Мое с Пра положение неплохое, т<ак> к<ак> меня кормят в Санатории, а ей я посылаю свой паек с Ком-курсов.
У меня попросили на № однодневки «На Борьбу с голодом» стихи «Дикое поле». Известный красный поэт Золотухин счел нужным переделать контр-революционные стихи на «революционные». Так вместо:
Ох, не выпить до дна нашей воли
Не связать нас в единую цепь…
(контрреволюция)
напечатано:
Мы пропьем до конца нашу волю
И скуемся в единую цепь (революция)
Я разумеется в восторге…
Крепко обнимаю Тебя, Алю, Асю, Андрюшу.
Тридцать первого декабря по новому стилю МЦ завершила 1921 год чтением «Конца Казановы» на праздничном «субботнике» у Евдоксии Никитиной, очень энергичной женщины, Марининой ровесницы, критикессы и литературоведши, с 1914 года подвижнически пестующей свое детище — литературное объединение «Никитинские субботники». На ее посиделки собирались многие — от Андрея Белого и Алексея Новикова-Прибоя до Веры Инбер и Георгия Шенгели.
В это время Никитина при «Никитинских субботниках» открывает кооперативное издательство под тем же именем. В портфеле издательства — две рукописи МЦ: «Матерь-Верста» и «Царь-Девица». МЦ получила там аванс, но сроки ее поджимают, она нервничает. 22 января пишет Никитиной (ошибочно называя Евдокией вместо Евдоксии):
Милая Евдокия Федоровна!
Отдаю «Конец Казановы» в «Созвездие» [издательство], сегодня получила 2 м<иллиона> аванса (расценка — 7 т<ысяч> строка).
То же издательство покупает у меня «Матерь-Верста» (стихи за 1916 г.), имеющиеся у Вас в двух ремингтонных экз<емплярах>. Очень просила бы Вас передать их представительнице издательства Зинаиде Ивановне Шамуриной, если нужно — оплачу ремингтонную работу.
Остающаяся у Вас «Царь-Девица» полученным мною авансом в 5 милл<ионов> не покрыта, поэтому считаю себя вправе распоряжаться рукописями, данными Вам на просмотр.
С уважением
О возвращении аванса речи нет.
«Конец Казановы» вышел-таки в феврале. Чуть ли не в тот же день в готическом здании бывшей скоропечатни Левенсона — о, Трехпрудный переулок! — устраивается сбор первого пионерского отряда в Советской России — золотые горны пронзительно звенят вослед Марине, Але, героям Сережиной книжки «Детство» и тем более — тени Ирины.
Что это было за время в русской поэзии? Стоит посмотреть только на перечень книг, изданных в короткий срок между 1920 и 1923 годами. Итак:
Владислав Ходасевич. «Путем зерна» — 1920.
Николай Гумилёв. «Шатер. Стихи 1918 г.» (Севастополь: Издание цеха поэтов) — 1921. «Шатер: стихи». (Ревель: Библиофил) — 1921. Его же «Огненный столп» — 1921.
Анна Ахматова. «Подорожник» — 1921. Ее же «Белая стая» (3-е издание) — 1922, «Аnnо Domini МСМХХI» (изд. «Петрополис», П.) — 1922; Берлин, — 1923.
Сергей Есенин. «Исповедь хулигана» — 1921. Его же «Пугачев» — 1922.
Борис Пастернак. «Сестра моя — жизнь» — 1922.
Владимир Маяковский. «150 000 000» — 1921. Его же «Про это» — 1923.
Осип Мандельштам. «Tristia» — 1922. Его же «Вторая книга» — 1923, «Камень» (3-е издание) — 1923.
Ну, и плодовитый «король поэтов» Игорь Северянин: «Вервэна» (1920), «Менестрель» (1921), «Миррэлия» (1922), роман в стихах «Падучая стремнина» (1922), комедия «Плимутрок» (1922), «Фея Eiole» (1922).
На этом фоне выход сборника МЦ «Версты. Стихи» в издательстве «Костры» не оказался событием. Но отзывы — были, через некоторое время, не захватив автора на Родине.
Надежда Павлович под псевдонимом Михаил Павлов (Феникс: Сборник художественно-литературный, научный и философский. Кн. 1. М.: Костры, 1922):
Марина Цветаева услышала какой-то исконный русский звук, пусть в цыганском напеве. Не потому ли цыганская песня была всегда так мила нам, что отвечает она чему-то древнему, степному, неистребимому в нас.
И «Московская боярыня Марина» сумела отдаться стихии этого звука. Так прекрасна ее песня о цыганской свадьбе:
Полон стакан,
Пуст стакан,
Гомон гитарный,
луна и грязь.
Вправо и влево качнулся стан,
Князем цыган!
Цыганом — князь!
Эй, господин, берегись. Жжет!
Это цыганская свадьба пьет!
…Если Ахматова подвела итог целому периоду женского творчества, если она закрепила все мельчайшие детали быта русской женщины, то Марина Цветаева сделала сдвиг — ветром прошумела в тихой комнате, отпраздновала буйную степную волю, — не ту ли, что несла и нам Революция в самой глубине своей, и усмотрела эту «цыганскую», «райскую» волю, сама приняв на себя добровольно новый огромный долг — уже не индивидуальный — долг мирского служения.
Но была и критика уничтожающая. А. Свентицкий (Утренники. Кн. 2. Пг., 1922): «Очень слабый сборник, и потому посвящение «Анне Ахматовой» звучит оскорбительно. <…> С первой строки до последней, весь сборник — образец редкого поэтического убожества и безвкусицы».
Не удержался и Брюсов (Среди стихов // Печать и революция. 1922. № 6):
…Поток стихотворных сборников не убывает. Розовые, белые, серые, зеленые, голубые и иные книжки, с размеренными строчками внутри, продолжают рассыпаться по прилавкам книжных лавок. Покупаются ли эти сборнички? — не сумею ответить; но если кто-нибудь систематически их собирал и читал, вряд ли он не пожалел о затраченных деньгах и потерянном времени. По крайней мере, из тех двух десятков новых книжек со стихами, которые разными путями собрались у меня на столе, большая часть определенно принадлежит к одному жанру: скучному. <…>
К жанру «скучных» произведений несправедливо было бы отнести новую книгу стихов Марины Цветаевой. Ее стихи скорее — интересны, но они как бы запоздали родиться на свет лет на 10 (впрочем, большая часть их помечена 1917 и 1918 гг.). Десятилетие назад они естественно входили бы в основное русло, каким текла тогда наша поэзия. С тех пор многое из делаемого теперь М. Цветаевой уже сделано другими, главное же, время выдвинуло новые задачи, новые запросы, ей, по-видимому, совсем чуждые. А той художественной ценности, так сказать «абсолютной», которая стоит выше условий не только данного десятилетия, но и столетия, иногда даже тысячелетия, — стихи М. Цветаевой все же не достигают. Лучшее в ее книжке это — песни, немного в манере народных заклятий или ворожбы. Женственный оттенок, приданный автором таким его стихотворениям, делает их оригинальными и рядом с подобными же стихами других символистов. Таковы, напр., строфы:
В лоб целовать — заботу стереть.
В лоб целую.
В глаза целовать — бессонницу снять.
В глаза целую…
и т. д. <…>
В майском письме — художнице Юлии Оболенской — Волошин скажет: «Какие великолепные стихи стала писать Марина. У меня голова кружится от ее книжки «Версты».
Издательство «Костры» скоро потухнет, став пеплом и золой, но цветаевскую книжку успеет выпустить вторым изданием.
Не проморгали братья-поэты-критики и «Конец Казановы», особливо не поскупился на эпитеты Сергей Бобров под псевдонимом Э. П. Бик (Печать и революция. 1922. № 2):
Странная и поучительная история поэтессы Марины Цветаевой. Несомненно очень одаренный автор, показавший это еще своей почти детской книгой «Вечерний альбом», далее все время спускался по наклонной плоскости в невероятную ахматовщину и дикий душевный нигилизм. Любовь к мелочам обернулась однажды к Цветаевой своей трагической стороной: автор обнаружил, что он, кроме мелочей, вообще ничего в мире не видит. Детский восторг перегорел, остался пепел. Но теперь потихоньку это сбирается в нечто более упористое и серьезное. И эти обе книжки разодраны в достаточной мере, но в них уже говорится кое-что и по-новому. В «Казанове» невозможна вся проза, ремарки и предисловие. Ужасные претензии, отвратительнейший писарской романтизм из приключений «Герцогини Розы, великосветской убийцы», первый выпуск бесплатно, остальные по пятаку. Вот каков Казанова по Цветаевой: «Окраска мулата, движения тигра, самосознание льва».
Как автор не замечает, что в этом зверинце не хватает только трех китов, на коих покоится вселенная, после чего все и обратится в самое зауряднейшее Замоскворечье.
Как это ни прискорбно, тут немало правды.
В общем, провожала Родина-мать Марину очень даже по-разному. Да проводов и не было.
В марте в детскую комнату борисоглебского пристанища вселился Георгий Шенгели, поэт высококлассный, но чрезвычайно далекий от МЦ, верный брюсовец. Они были отдаленно знакомы давно — по линии Волошина. Марина имела в этом вселении еще одну цель — защитить от бурь судьбы сестру Асю, которой она оставляла одну из комнат в доме, официально оформив на сей счет документ в домоуправлении. Этого не случится — летом, когда самогонщик Васильев, подселенец, отберет у Аси обманом ключ от комнаты, Шенгели откажет Асе даже в маленькой комнате около уборной, говоря, что уже обещал ее своей сестре, — ситуация темная, лучше бы ее не было.
Николай Леонидович Мещеряков, глава Госиздата, принял к изданию книги Цветаевой «Версты» и «Царь-Девицу». Марина нравилась работникам издательства, приходя в скромном, простом черном костюме, в маленькой шляпке, в черной жакетке и с перекинутой через плечо сумочкой — портфельчиком.
«Матерь-Верста» — это зарубленные Брюсовым стихи 1916 года. Книга эта известна как «Версты I», вышла уже после отъезда МЦ и она ее не увидела. Обложку сделал Николай Вышеславцев, который работал в ГИЗе художником-консультантом. На обложке: имя автора — Марина Цветаева. Ниже, крупно: ВЕРСТЫ. Подзаголовок: Стихи. Еще ниже, в центре — рисунок пухлого амура с крылышками, с повязкой на глазах и отведенными за спину ручонками, от локотков — завитками вниз — ленты, как будто ручонки за спиной связаны.