[8] приписывались французской королеве. В нищете, в непосильных налогах, в неурожаях — во всём винили королеву и её умопомрачительное транжирство, хотя её личные ежегодные расходы были гораздо меньше того, что проматывали за один месяц мадам де Помпадур и дю Барри! Повсюду громко звучало главное обвинение: «Наш король — хороший король, но он подкаблучник мерзкой австриячки. Долой австриячку! Отправьте её обратно в Вену!» И хотя многие благородные аристократические семейства были на её стороне, перспективы рисовались всё более зловещими.
Нет, Жанна де Ламотт с каждым днём всё больше убеждалась в том, что она, в случае чего, гораздо больнее ударит королеву, чем та её. К тому же члены королевской семьи никогда не осмелятся обвинить в чём-нибудь кардинала: де Роганы с их союзниками Конде и другими аристократическими кланами Франции были слишком могущественны и не боялись ни унижений, ни опалы. К тому же за кардинала вся французская католическая церковь.
Но была и ещё одна причина для откладывания побега — Калиостро. Пока нужно с ним заигрывать, не злить его зря, но в скором времени можно будет наплевать на громкие разоблачения «Великого кофты» . С её связями Жанна могла превратить его в ничто. Во всяком случае она искренне надеялась на это. Но всё же на часть благотворительных денег де Рогана купила красивую табакерку для нюхательного табака, усыпанную жемчугом и передала Калиостро в качестве залога. Она постоянно демонстрировала ему счета по продаже бриллиантов с указанной в них его долей, счета, надёжно спрятанные в недоступном месте в Лондоне. Это была Сильно завышенная сумма, чтобы разжечь алчность «пророка». Компаньоны были в самых лучших приятельских отношениях и часто бывали в «Отеле де Роган» на ужинах. Иногда Жанна приглашала графа к себе, в свой маленький домик, где они пили дорогое вино из подвалов кардинала.
Если наступал тревожный момент и начинали одолевать сомнения и Жанна спрашивала себя, не пора ли расправить крылья и вольной птицей улететь в Лондон, то письма мужа удерживали её. Он всё время твердил: пока оставайся в Париже, чтобы не вызвать до последнего момента ненужных подозрений, повышенного внимания к себе. Но Ламотт, конечно, лукавил. Ему с такими деньгами было хорошо одному в Лондоне, и он не испытывал никакого желания видеть рядом свою ненаглядную жёнушку.
Однако приблизился день 30 июля, когда по договору королева должна была сделать первый взнос в уплату за ожерелье. Но от неё не поступало никакого письма, в котором она выражала бы готовность внести деньги. Де Роган не мог усомниться в её честности и, конечно, не допускал даже малейшего подозрения. Но всё же в таком деле, последствия которого трудно предугадать, даже королева должна была понять, что, кроме её интереса, существует ещё множество серьёзных вещей. Де Роган искренне верил, что королевское положение — не помеха для ведения честного дела.
19 июля надежда ему улыбнулась. Вечером к ужину приехала дорогая подруга Жанна. Она сияла, как новый золотой, и привезла письмо.
— В этом письме, — сказала она, — деньги, но сколько королева прислала, я не знаю. Королева с улыбкой передала конверт и сказала: «Передайте вот это монсеньору. Он наверняка обрадуется».
— Из-за этих волнений можно преждевременно состариться. Я постоянно живу в тревожном ожидании, и если бы только не дружеская поддержка «Великого кофты» и ваша, дорогая Жанна, я давно бросил бы все эти дела и удалился бы в Саверн.
Кардинал разорвал конверт, быстро прочитал, нахмурился. Жанна поняла, что бури сейчас не миновать.
— Боже мой! — Она прислала мне только проценты — всего тысячу восемьсот ливров — и говорит, что, к сожалению, в данный момент не в состоянии уплатить главный взнос. Ну и что я скажу Бёмеру? Ах, какой я глупец, какой глупец! Разве можно доверять женщине? Если ты у неё в руках, то тебе конец. У меня нет денег, чтобы заплатить ювелиру, и я не стал бы этого делать, даже если бы они у меня были. Возвращайтесь к ней и скажите, что нужно держать данное слово.
Графиня вежливо перебила:
— Друг мой, вы сомневаетесь в том, что она всё заплатит, заплатит сполна? Вы же понимаете, что королева Франции располагает гораздо более крупными средствами, чем стоимость этого бриллиантового ожерелья. Речь идёт лишь о небольшой отсрочке. Пошлите за Бёмером. Посидим, обсудим. Я никогда вас не покидала в трудную минуту. Всё, надеюсь, образуется. Это также точно, как то, что завтра будет новый день.
Дрожа от негодования, принц всё же прислушался к совету. За Бёмером послали карету. Тот приехал, сияя от радости: королева держала данное слово; когда она была принцессой, такого не наблюдалось. Подумать только, взнос поступил не 30, как было условлено, а 19 июля, на одиннадцать дней раньше. Какое счастье! Когда ювелира проводили в библиотеку, он увидел там кардинала с Жанной. Оба сидели с кислыми физиономиями и при его появлении не выразили никаких признаков радости. Принц молча указал на стул.
— Садитесь, месье. Я только что получил любезное письмо от её величества, в которое она вложила...
Глаза Бёмера загорелись. Вот он, счастливый день!
— Вложила лишь проценты с её первого денежного взноса, который она должна была сделать 30 июля.
— Проценты, монсеньор? Но...
— Она говорит, что в данный момент не может заплатить всё сполна. Конечно, это...
Бёмер вскочил со стула, судорожно сжимая обеими руками спинку. Он смертельно побледнел.
— Месье, простите меня за смелость, но не будете ли вы столь любезны, не передадите ли её величеству, что эти проценты мне сейчас не нужны. Они бесполезны. Я не могу принять эти деньги. Разве она забыла, что мне нужно внести плату за все бриллианты? Я ведь говорил ей об этом, когда она отказалась купить ожерелье. Нет, монсеньор, это просто невозможно... я отказываюсь... я возражаю... протестую...
Он заикался от сильнейшего гнева. Жанна пришла на помощь кардиналу.
— Месье, какое право имеете вы ставить под сомнение слово королевы?
— Мадам, слово словом, а дело делом. Боже, сколько у меня неприятностей с этим проклятым ожерельем, достаточно, чтобы довести человека до смерти.
На него действительно было жалко смотреть: бледный, он тяжело дышал, руки, вцепившиеся в спинку стула, дрожали. Какая резкая перемена — от надежды на благополучие до нищеты и разорения. Гнев кардинала, его тревога росли. Он молча сидел, уставившись в одну точку. И снова вмешалась Жанна, милая, всегда дарующая утешение Жанна:
— Послушайте, месье, кто в наше время отказывается от денег? Только глупец или сумасшедший. Разве это такая ничтожная сумма, которую можно без особых огорчений швырнуть в Сену?
— Нет, конечно, мадам. Но вы же понимаете, в каком я положении. И должен напомнить, что слово, данное королевой, было подтверждено монсеньором, он дал мне все гарантии.
— Дорогой мой, у меня нет лишних денег, чтобы швыряться ими направо и налево. Вам это очень хорошо известно, — наконец выговорил кардинал, пытаясь взять себя в руки и выйти из оцепенения. — Но ради бога, не расстраивайтесь. Речь идёт лишь о небольшой задержке. Возьмите деньги на прежних условиях и напишите мне расписку. Мадам Ламотт ещё раз напомнит её величеству о том, что нужно всегда выполнять взятые на себя обязательства. В конце концов, что вы хотите от женщины? Они все одинаковы, а испорченная красотка и хуже остальных. Для чего убиваться, словно небо упало на землю, только из-за того, что нас подвела женщина. И я даю себе сейчас зарок — больше никаких сделок на подобных условиях! Берите деньги, пишите расписку и ступайте с богом.
— Но, монсеньор... — Жанна вновь вмешалась. Чувствовалось, что она жалеет старика и весьма встревожена. — У меня есть предложение. По-моему, сегодня вечером у вас ужинает генеральный откупщик Сен-Джеймс, не так ли? Нельзя ли в ходе беседы как-то намекнуть ему, что её величеству требуется небольшой кредит в четыреста ливров, за что она будет весьма и весьма благодарна. В его руках все налоги, и я уверена, что в неожиданно возникшей нужде...
Кардинал чуть было не вскочил от радости.
— Ах, что за женщина! Такого ума, как у вас, нет больше ни у кого. Сен-Джеймс — мой большой друг, и я уверен, что он всё сделает для её величества. Забирайте свои деньги, Бёмер, с лёгким сердцем. Мы как-нибудь выкрутимся до 30 июля.
Отнюдь не с лёгким сердцем Бёмер взял деньги, мрачно написал расписку, в которой указал, что берёт эту сумму не как проценты, а как частичную уплату долга. Может, Сен-Джеймс и поможет. Но сколько обещаний он, Бёмер, уже слышал! Сколько ему пришлось пережить горьких разочарований. Теперь он уже ни на что не надеялся. Ему нужны его деньги. Не больше, не меньше: вот и всё. Кредиторы не дают прохода. А что он скажет Бассанжу?
Ювелир вышел, еле волоча налившиеся свинцом ноги. Сердце его было окончательно разбито.
...Вечером после сытного ужина Сен-Джеймс отяжелел от выпитого вина. Его обычно меланхоличное, желчное лицо оживилось, а маленькие глазки поблескивали от удовольствия. Ему было приятно по просьбе кардинала остаться у него ещё на полчасика, после того как разойдутся гости, вместе с очаровательной смуглянкой, графиней Ламотт, которая, казалось, чувствовала себя в «Отеле де Роган» как дома. Что же в этом удивительного? Принц — человек тонкого вкуса.
Месье Сен-Джеймс был сама учтивость. Улучив подходящую минутку, кардинал рассказал о волнующем его деле, причём намекая, что всё покрыто плотной завесой тайны. Да, таковы женщины, тут уж ничего не поделаешь. И королева в особенности. Ему стало известно, что её величеству потребовалась крупная сумма денег, чтобы уплатить долг. Она ради собственного удовольствия влезла в долги, правда, с одобрения её величества. Но потом что-то у неё сорвалось, и она пожалела об этом.
— Вы, мой друг, конечно не хуже меня знаете, что любая разумная женщина признается мужу в расходах только после того, как долг возвращён. Но вся загвоздка состоит в том, что она не может получить эту сумму из общественных фондов...