Мария-Антуанетта сидела на скамье, погрузившись в печальные мысли. С веток срывались пожелтевшие листья. Было раннее утро. Она вышла на прогулку, чтобы подышать свежим воздухом, пропитанным душистой росой, и насладиться тишиной. Ей прислуживала только мадам Кампан — только с ней одной она могла свободно говорить, обсуждать свою судьбу и выпавшие несчастья, ибо остальные знатные дамы старались благоразумно уйти подальше, скрыться за высокими заборами своих поместий. Королева молчала, опустив руки на колени, наблюдая за вознёй птичек на ветках, а те громко чирикали и хлопали крылышками. Постепенно радостное птичье пение оборвалось. Дрозды и соловьи отдали утреннюю дань любви, и теперь только голубка ворковала где-то, укрывшись в тени. Королева прислушивалась к её приглушённым стонам. Но и они скоро прекратились, воцарилась мёртвая тишина.
Верная мадам Кампан много отдала бы за возможность откровенно высказать королеве всё, о чём она сейчас думала. Её не столь высокое положение фрейлины позволяло ей без труда общаться с простолюдинами, а они никогда не будут откровенничать со знатными дамами двора. Но стоило ей открыть рот, как она наталкивалась на непреодолимое упрямство королевы. Её безрассудное поведение могло привести к весьма опасным последствиям. Королева никак не реагировала на все предостережения и заставляла молчать всех в своём окружении. «Сколько же можно молчать? » — сокрушалась мадам Кампан, которую обуревало беспокойство. Короля они видели редко, он всё время был занят со своими министрами, постоянно о чём-то с ними подолгу совещался. Теперь всем было ясно, что дело Бёмера вызвало острый внутренний кризис королевской власти. В напряжённой атмосфере чувствовались приближающиеся, пока ещё далёкие, раскаты грома, но никто не знал, с какой стороны подует ветер и обрушится мощный ураган.
Королева подняла голову.
— Как задержали эту женщину?
— Она неслась в своём экипаже из Бар-сюр-Об, пытаясь как можно скорее пересечь границу. Но просчиталась всего на один день. Теперь она сидит в Бастилии.
Мария-Антуанетта облегчённо вздохнула.
— Слава Богу! Мне казалось, что я умру прежде, чем её схватят. Наконец откроется истина.
Мадам Кампан промолчала. Она знала, что истина никогда не откроется. Приказ де Рогана предать огню все письма и документы спас ему самому голову. Все улики были уничтожены. Оставалось только одно честное слово королевы, но во Франции мало кто ей верил: её заверения и клятвы для большинства французов были пустыми словами.
Донеслись звуки чьих-то шагов в тенистой аллее. Они приближались. Может, это один из садовников её величества. Но на этих людей они обращали столько же внимания, сколько на кузнечиков в густой пожухлой траве. Шаги приближались, и вот какой-то мужчина шагнул на облитую солнечным светом лужайку и огляделся.
Это был граф де Ферзен. Видимо, что-то очень важное привело его к королеве в столь ранний час. Остановившись перед ней, он сделал глубокий поклон, задев широкополой шляпой траву. Солнечные лучи играли на его белокурых волосах, отражались в ясных голубых глазах. Де Ферзен был истинным рыцарем. Он терпеливо ждал. Наконец королева спросила:
— Месье, что вам угодно?
Он снова низко поклонился.
— Ваше величество, нельзя ли мне сказать вам несколько слов? Преступно терять такую возможность.
— У вас для меня есть нечто важное?
— Мне кажется, это очень важно. Но вам самой обо всём судить.
Королева усталым жестом позволила ему говорить. Мадам Кампан с интересом наблюдала за молодым офицером. Этот человек внушал ей полное доверие, но она знала, что его не любили, даже ненавидели очень многие, принимая его северную скрытность, немногословие и самообладание за презрительное к ним отношение.
У него было много друзей, но не меньше и врагов. Мадам Кампан, считавшая себя его другом, обрадовалась его неожиданному приходу, словно он с собой внёс в запертую, тесную комнату свежую струю воздуха.
Голубка заворковала вновь, но вдруг резко прервала клёкот, словно чтобы не мешать графу говорить.
— Ваше величество, с момента ареста кардинала Версаль просто кишит всевозможными слухами и небылицами. Трудно отличить правду от лжи. Я выслушивал всё, чем меня потчевали как ваши друзья, так и враги. Вам необходимо знать правду, горькую правду, без этого трудно себе представить, что может произойти. Поэтому я счёт своим долгом всё анализировать, отделяя зерна от плевел.
— Не хотите ли вы сказать, месье, что не пощадите ни моих чувств, ни моего королевского звания.
— Да. Но не забывайте — и за то, и за другое я готов отдать свою жизнь.
Он говорил просто и искренне, в его словах не было ни бравады, ни страсти влюблённого. Королева сидела, низко опустив голову.
— Итак, вы хотите оказать мне услугу, — наконец вымолвила она. — В таком случае говорите, ничего не бойтесь. Я найду в себе достаточно мужества, чтобы выслушать вас до конца.
— Ваше величество, вам, конечно, известно, что все при дворе, за небольшим исключением, верят, что вы замешаны во всех этих интригах и что кардинал на самом деле был вашим тайным агентом. Все считают, что де Роган и Ламотт станут «козлами отпущения», а бриллиантовое ожерелье останется у вас.
— Боже мой! — тихо произнесла Мария-Антуанетта. — Да, вы подтверждаете то, чего я так опасалась и что предвидела. Могу сказать вам и мадам Кампан, что изводит меня, почему ночами я не могу сомкнуть глаз. Мне кажется, это — заговор, причём гораздо более широкий и серьёзный, чем мы себе представляли. Может, в нём принимают участие и некоторые нотабли. Меня хотят унизить в глазах короля и французского народа, а при случае и погубить. Я верю, что они спрятали это ожерелье где-нибудь в моих покоях и потом его «случайно» обнаружат в тайнике, и мне — конец! Ну, а после этого у меня отберут детей, наследника и...
Де Ферзен, ударив ладонью по эфесу своей шпаги, расхохотался.
— Что вы, Ваше величество! Что это вы себе вообразили? Это выходящий из ряда вон случай обыкновенного мошенничества, не более того. Да, существовал сговор с целью похищения бриллиантов таких жуликов, как чета Ламотт, и ещё одного негодяя по имени Вилетт.
Порывистость и решимость графа, словно электрический заряд, передались королеве. Она сказала:
— Благодарю вас за искренность. Конечно, это вряд ли возможно, но человек, которому пришлось так сильно пострадать, как мне, от любой лжи приходит в ужас. Пуганая ворона и куста боится. Это вполне естественно. Ну, месье, продолжайте. Выходит, у меня не осталось друзей?
— Да, очень немногие верят вам. Эта неприглядная история усилила грязный поток лжи и клеветы, он заливает весь Париж. Говорят, что эта Ламотт, заключённая сейчас в Бастилию, клянётся довести всё дело до конца и стащить... Могу ли я повторить её мерзкие слова?
— Продолжайте, месье, мне нужно всё знать.
— И стащить ваше величество с трона, если только ей придётся туго.
— Ну, а кардинал?
— Он повторяет, что у него есть письма вашего величества. Более того, он утверждает, что у вас с ним состоялась встреча в Версальском саду и вы заверили его в том, что прошлое забыто и что он может надеяться впредь только на самое лучшее. Полагаясь на ваши обещания, он и приобрёл ожерелье.
— После того как вам стали известны эти грязные инсинуации, вы ещё по-прежнему доверяете мне?
В ответ он лишь улыбнулся.
— Ваше величество, вы знаете, что у кардинала немало могущественных союзников. Мне удалось выяснить, что Конде, Ноай и многие другие знатные семьи заявляют, что не пожалеют ни сил, ни денег, чтобы граф вышел из затруднительного положения незапятнанным. Очень многие из них опасаются, как бы унижение и позор, которым был подвергнут такой аристократ, как представитель рода де Роганов, не бросили тень на всех его близких родственников, не опорочили всё знатное сословие в стране. Эта подлая женщина сейчас у вас в руках, и все её негодяи-сообщники, конечно, получат по заслугам... только не кардинал.
Королева вскочила на ноги. Она была прекрасна в гневе, как прекрасно пламя разгорающегося костра.
— Вижу, месье, куда вы клоните. Отлично вижу. Такой совет обычно дают трусы и предатели. Вы тоже не верите в правоту моего дела? Теперь послушайте, что скажу вам я, Мария-Антуанетта, королева Франции, эрцгерцогиня Австрии. Если бы из-за страха перед знатью я простила этого человека, позволила бы ему избежать заслуженного наказания, то меня нужно было бы за это лишить трона и бросить в тюрьму вместе с этой жалкой воровкой Ламотт! Слава Богу, они оба в наших руках.
Мадам Кампан бросилась на колени.
— Ваше величество, но граф прав. Вас ожидает серьёзная опасность. Я всегда говорила, что нельзя арестовывать кардинала. С ним нужно примириться...
— Примириться? С ним? Мне? С этим порочным негодяем, посмевшим предположить, что его королева — грязная интриганка, посмевшим возомнить, что он может склонить меня к связи с ним? Неужели он искренне считал, что такая женщина, как я, способна продать свою душу, забыть о своём королевском величии за пригоршню бриллиантов? Да вы, мадам, сошли с ума, как и граф де Ферзей. Народ на самом деле мог бы досчитать меня виноватой, если бы я помиловала такого негодяя, как де Роган, самого большого негодяя из всех, несмотря на его благородное происхождение.
— Не забывайте, заговорил де Ферзен. — Осуждая кардинала, ваше величество нападает не только на аристократию, но и на такую могучую силу, как Рим. Неужели вы, ваше величество, полагаете, что Ватикан будет спокойно взирать на то, как унижают его кардинала? Человека, которому известны сокровенные тайны Церкви? Нет, его не оставят в беде. Умоляю, используйте всё влияние на короля, отмените этот фатальный для вас, поспешный арест. Высокий ранг де Рогана требует, чтобы его судил лично король и никто другой. Потом, когда он во всём сознается, отправьте его на год в ссылку, и этим вы успокоите разволновавшихся аристократов. Они ещё пригодятся вашему величеству...