альщиком банных дезокамер, и лесорубом, и писарём, и чорт-те знает что. Жизнь продолжает меня кидать во все стороны, показывая мне то харю, то улыбаясь, то хмурясь. Но я, по-видимому, остаюсь всё тем же. Как и встарь, все мои вновь начинающиеся дружбы почти мгновенно разлетаются; как и встарь я – «гость» и зритель; как и встарь, мои любимые писатели: Маллармэ, Эдгар По, Чехов и Валери; как и встарь… Но это мало кому – никому! – интересно. В Рязанской области я всё-таки добрался до пера и написал главку – начальную – задуманной мною работы о Маллармэ. Как только удастся переписать – пошлю сам. Теперь – не обижайтесь и не удивляйтесь: я раз’ахаюсь. Все в молодости ахают, у каждого свой кумир; почему бы и мне не иметь такового? Имя ему – Маллармэ. Это совершенно удивительный… прозаик. Да, прозаик! Что поэт он гениальный, это давно известно (хотелось написать «решено и подписано»); но что проза у него такая, какой никто не писал и никогда не напишет, – об этом, пожалуй, известно мало. Эта проза – великолепие, триумф, какое-то новое измерение; когда её читаешь, то чувствуешь её вкус, её запах, её… Впрочем, я пишу пошлятину, по старой установившейся литпривычке. Но проза Маллармэ – первая в мире; держитесь! Как только я вернусь, я всем надоем с Маллармэ, тем более, что его никто не понимает и вначале веет небывалой скукой от его вычурных иносказаний!
Но пора кончать; я работаю «негром» у писаря; если увидят, что я пишу письмо, то могут отправить в наряд в баню – топить, выгружать камеры и пр.
Пишите, Лев Адольфович! Просите писать всех наших первокурсников! Спасибо, что не забыли, не вычеркнули из памяти Того Кто Проходит Мимо (я – эгоист и хвастун, видите, я себя пишу с больших букв!). Не судите слишком строго, но и не будьте снисходительным ко мне, и я Вам буду другом – хотя бы эпистолярно.
Привет Корнелию Люциановичу!
Ваш Мур Эфрон.