял как и все, многие, другие офицеры, и принимал участие во взятии Путиловского завода. Приход к власти большевиков я встретил враждебно. Будучи офицером, вместе с другими офицерами принимал активное участие в уличных боях на стороне Временного правительства. После того, как большевики одержали победу в Москве, я поехал на Юг и вступил добровольно офицером в армию Деникина и был там до Врангеля включительно. Одно время состоял при генерале Алексееве.