«Да, у меня француженка-жена, но русского она происхожденья…»
Уж за одни твои слова спасибо тебе… Отогрел ты мое сердце… Но все-таки замуж: я за тебя не пойду. Лучше уж я так пойду с тобой, если не прогонишь… Только не спеши, пожалуйста, не торопи меня…
В Ленинграде меня замучили, жаловался Валерий Золотухин:
— Правда, что он женился на Влади? А в посольстве была свадьба? Они получили визы и уехали в Париж?..
— А правду говорят, что он принял французское гражданство? Как смотрит коллектив на этот альянс? По-моему, он ей не нужен…
В Театре на Таганке же — сплошное недоумение и все те же «слухи, как старухи…». Даже начинающий режиссер-практикант Геннадий Примак по простоте душевной сунулся с расспросами к Высоцкому: «У меня тут спрашивают…»
Последний рассвирепел:
— Ну и что, ну и что, что спрашивают, ну, зачем мне-то говорить об этом? Мне по пятьсот раз в день это говорят, да еще вы!..
…И пошли летать в столице
Нежилые небылицы —
Молодицы и девицы —
Словно деньгами сорят:
В подворотнях, где потише,
И в мансардах, возле крыши,
И в мечтах еще повыше
Разговоры говорят.
А что же вы хотели? Конечно, кумир нарушил правила игры. Как выразился тот же Золотухин, любовь и роман с Мариной обернулись ему ненавистью толпы. Толпа не может простить ему измену с западной звездой…
Гостю Московского кинофестиваля Даниэлю Ольбрыхскому его «куратор», тайком указывая на Высоцкого, говорил:
— Даниэль, то, что я тебе рассказывал о Высоцком, это правда. Да, он бард, актер, гитарист, наш известный певец. Но это все ерунда. Главное, что он… — опекун настороженно огляделся, — он… спит с Мариной Влади!
«Между тридцатью и сорока — это самый лучший возраст для женщины, — утверждала Марина. — После тридцати для нее начинается интересная жизнь. Потому что она уже пережила какие-то моменты, материнство, любовь… Потом, она в полной зрелости своего ума, но она еще совершенно молода. Она может новую жизнь начинать — то, что было у меня с Володей. Это самый замечательный возраст. Я тогда выглядела на восемнадцать, а у меня уже было трое детей».
Стоя перед зеркалом, Марина поправляла прическу. Заботливая Айше что-то подсказывала, поправляла выбившийся локон. Наконец Марина удовлетворенно улыбнулась: «Ну как?» Айше подняла большой палец, а потом указала им на землю: «Все мужики твои!» Но Марина вдруг стала серьезной:
— Айше, ну что мне делать?
Подруга мигом поняла: «Как, что делать? Если ты его любишь, он тебя тоже, при чем тут еще чье-то мнение?»
— Понимаешь, много сложностей…
«И тут я увидела такие глаза! — вспоминала спутница „НиГри“. — Русалочьи, горячие, страстные. Обычно у нее они невинные, голубые, а тут — зеленые! Никогда их не забуду…»
Кремлевский вольнодумец, переходящий из рук в руки, как эстафетная палочка, вечный помощник вождей ЦК КПСС Георгий Шахназаров, в доме которого нередко гостевал Высоцкий, вспоминал, как Владимир, близко никого не подпускавший к обсуждению своих личных проблем, вдруг затеял странный разговор, на ком же ему жениться. «У меня, говорит, есть выбор — актриса нашего театра (не помню фамилию, которую он назвал) или Марина Влади.
— Володя, я тебе удивляюсь, женись на той, которую любишь.
— В том-то и дело, что люблю обеих, — возразил он, и мне на секунду показалось, что не шутит, действительно стоит перед выбором и ищет хоть какой-нибудь подсказки.
— Тогда женись на Марине, — брякнул я безответственно, — все-таки кинозвезда, в Париж будешь ездить…»
Такой же вопрос Высоцкий задавал и другим, но так, словно не ждал совета, а проверял реакцию. Художник Борис Диодоров, например, был ошарашен, услышав от него: «Как ты посмотришь, если я женюсь на Марине Влади?»
Зато прежняя жена Высоцкого, Людмила Абрамова, на сей счет высказывалась по-своему мудро: «Если Володя в какой-то момент выбрал другую женщину, то это его выбор. Его! Не то, что женщина вероломно вмешалась, украла, разрушила семью, — Володя выбрал. Его право выбора — это самый главный святой закон…»
Но в глазах родителей Высоцкого роман сына с иностранкой (!) выглядел безусловным скандалом. Единственное, что утешало Семена Владимировича, так это то, что Марина все-таки была членом французской компартии. Он даже гордился этим и говорил о принципах пролетарского интернационализма.
Владимир и Марина умели слушать всех. Но решения принимали совершенно самостоятельно.
Как там заканчивался сценарий Высоцкого о молодом человеке из Ленинграда, влюбленном в девушку из Шербура?
«Он шел по улицам и улыбался прохожим, потому что интересная сказка кончилась и начиналась еще более интересная реальность…»
— Имею честь пригласить вас на свадьбу, — сказал Высоцкий торжественно, с какой-то извиняющейся улыбкой. — Будут только свои.
Если бы это торжество состоялось на Манежной площади, утверждал приглашенный Андрей Вознесенский, все равно не хватило бы мест…
1 декабря 1970 года стало днем бракосочетания Марины Владимировны и Владимира Семеновича. Невесте и жениху в ту пору исполнилось уже по тридцать два (к слову сказать, Пушкин встретил свою несравненную Наталью Николаевну именно в этом возрасте). В церемонии бракосочетания принимают участие лишь четыре человека: собственно сами новобрачные и их свидетели — тот самый французский журналист Макс Леон и Всеволод Абдулов. Хотя нет, конечно же, был еще один человек — сотрудница районного загса, которая и делала соответствующие «записи актов гражданского состояния».
«Свадьба была странная, — рассказывал Абдулов. — Мы тогда были бедные, с деньгами и работой — проблемы, поэтому обошлись без цветов и нарядов. Володя и Марина явились в водолазках. Чтобы не привлекать внимания, Высоцкий попросил работницу загса расписать их не в большом зале с цветами, музыкой и фотографом, а в ее кабинете…»
Свадьбу справляли в небольшой квартирке на 2-й Фрунзенской набережной, снятой накануне и за один день превращенной Мариной в уютное жилище. «Своих» у новобрачных оказалось совсем немного. Главный «свадебный генерал» Юрий Петрович Любимов с Людмилой Целиковской, Вознесенский с Зоей Богуславской, Александр и Лиля Митта. Позже подъехал скульптор Зураб Церетели.[22]
На мгновение заглянул и незваный гость — какая-то девушка с глазами цвета морской волны и великолепными тонкими белыми руками преподнесла новобрачным большой, толстый и тяжелый пакет. Там оказалась икона от старого известного сценариста, эрудита и поэта.
«Пироги, жареная утка, заливное — меню признанных кулинаров Лили и Саши Митты», — рассказывала Зоя Богуславская-Вознесенская.
— Нет-нет, — уточняла «главная по кухне» Лиля Митта, — во-первых, это была не утка, а индейка. Она занимала полстола. Я подавала ее на салатных листьях, с консервированными фруктами и делала ей красивый ореол из «перьев» — хвост из шампуров, на которые были нанизаны огурчики, помидорчики, редиска, виноградины. Мы с Мариной всегда любили украшать стол, хотя тогда в России не очень-то было принято уделять внимание антуражу… Было фруктовое желе, еще какие-то салаты приготовили. Ну и яблочный пай я испекла — его все очень любили. Зураб до сих пор, как увидит меня, спрашивает: «Где мой яблочный пирог?»
За тарелками и рюмками пришлось бежать в ближайший магазин «Уют». Потом Вознесенский откупоривает бутылку вина столетнего разлива… Притихший, немного растерянный Юрий Петрович (куда заведет его главного артиста этот судьбоносный шаг?!) пьет за молодоженов, желает им счастья на скрещении неведомых франко-русских дорог.
Гости замечали: Володя был удивительно тих в тот день, ничего не пригубил, лежал на диване и пел.
«Настроения нет, — сразу уловил Церетели. — А у меня характер такой: чувствую, будто моя вина, что праздник не состоялся. Тогда говорю: поехали в Тбилиси, там гулять будем!
И сделали свадьбу. Грандиозную! Сказка! До шести утра песни пели, на бутылках танцевали, веселились. Правда, потом один эпизод случился: Марина случайно ударила ногой по столешнице, и вдруг огромный дубовый стол, заставленный посудой, бутылками, сложился вдвое, и все полетело на пол. На Кавказе есть примета: если на свадьбе потолок или стол начинают сыпаться, значит, у молодых жизнь не заладится. Я это понял, и все грузины вокруг поняли, но мы постарались виду не показывать, продолжали гулять, будто ничего не случилось. Однако я уже знал: Марине и Володе вместе не жить…»
Невеста, правда, возлагала вину на жениха: «Ты неловким движением опрокидываешь часть раздвижного стола — дорогая посуда падает и разбивается вдребезги. Мы в ужасе. Как бы отвечая на наши смущенные извинения, хозяин проводит рукой по столу, смахивая все, что стоит перед ним. Тамада говорит:
— Тем лучше, можно начать сначала…»
Ну, что ж, бывает. Праздник продолжался. Крики первых петухов застают молодых в белых одеждах, сидящих во главе стола, расцвеченного лобио, сациви, маринованным чесноком, пряностями, шашлыками, приготовленными прямо во дворе… Каждому в небольшой рог наливают вино. Бокалы из старинного хрусталя предназначаются только для воды….
«Это действительно была уникальная свадьба, — гордился собой скульптор, — она напоминала музыкально-поэтическое представление. Высоцкий пел, гости читали стихи Пушкина, Пастернака, Лермонтова, а грузины пели грузинские песни. Моя жена Инесса накрыла стол, блюда подавались на старинном андрониковском сервизе, фрукты и овощи на серебряных подносах…»
Звучали пышные тосты:
— Пусть ваш гроб будет сделан из досок того дуба, который мы садим сегодня — в день вашей свадьбы!
— Пусть ваши правнуки даже на черном рынке не смогут достать билеты на ваши спектакли…
И, разумеется:
— Забудем ли мы выпить за нашего великого Сталина?!.