Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
Я тебя отвоюю у всех других — у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я — ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя — замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! — у тебя остаешься — ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
Оттого что мир — твоя колыбель, и могила — мир!
Впору сказать о возникновении цветаевского ударника — исходя из ее характеристики Черубины де Габриак: «Ахматовский образ, удар — мой…»
Сережа, втайне от Марины, задумал купить имение под Москвой: десять десятин фруктового сада — дом стоит на горе над речкой. Иллюзия, греза. А в это время в доме на Полянке происходит пожар — сгорели все службы. Если выдадут страховые деньги — все будет обстоять хорошо, — надеется Сережа.
Идет война, и литература идет своим ходом. Корней Чуковский задумал издать книгу для маленьких детей «Радуга» и обратился с просьбой принять участие в сборнике к Маяковскому, Брюсову, Волошину. Волошин, посылая ему перевод шведской «Колыбельной», среди поэтов, которых стоило бы привлечь, назвал имена Ходасевича и Цветаевой. Чуковский написал им и получил ответ:
Многоуважаемый Корней Иванович,
я Вам очень признателен за предложение — и постараюсь прислать что-нибудь, — не сию минуту, конечно, ибо сейчас ничего подходящего у меня нет.
Сколько я ни думал о том, кто бы еще из московских поэтов мог Вам пригодиться, — никого, кроме Марины Цветаевой, не придумал. Позвонил к ней, но она уже сама получила письмо от Вас. Она говорит, что могла бы здесь подойти Любовь Столица, — и даже собирается к Столице обратиться. Поговорю еще с Парнок. Больше, кажется, в Москве нет никого. «Великих» Вы сами знаете — а не великие могут писать только или экзотическое, или заумное. Я же, повторяю, постараюсь бьггь Вам полезным.
Преданный Вам Владислав Ходасевич.
Москва
13/XI 916
В конце года Марину видели у себя в вечернем Трехпрудном — она вела небольшую веселую компанию, что-то весело рассказывала и была в красном пальто с пелериной, отделанной по краям мехом, в такой же шапочке и в модных туфлях на высоких каблуках, и это естественно, поскольку она с четырнадцати лет ходит только на высоких. Шел снег.
Шестнадцатый год. Конец этого года потряс Россию — 17 декабря убили Гришку Распутина.
С наступающим Новым годом!
Глава пятая
Место службы Сережи определилось. В начале января 1917 года он прибывает в Нижний Новгород, где находится его часть: зачислен в списки 1-го подготовительного батальона 4-й роты. Туда же, так совпало, по своим служебным делам приезжает Никодим Плуцер-Сарна.
Нижний Новгород, 27 января 1917 г.
Милая Марина, вчерашний день я провел весь с Сережей. Это был очаровательный и грустный день. Я говорил с ним о всем что приносил нам день, легко уходя от фактического к личному отношению, к чувствованию, к себе.
Я сразу полюбил навсегда этого очаровательно отсутствующего человека с его совершенно невинно-детским отношением к жизни. Полюбил безнадежно, независимо от его отношения ко мне.
Когда я сидел с Сережей и беспокоился из-за него, из-за его волнения и страдал, что мне не дано взять на себя всего того, что может ему быть неприятно или тяжело, у меня было чувство, что рядом со мной с тождественными чувствами к нему сидите Вы, милая Марина.
Это должно Вам, Маринушка, окончательно пояснить многое в моем отношении к Сереже.
Простите мне, милая, если в предыдущем я причинил Вам чем-нибудь больно. Это все так сразу свалилось на меня, что я только постепенно овладеваю переживаниями.
Мне нестерпимо грустно. Я больше ничего не в состоянии написать Вам, Марина. Остальное я мог бы передать Вам только шепотом. Все так странно и вместе с тем так естественно и просто для меня.
Здесь все живет под толстым покровом снега и холода и кажется мне иногда, что я похоронен, а живо во мне только одно острое пронзительное чувство тоски по Вас, милая Маринушка. Это одно и главное, в чем я себя ощущаю.
Когда я уеду отсюда (понедельник), я стану опять прежним радостным и нетерпеливым — из-за надежды в недалеком будущем увидеть и чувствовать Вас, дорогая моя.
В Нижнем Новгороде Сереже муторно. Муштра, отупение от занятий по боевой подготовке. Правда, есть свободные минуты и, например, возможность посещения театра, где он не высидел и двух действий — сбежал в кафе, вернулся в часть в полдвенадцатого ночи, а в пять тридцать утра уже будит труба.
Нижний прекрасно расположен амфитеатром на трех берегах Оки и Волги. Весною тут, должно быть, прекрасно. На Масленицу Сережа должен был приехать в Москву в отпуск, но, увы, из-за прекращения железнодорожного движения командующий войсками не разрешил давать отпуска.
В Нижнем — ужасные морозы.
Одиннадцатого февраля он отправлен в 1-ю Петергофскую школу прапорщиков. Ему — повторно — сделали прививку от тифа, он живет в большой комнате, где помещаются более ста человек — все это галдит, поет, ругается, играет на балалайках. Москва со всеми оставленными там кажется где-то страшно далеко — даже больше, на другой планете. Все похоже на сон. Хочется ущипнуть себя и проснуться на диване в своей полутемной комнате.
Восемнадцатого февраля в Петрограде забастовал Путиловский завод. 22 февраля администрация закрыла завод — тридцать тысяч человек остались за бортом. Царь, пребывая после убийства Распутина в Царском Селе, 22 февраля выехал в Ставку, в Могилев. 23 февраля, в День работницы, массы рабочих стихийно хлынули на улицы Петрограда, на следующий день к рабочим присоединились студенты, служащие, интеллигенция. Стачка стала всеобщей. Царь повелел командующему Петроградским военным округом «завтра же прекратить в столице беспорядки». Государственная дума была распущена. 27 февраля утром восстала учебная команда Волынского полка. К концу дня на сторону революции перешло около шестидесяти тысяч солдат. Армия решила всё. К вечеру 27 февраля царского правительства не стало. 2 марта царь — на станции Дно — отрекся от престола.
Над церкóвкой — голубые облака,
Крик вороний…
И проходят — цвета пепла и песка —
Революционные войска.
Ох ты барская, ты царская моя тоска!
Нету лиц у них и нет имен, — Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон!
В марте Сережу перевели в Петергоф. Там стало полегче. Он освобожден от утренней гимнастики, имеет право ночевать вне школы и освобождается от шести вечера до семи с половиной утра. Но в Петергофе у него никого нет, в Петроград ездить не хватает времени, и все же иногда он навещает там Асю Жуковскую.
Тринадцатого апреля в московском Воспитательном доме Марина родила девочку. Воспитательный дом — городская усадьба XVIII века на улице Солянка, 12, — предназначен для призрения «в бедности рожденных младенцев». В нем содержатся восемь тысяч детей, в основном подкидышей. В Доме — вспомогательное отделение с платными одноместными палатами, где и родилась Ирина. Марина пишет оттуда Лиле: «…Бориса (Трухачева. — И. Ф.) попросите ко мне приехать завтра в 4 ч., а Никодиму позвоните… <…> Чтобы приехал в 1 ч., а то я не хочу, чтобы они встретились с Б<орисом>. Поцелуйте за меня Алю и скажите ей, что сестра все время спит».
Там же она пишет стихи. Это, видимо, написано прямо по поступлению в Дом:
А все же спорить и петь устанет —
И этот рот!
А все же время меня обманет
И сон — придет.
И лягу тихо, смежу ресницы,
Смежу ресницы.
И лягу тихо, и будут сниться
Деревья и птицы.
Отнюдь. Следом валом пошли стихи — про Стеньку Разина. Спит Воспитательный дом, спит новорожденная, а мать ее — без устали разрешается стихом.
Ветры спать ушли — с золотой зарей,
Ночь подходит — каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
Молодые плечи в охапку сгреб,
Да заслушался, запрокинув лоб,
Как гремит над жарким его шатром
Соловьиный гром.
В каком мире она живет? В этом ли? Вряд ли. Но ведь видит, видит, что происходит. Пару месяцев назад произошло событие, которое назовут Февральской революцией. Еще бурлит Петроград, и Москва пришла в движение. 18 апреля министр иностранных дел Временного правительства П. Н. Милюков обратился к союзникам с нотой: Россия будет вести войну до победного конца. Нота Милюкова возмутила солдат и рабочих. 20 апреля солдаты вышли на улицы с лозунгами: «Долой Милюкова!», «Мир без аннексий и контрибуций!».