Мария довольно быстро поняла истинную цель визита графа.
– Мой господин просит ваше величество отправить дополнительные военные силы во Францию, – к ужасу Марии, заявил граф.
Быстро опомнившись, Мария ответила:
– Я обсужу этот вопрос с моим Советом. Сейчас для меня самое главное, чтобы его величество вернулся ко мне с победой, и как можно скорее.
Марии, в ее состоянии, постоянно нездоровилось. Все было иначе, чем в прошлый раз. Потому-то она и решила, что сейчас действительно понесла. Ее тошнило в неурочное время, живот пучило. Ребенок вел себя смирно, хотя время от времени ворочался. Она его чувствовала – твердый комок внутри тела. По правде говоря, она была раздавлена своими невзгодами и не выдерживала гнета королевских обязанностей. Двор стал источником раздоров, Совет раскололся из-за разногласий, и Марии приходилось самой всех контролировать, но мешало недомогание.
И уж совсем некстати оказался визит сестры в конце февраля. Однако Мария вполне любезно приняла Елизавету, которая преподнесла ей собственноручно сшитое приданое для новорожденного.
– Это для вашего маленького плутишки, – улыбнулась она. – Я не могла не приехать. Хочу быть здесь, когда он появится на свет.
Мария явно не горела желанием, чтобы сестра находилась рядом, но не решилась ее отослать.
Наступил март, и королева в ожидании родов уединилась в своих покоях. Ей сообщили, что умер фра Пето. Кардинал Поул по-прежнему оставался в Англии, но его здоровье пошатнулось, и он больше не мог помогать королеве советами в тяжком деле управления Англией. И это в самый неподходящий момент!
Филипп регулярно писал, заботливо справляясь о здоровье жены. Он уговорил ее подстраховаться и составить завещание. Это напугало Марию. Неужели он опять, как и тогда, думает, что она может умереть в родах? В конце марта последняя воля королевы была изложена. А вот ребенок так и не появился. И она уже начала волноваться.
Она оставила королевство прямым наследникам, назначив Филиппа регентом в случае, если она умрет до того, как ребенок достигнет совершеннолетия.
Я оставляю своему супругу свою главную драгоценность, любовь моих подданных, в придачу к тем драгоценностям, что он подарил мне на свадьбу.
Филипп и Поул должны были стать ее душеприказчиками. В конце завещания был представлен длинный список щедрых посмертных даров, предназначенных лондонским беднякам, нуждавшимся ученым и узникам.
Пришел апрель, ветреный и холодный, дни тянулись унылой чередой без каких-либо признаков скорых родов. Между тем король Швеции отправил в Англию специальное посольство, предложив своего сына Эрика, герцога Финляндского, в мужья принцессе Елизавете. Мария распорядилась узнать у сестры, что та думает об этом предложении, и получила категоричный ответ: Елизавета вообще не намеревалась выходить замуж, она решила остаться девственницей.
«Неужели столь стойкий отказ от брачных уз объясняется девичьей застенчивостью?» – удивлялась Мария. Трудно было поверить, что сестра не хочет выходить замуж, особенно за столь высокородного жениха.
Узнав о предложении короля Швеции, Филипп написал жене письмо с претензией, что ей надлежало содействовать браку сестры с герцогом Савойским. Елизавете пора, писал Филипп, отказаться от своих возражений. Мария согласилась лишь на то, чтобы представить вопрос на рассмотрение парламента, поскольку понимала, что ни палата лордов, ни палата общин не санкционируют брак по принуждению. Однако ее чрезвычайно расстроил холодный тон мужа. Ведь с его стороны было крайне неделикатно в такой момент волновать жену семейной ссорой. Со слезами на глазах она ответила Филиппу:
Я униженно прошу Вас оставить это дело до Вашего возвращения. Так как в противном случае Вы на меня прогневаетесь, что будет для меня хуже смерти, ибо я, к своей величайшей печали, слишком часто чувствовала на себе Ваш гнев.
Филипп проигнорировал мольбы жены, и Мария, расстроенная и оскорбленная, решила посодействовать принятию предложения шведского принца. На дворе уже стоял май, и, хотя живот Марии по-прежнему оставался раздутым, у нее начались кровотечения, отчего сразу возник резонный вопрос: неужели это выкидыш? Врачи сказали «нет», хотя и не смогли объяснить, что конкретно произошло; как бы то ни было, ребенка не будет.
Марии пришлось собрать все запасы христианского смирения, чтобы справиться с горьким разочарованием, хотя это было сложно, безумно сложно. Она немедленно распорядилась убрать из своей опочивальни пустую колыбель, поскольку была не в силах ее видеть. Она непрерывно рыдала, понимая, что ей так и не суждено родить наследника. А значит, она навсегда потеряла Филиппа.
Несмотря на болезнь, кардинал Поул вызвался лично сообщить Филиппу печальное известие. Мария была искренне удивлена, получив от супруга нежное письмо с извинениями за то, что вопреки ожиданиям он не смог приехать навестить жену, и с выражением неподдельного восхищения ее храбростью. Свое письмо Филипп закончил словами: «Я попросил кардинала Поула утешить Вас в Вашем одиночестве». Выходит, супруг все-таки понимал, как ее печалит его отсутствие.
Однако все нежные слова Филиппа являлись слабым и явно недостаточным утешением. Мария переехала в Ричмонд в надежде, что смена обстановки пойдет ей на пользу, однако тут же погрузилась в депрессию, причем настолько жестокую, что оказалась не в состоянии выйти из комнаты или встать с постели. Марию мучили страшная слабость и при этом бессонница. На сей раз болезнь была серьезнее, нежели ее обычные недуги. По мнению королевских врачей, для женщины, потерявшей надежду родить ребенка, меланхолия – состояние вполне естественное, что едва ли могло успокоить Марию. Ушедшая в свое горе, она стала подозревать, что все вокруг ополчились на нее. Когда она наконец с большим трудом встала с постели, то, опасаясь покушения на свою жизнь, сразу потребовала железный нагрудник.
Теперь даже письма Филиппа не могли поднять ей настроения. Она жила с ощущением полного краха всей своей жизни. После ее смерти престол унаследует Елизавета, которая в глубине души как была, так и осталась еретичкой. Марию терзала мысль, что великое дело очищения страны от еретиков умрет вместе с ней. Вот если бы она могла передать престол Маргарет Леннокс или хотя бы Катерине Грей! Но Мария знала, что ни Совет, ни парламент этого не допустят, да и Филипп, естественно, тоже.
Она не могла пережить потери Кале. Хотя больше всего ее печалило отсутствие мужа. Как он мог оставаться так далеко от жены именно тогда, когда она отчаянно в нем нуждалась?! Она надеялась, что к этому времени Филипп уже вернется домой, однако он постоянно ссылался на то, что его задерживают государственные дела.
Я страстно желал приехать, ибо знаю, что, если бы я смог это сделать, мы оба были бы счастливы.
Эти нежные слова вселяли в сердце Марии надежду, что муж скоро вернется. Она распорядилась держать флот наготове, чтобы сопровождать корабль Филиппа во время перехода через Канал, и приготовить королю апартаменты на пути из Дувра в Лондон.
А затем Мария, к своему крайнему неудовольствию, узнала, что граф де Ферия навещает Елизавету, которая вернулась в Хатфилд. Интересно, какова его цель? И что они там обсуждают? Это тревожило Марию. Впрочем, скорее всего, граф выполнял поручение Филиппа уговорить Елизавету согласиться на предложение герцога Савойского. И хотя поездки в Хатфилд без дозволения королевы можно было расценить как неуважение к ней, Мария не рискнула пожаловаться мужу, чтобы не отталкивать его от себя.
Но сильнее всего Марию подкосило письмо от Филиппа, где тот предлагал взять с Елизаветы обязательство поддерживать католицизм после ее восшествия на престол. Неужели Филипп думает, что его жена умирает? Мария знала, что все это время он старался предугадать, как будут развиваться события в случае ее смерти, и старался заручиться поддержкой Елизаветы. Что было ужасно больно. Мария чувствовала себя лишней и сброшенной со счетов.
Объявить сестру наследницей престола было выше ее сил.
Глава 40
В августе Мария, покинув Ричмонд, переехала в Уайтхолл. Вскоре после этого у нее началась перемежающаяся лихорадка, которую она приняла за инфлюэнцу, поскольку холодное, сырое лето способствовало продолжению эпидемии. Кроме того, она выделяла слишком много черной желчи и по-прежнему нащупывала твердый комок у себя в животе – тот самый комок, который приняла за ребенка. И что хуже всего, комок не уменьшался, а, наоборот, становился больше, но она была слишком напугана, чтобы посоветоваться с врачами: она боялась услышать их вердикт.
Она продолжала подписывать приказы на сожжения, которые по-прежнему имели место в Лондоне и других городах. Еретиков следовало уничтожать огнем и мечом, тем не менее ересь процветала.
К Марии пришел епископ Лондонский. Она не любила Эдмунда Боннера. При всей его искренности, в нем чувствовалась некая вульгарность. Впрочем, он проявлял изрядную ретивость в деле преследования и наказания еретиков: ту самую ретивость, за которую отступники прозвали его Кровавым Боннером.
Однако на сей раз он не выглядел слишком ретивым, а, напротив, казался испуганным.
– Ваше величество, должен вам доложить, что беспорядки во время казней усиливаются, что угрожает моей безопасности и безопасности светских чиновников. Прошу вас распорядиться, чтобы казни проводились ранним утром, пока народ еще не собрался.
– Нет, милорд епископ! Тогда казни эти не будут служить устрашением, – категорично заявила Мария, отправив епископа восвояси.
Она устало вернулась за письменный стол и, чувствуя легкую тошноту, посмотрела на обновленный список людей, сожженных на костре. По ее расчетам, за последние три года было сожжено почти триста человек. Ну почему протестанты так отчаянно цеплялись за свои ложные верования? По этой причине она потеряла бо́льшую часть своей популярности… как, впрочем, и Филиппа, поскольку у невежественных людей законы о ереси уже давно ассоциировались с испанцами. Невозможно было отрицать, что многие из тех, кто с энтузиазмом приветствовал восхождение Марии на престол, теперь возненавидели свою королеву. И ей пришлось проглотить это горькое лекарство. Неудивительно, что она никак не может выбраться из липкой трясины депрессии.