вольно естественно. А где вы встречали сорокашестилетнего главного инженера, добропорядочного главу семейства, который красится в блондина? Макс почуял, как холодная волна страха коснулась его затылка и заскользила вниз. Он хлопнул себя по загривку и прибил слепня. Надо было действовать.
Рука машинально скользнула за отворот пиджака, коснулась рукоятки пистолета. Пистолет был травматический, Grand Power, однако, если стрелять с близкого расстояния, да еще в лицо, убить человека не составит проблемы. Убить человека — это вообще, как выясняется, не проблема. Кухонных ножей в доме, наверное, хоть отбавляй. Нож, как ни крути, удобнее, а главное, тише. Выстрелы могут привлечь чье-то ненужное внимание.
Макс вышел на улицу и притворил за собой калитку. Оглядевшись по сторонам, он повернул налево и быстрым шагом двинулся вдоль линии высоких заборов. Пройдя метров пятьсот, он вновь свернул влево и оказался на центральной улице поселка. Почти сразу Подгорный увидел ее. Белый кроссовер стоял в тени огромной старой липы, возвышавшейся над окружающими вишневыми садами ближайших участков, словно великан, неведомой силой занесенный в страну карликов. Ирина Геннадиевна сидела на водительском месте, откинув спинку кресла, и дремала. Появления Подгорного она явно не ожидала. Макс вновь правой рукой коснулся пистолета, а левой постучал по стеклу пассажирской двери. Ирина Геннадиевна открыла глаза. А затем в них отразился ужас.
Охранник внимательно изучил удостоверение. О произошедшем в поселке убийстве знали все, поэтому появление Реваева не сильно его удивило.
— Вы здесь были уже? Нет? Тогда проедете сейчас прямо и третий поворот направо, это и будет Лесная. А там по левую руку смотрите. Двадцать седьмой дом, номера там указаны.
— Спасибо. — Реваев спрятал удостоверение во внутренний карман пиджака.
— А что, нашли уже убийцу-то, — поинтересовался охранник, — или все бегает?
— Пока бегает, — Реваев виновато улыбнулся, — найдем, куда денется.
— И то верно, — согласился охранник, — как Кутузов сказал, велика Россия, а бежать некуда. Пропускай! — махнул он напарнику.
Шлагбаум лениво приподнялся, и белый «дастер» Реваева проехал на территорию поселка. Охранник проводил машину следователя задумчивым взглядом.
— Шурик, видал машиненку? Аж целый полковник из следственного комитета поехал.
— На «дастере»? — удивился напарник. — Вот они ушлые, у самого, небось, деньги миллиардами по квартирам лежат, а на такой дешевке катается.
— Так это, чтоб в глаза не бросаться. Кстати, неплохая машина, у меня тесть на такой ездит, — заступился за «рено» все еще стоящий на тротуаре охранник.
— Так то тесть, а то целый полкан, ты не сравнивай, — глубокомысленно заметил Шурик.
Следуя полученным советам, Реваев повернул на третьем повороте направо. Он ехал неторопливо, с удовольствием разглядывая аккуратные живые изгороди и еще более аккуратные дома, построенные явно в едином стиле. Реваев любил загородные дома. Кто-то любит ходить в музеи, кто-то на выставки, Юрий Дмитриевич обожал гулять по загородным поселкам. За последние десятилетия появилось много поселков, которые сами по себе были выставкой. Выставкой тщеславия и амбиций своих жителей. Однако последнее время все чаще, кроме желания построить «богато», у людей, имеющих такую возможность, появлялось желание построить красиво. Иногда Реваев надолго останавливался возле какого-нибудь особо понравившегося ему дома, а бывало, что и начинал его фотографировать к сильному неудовольствию своей любимой супруги, которую порой брал на такие прогулки. Кроме ворчания жены, Юрия Дмитриевича огорчали заборы. По его мнению, это было одно из худших изобретений человечества. Первобытные инстинкты соотечественников, словно собирающихся переждать за высокой стеной очередное татаро-монгольское нашествие, зачастую лишали Юрия Дмитриевича возможности насладиться красотой архитектурных изысков стоящих за трехметровыми заборами домов. Особым преступлением перед человечеством Реваев считал унылые заборы из профлиста, которые, по его мнению, можно было использовать только при ограждении какой-нибудь базы металлолома или цементного завода, но никак не приличного жилого дома.
Но сегодня Реваеву никто и ничто не мешало. Супруга его, Ольга Дмитриевна, оставалась дома и, скорее всего, в этот час уже хлопотала на кухне, а глухие заборы в этом замечательном поселке явно не приветствовались, вернее, были под запретом. Двадцать седьмой участок был обнесен невысокой металлической оградой, держащейся на полутораметровых каменных столбах, стоящих с интервалом каждые два метра. На небольшом удалении от ворот, скрытый кустами сирени, располагался небольшой, но очень аккуратный домик для охраны. Реваев подъехал к воротам и остановился. Нарушать тишину, давя на клаксон, не было смысла. Установленная у ворот камера смотрела прямо на лобовое стекло «дастера». Из домика вышел невысокий жилистый мужчина лет пятидесяти. Он остановился на крыльце, словно сомневаясь, что стоит выходить к посетителю, приехавшему на таком неказистом автомобиле, затем оттолкнулся от стены рукой и двинулся к калитке, неслышно шевеля губами. Судя по тому, что от уха мужчины тянулся еле заметный проводок, а сам он шел в каком-то странном, дерганом ритме, он слушал в наушниках музыку, а губы у него шевелились, потому что он подпевал.
Реваев опустил стекло и привычным жестом выставил руку с удостоверением. Мужчина мельком взглянул на документ и усмехнулся. Он вынул наушник из одного уха и громко поинтересовался:
— Вы к Полине Игоревне?
Реваев неопределенно кивнул. Он собирался пообщаться со всеми, кого застанет в этом доме.
— Ну вы удачно приехали. Она как раз вернулась, дочку в теннисную школу возила.
Судя по всему, внезапная гибель главы семейства не нарушила привычный распорядок жизни остальных домочадцев. Впрочем, это ничего не значило. Реваев видел многих людей, переживших гибель близкого человека. Они машинально продолжали делать привычные дела, ходить на работу, возить детей в школу и на тренировки, иногда даже общаться с окружающими. Они делали это просто потому, что если остановиться и перестать делать привычные поступки, то застывшая над головой невидимая волна горя опрокинется на тебя и, с силой ударив о землю, лишив способности сопротивляться, утащит за собой в такую пучину, из которой уже никогда не выбраться.
— Машину здесь оставить или я могу заехать? — спросил полковник.
— Да загоняйте, — усмехнулся мужчина, — чего ей тут отсвечивать.
Он вернулся в домик, и через несколько секунд автоматические ворота начали медленно раскрываться. Реваев заехал внутрь и припарковался на небольшой асфальтированной площадке сразу за сторожкой. Когда полковник вышел из машины, мужчина уже вновь вернулся.
— Ну, давайте познакомимся, — протянул ему руку следователь, — Реваев Юрий Дмитриевич.
— Леха, — отозвался мужчина, с явным удивлением пожимая протянутую ему руку, — Леха Туз.
— Туз — это прозвище? — уточнил полковник. — Солидно звучит.
— Не, Туз — это фамилия, — оскалился Леха, — погоняло у меня Чугунок было.
— Отбывали, значит. — Реваев окинул собеседника взглядом, пытаясь угадать статью.
— А чего сразу отбывал? — Леха недовольно сморщился. — У меня погоняло еще с малых лет было. Ну да, отмотал семерик, было дело. Но это давно было, уж вся жизнь с тех пор прошла.
— Сто восьмая или разбой?
— Тяжкие телесные, — удивленно протянул Леха. — А вы как догадались?
Реваев пожал плечами.
— Интуиция. А почему Чугунок? Что за прозвище?
— Так вот же, — охранник постучал себя по голове, — что хошь прошибает. Когда я еще малолеткой был, у нас на районе бились крепко. Новостройки понатыкали, а рядом старый район. Вот они к нам и ходили жизни учить. А потом переселенцев больше стало, так мы их учить стали, — он усмехнулся, — вот я тогда как-то раз и зарядил одному башкой. Раз дал, так он потом только через час оклемался. А потом я приладился, так почти каждый раз кого-нибудь лбом выбивал. Вот Чугунком и прозвали. Так и сел за чугунок этот, будь он неладен.
— Бывает, — кивнул Реваев, — хорошо хоть, не убил никого.
— Да слава богу, не взял грех на душу. — Леха быстро перекрестился.
— А здесь в ночь убийства вы дежурили?
— Я, — подтвердил Леха, — я тут почитай все время. Меня Толя как взял на работу, так я без малого тридцать лет при нем состою. Не, вру. Не тридцать. Но двадцать пять точно. Это если я в девяносто шестом откинулся, — Леха закатил глаза, напряженно высчитывая точные цифры, — в девяносто восьмом он меня подобрал. Так получается, и двадцати пяти еще нет, — удивился Леха.
— Чуть меньше, — согласился полковник, — но давайте лучше про ночь убийства поговорим.
— Так а чего тут говорить? — Мужчина сокрушенно вздохнул. — Проспал я. Все проспал. Один человек был за всю жизнь, который мне добро сделал, а я проспал, когда его резали.
— И во сколько же вы уснули? — уточнил Реваев.
— После полуночи, это точно. По телику ничего интересного не было, я пощелкал да выключил. Примерно в половине первого лег. Я ведь все вашим уже рассказывал. Что, по второму кругу гонять будете?
— Может, и будем, — согласился Реваев, — бывает, и больше гоняют, если что-то неясно. Внутрь зайти можно?
— А вам, поди, можно отказывать, — усмехнулся Леха, — заходите, не стесняйтесь.
Реваев прошел в домик охранника. Внутри он был разделен на две неравные части. Меньшую из них, примерно треть здания, занимала непосредственно комната видеонаблюдения. Два монитора, на каждый из которых было выведено изображение с четырех камер, записывающее устройство, стул на колесиках. Все, как и на многих других постах охраны. Реваев обратил внимание на стоящие в углу короткий лом и небольшой легкий топорик.
— Ну а что? — заметил взгляд полковника Туз. — У меня раньше карабин был, «сайга». Не мой, конечно, на Толю зарегистрирован. Так после всего этого все оружие, что на его имя было, изъяли, один баллончик газовый у меня остался. Но баллончик — это как-то несерьезно. Вот я у дворника и взял. Пусть будет, мало ли чего.