увствах. Ей не верилось, что отец способен разлучить ее с матерью и дорогой леди Солсбери. Наверняка это пустые запугивания. Но что делать, если отец действительно осуществит угрозу? Марии была ненавистна сама эта мысль. Теперь она жалела, горько жалела, что вовремя не придержала язык.
Она рассказала об этом леди Солсбери, которая слегка встревожилась, но согласилась с тем, что в отце говорили гнев и разочарование. Затем Мария написала матери. Та посоветовала ей набраться терпения и проявить себя почтительной, послушной дочерью, хотя и пожурила за то, что та слишком смело говорила с отцом и сувереном. А потом Мария считала дни и недели, молясь, чтобы ее вызвали в суд по делу родителей.
Тем временем у Марии начались месячные. Леди Солсбери объяснила без лишних экивоков, что это сигнализирует о начале детородного периода и достижении ею возраста вступления в брак. Но кто захочет на ней жениться? Теперь, когда законность ее рождения поставлена под сомнение, захочет ли король Франциск женить на бастарде своего сына? Ведь, вопреки заверениям воспитательницы, сей щекотливый момент все еще нуждался в четком определении.
Много бессонных ночей Мария проплакала в подушку, страстно желая вернуться в свое райское детство, когда родители ее обожали, холили и лелеяли, и они любили друг друга, и не было никакого отравлявшего их жизнь Великого дела. Боже, как ей хотелось почувствовать ту безопасность и снова оказаться в мире, где все придерживались той веры, которой она так дорожила и которую впитала с молоком матери! Она, Мария, была чужой в этом новом мире, с его нестабильностью и ползучими ересями.
В начале декабря настроение Марии еще больше испортилось, когда она узнала о смерти кардинала Уолси. Эту новость принесла леди Солсбери:
– Леди Эксетер пишет, что недруги кардинала объединились, чтобы погубить его. Вы наверняка догадываетесь, кто за всем этим стоял. – (Мария догадывалась. Анна Болейн наверняка дожидалась своего часа, чтобы нанести удар.) – Похоже, кардинал втайне действовал в интересах миледи вашей матушки. Его обвинили в измене, и графа Нортумберленда послали в Йоркшир арестовать кардинала, который много лет назад аннулировал помолвку графа с Анной Болейн.
– Что ж, граф еще легко отделался, – пробормотала Мария.
– Вот именно. И я подозреваю, леди Анна приложила к этому руку, учитывая, что она так и не простила кардинала. Этим и объясняется ее враждебность по отношению к нему. Одному Богу известно, почему она оказалась настолько мстительной. Ведь сейчас она может заключить куда более выгодный брак.
– Не будет никакого брака, – прошипела Мария, потрясенная злопамятностью Анны Болейн. – А что случилось с кардиналом?
Поскольку леди Солсбери всегда отзывалась о кардинале с большой нежностью, Мария стала лучше относиться к своему крестному отцу, памятуя о его доброте по отношению к ней и преданном, неустанном служении королю. И вот теперь, когда обстоятельства изменились и она осознала правоту матери, рискнувшую всем ради восстановления справедливости, Мария смахнула навернувшиеся на глаза слезы и сглотнула ком в горле.
– Уолси под охраной эскортировали на юг, – продолжила леди Солсбери. – Он наверняка знал, что его в любом случае ждет Тауэр.
– Но мой отец никогда не отправил бы Уолси на казнь! Ведь он кардинал.
Это было немыслимо. Духовный сан должен был его защитить.
– Хочется надеяться, что вы правы! – воскликнула леди Солсбери. – Похоже, кардиналу грозит продолжительное заключение.
И у Марии сразу возник вопрос: удовлетворит это Анну Болейн или она жаждет крови? Уолси был не слишком здоровым человеком, и его привезли в Лестер уже умирающим. Поэтому кардинала отправили в Лестерское аббатство, где милосердный Господь призвал его к себе.
Мария осенила себя крестным знамением. Было тяжело думать, что этот потрепанный жизнью и согнувшийся под бременем неудач старый человек, покинутый своим королем, которого он любил и которому верно служил, умирал в окружении не своих родных, а тюремщиков.
– Я буду молиться за него, – сказала она.
Когда после долгих тревожных месяцев остракизма Мария наконец получила вызов в Гринвич для участия в празднованиях Рождества при дворе, она поняла, что ее простили. Приветствие отца было, как всегда, теплым.
– Я скучал по вам, мое возлюбленное дитя. – Он прижал дочь к своему усыпанному драгоценными камнями дублету.
– Я тоже скучала по вам, отец.
Мария имела в виду не бесконечные месяцы разлуки, а скорее человека, которым тот когда-то был.
Мать по-прежнему была нежной и любящей. Было отрадно видеть, как, сидя на своем законном месте рядом с отцом, она украшала своим присутствием празднества. Тем не менее Анне Болейн явно хотелось обозначить свое присутствие. Марию злило, что некоторые придворные увивались вокруг Анны и толпами стекались в ее покои, оставляя в одиночестве законную королеву. Снедаемая яростью, Мария смотрела, как Ведьма горделиво прохаживается по залу, не выражая почтения ни ей, принцессе, ни ее матери-королеве.
Однажды утром, когда Мария осталась наедине с королевой в ее покоях, та, с беспокойством посмотрев на дочь, сказала:
– Мария, у вас встревоженный вид. И вы похудели.
– Ну и что удивительного? – вспылила Мария. – Разве я могу быть счастлива, когда на моих глазах творится явное безобразие и нами открыто пренебрегают?! Я ненавижу ее! Она порочная женщина. Мадам, как мой отец может так с вами поступать?
– Тише, дитя! Вы не можете говорить о нем в подобном тоне. И вы должны быть милостивы к леди Анне ради него.
– Миледи матушка, вы, с вашим ангельским терпением, просто святая! Но я при всем желании не могу быть такой, как вы. – Мария с трудом сдерживала слезы.
Мать ничего не ответила. Даже в ее нынешнем положении она не критиковала отца, по крайней мере при дочери. Но на Рождество у Марии возникло стойкое ощущение, что родители поссорились. Отец, пестуя свои обиды, почти не разговаривал с женой. Он пребывал в мрачном настроении все двенадцать дней праздников. Даже в Двенадцатую ночь, когда во время маскарада, игр и роскошного пиршества король и королева сидели рядом на тронах, отец непрестанно жаловался на бесконечное затягивание дела в Риме и на то, как плохо обошелся с ним папа римский. И мать перестала уговаривать его немного развеселиться, хотя бы ради Марии.
В ту ночь королева пришла в спальню к дочери:
– Вы не должны переживать из-за отца. Он сейчас как одержимый, но я уверена, это безумие пройдет и его природные добродетели в конце концов победят. Вот если бы я могла удержать короля возле себя всего лишь на два-три месяца, совсем как когда-то, то наверняка заставила бы его забыть о разводе.
Мария с трудом заставила себя улыбнуться. Мать – да благословит ее Бог! – всегда старалась видеть в людях только хорошее, а беззаветная любовь к отцу сделала ее слепой к его жестокости. Но Анна Болейн была умной женщиной. Она ни за что не позволила бы королю проводить слишком много времени с женой, а он, находясь в плену ее чар, не догадывался, что им бессовестно манипулируют.
Крайне неохотно – ей не хотелось оставлять мать в столь прискорбном положении – Мария подчинилась воле короля и после Нового года переехала в Хансдон, вернувшись к ежедневной рутине занятий, молитв и активного отдыха, хотя зима выдалась лютой и гулять в садах было слишком холодно. Поэтому Мария много времени стояла на коленях в часовне и молилась, чтобы Господь вразумил отца, направив его на путь истины.
Как-то в феврале, когда Мария сражалась с латинским текстом, в классную комнату ворвалась леди Солсбери:
– Прошу прощения, доктор Фетерстон, но у меня новости из Лондона, и вы, Мария, должны их узнать. Король провозгласил себя верховным главой Церкви Англии.
– Но главой Церкви является папа римский, – пролепетала Мария, не веря своим ушам. – Как мой отец может быть верховным главой?
– И действительно, как? – эхом откликнулся ошарашенный доктор Фетерстон.
– Леди Эксетер пишет, что король запугал духовенство и таким образом заставил удовлетворить его прихоть. Архиепископ Уорхэм и епископ Фишер согласились называть короля верховным главой, но со следующей оговоркой: «Насколько это допускает закон Христов». – Леди Солсбери была бледной как полотно.
– Не сомневаюсь, закон Христа ничего такого не позволяет, – пробормотал доктор Фетерстон. – Неужели все это означает, что король повернулся спиной к папе римскому?
– Конечно нет! Он не зайдет так далеко.
– Это отнюдь не означает, что он не провозгласит нечто более серьезное, если все пойдет не так, как он того хочет. – Доктор Фетерстон поспешно захлопнул рот и повернулся к Марии, которая смотрела на него с неприкрытой тревогой. – Прошу прощения, ваше высочество. Мне не следовало делать столь категоричных заявлений.
– Ничего страшного, – дрожащим голосом, с запинкой ответила Мария. – Я потрясена не меньше вас. Мне невыносимо об этом думать. Мой отец – защитник веры. Тогда почему он третирует его святейшество? Отец не может быть верховным главой Церкви Англии… Это просто невозможно…
– Тем не менее, – опомнившись, перебила воспитанницу леди Солсбери, – для нас будет разумнее держать при себе свое мнение. Если за королевой следят, то не исключено, что и за нами тоже.
Мария прикусила язык. Хотя ей много чего хотелось сказать.
В марте Мария начала болеть. Она не могла проглотить ни кусочка, и ее так сильно тошнило, что она не решалась покинуть спальню. Леди Солсбери велела воспитаннице лежать в постели и обратилась к придворному врачу. Он пустил больной кровь, чтобы сбалансировать соки в организме, проверил мочу и прописал настойку из полыни, мяты и мелиссы. Полынь, сказал врач, следует принимать в малых дозах, поскольку передозировка может быть смертельной. Леди Солсбери лично сходила в кладовую и, совершив набег на сундук с сушеными травами, приготовила зелье.