После чего с тяжелым сердцем послала за гонцом.
Персонал в Хансдоне не понимал, как вести себя с Марией, пока не настал день, когда сэр Джон Шелтон объявил о том, что вышел новый Акт о престолонаследии. Всех собрали в зале, и Мария замерла в напряженном ожидании.
– Парламент постановил, – читал сэр Джон, – что после смерти короля английская корона переходит к детям королевы Джейн. В акте сказано, что, несмотря на невыносимые страдания, которые его милость испытал из-за двух незаконных браков, пламенная любовь и нежная привязанность к своему королевству и своим подданным побудили его, в силу исключительного великодушия, решиться на третий брак, безупречный и не имеющий препятствий, и плод этого брака, если Всевышний ниспошлет таковой, будет иметь бесспорное право наследования. Далее постановлено, – сэр Джон остановил взгляд на Марии и Елизавете, которая с озадаченным видом держала сестру за руку, – что два первых брака короля считаются незаконными и, таким образом, леди Мария и леди Елизавета являются незаконнорожденными, в силу чего не могут наследовать трон. Если королева Джейн не сможет родить ребенка, данный акт наделяет короля правом назначить наследником любого по своему выбору.
Все взоры были устремлены на Марию, которая изо всех сил пыталась скрыть свой гнев, вспыхнувший при упоминании невыносимых страданий отца из-за выпавших на его долю тягот двух браков. А как насчет страданий самой Марии? Или страданий ее матери? И кто, благодаря ему, теперь находится в опасности? У Марии горели щеки.
Она не слишком рассчитывала на легитимизацию и сейчас, скорее, переживала из-за Елизаветы, которую также низвели до статуса незаконнорожденной.
– Что он имел в виду? – звонким голосом спросила малышка.
– Ничего такого, из-за чего вам следовало волноваться, Бесс, – ответила Мария, поспешно уводя ребенка в детскую.
К чести обитателей Хансдона, после оглашения акта практически ничего не изменилось. В знак признания их королевской крови к сестрам относились с почтением и за ними хорошо ухаживали. Что касается Елизаветы, изменился не только ее статус, но и она сама. Она выросла из всей своей одежды, и для получения новой леди Брайан пришлось настойчиво обращаться к Кромвелю, поскольку король уехал на свой медовый месяц. Для самой Марии произошедшие изменения были даже к лучшему. Очень многие хотели, чтобы ее восстановили в правах, а вот в защиту Елизаветы не было подано ни единого голоса. И все же, учитывая пугающую неопределенность будущего, положение Марии по-прежнему было аномальным.
Наконец-то пришло письмо от мастера Кромвеля. Оно было лаконичным и сугубо деловым, и, хотя Мария читала послание с нарастающим ужасом, она не могла не заметить проглядывающее сквозь сухие строчки сочувствие. Королевские судьи, писал секретарь, отказываются возбуждать против Марии дело и предлагают ей, дабы избежать обвинения в измене, подписать документ с признанием ее отца главой Церкви, а брак ее матери кровосмесительным и незаконным.
Я настоятельно советую Вам подчиниться, поскольку мне стоило немалых трудов уговорить короля согласиться, чем навлек на себя столь сильное неудовольствие, что уже жалею о предложенной Вам руке помощи.
Марию, возлагавшую на Кромвеля большие надежды, постигло тяжкое разочарование. Она смяла письмо и, чувствуя себя всеми покинутой, написала своему заступнику, что совесть никогда не позволит ей этого сделать.
Ответ пришел неожиданно быстро, словно принесенный на крыльях. Мастер секретарь в крайне резкой манере безапелляционно заявил, что сожалеет о неподобающем противостоянии Марии с отцом, и приложил к письму перечень статей, которые ей следовало подписать, при этом добавив, что в случае отказа не может ручаться за ее безопасность.
Мария смотрела на перечень, ощущая себя опустошенной. Она не будет, просто не сможет рисковать своей бессмертной душой ради благосклонности земного короля, как бы ей ни хотелось его любви и одобрения. Она не станет обращать внимание на письмо Кромвеля, а дождется ответа отца, хотя со временем уже начала сомневаться, что он снизойдет до ответа. А затем надежда умерла. Мария поняла, что отец не собирается отвечать и примирение с ним будет зависеть исключительно от того, подпишет ли она ненавистный документ. Но она не могла! Боже правый, это противоречило всему, во что она верила! Хотя даже Шапюи уговаривал ее подписать бумагу. По его словам, сам император настоятельно советовал сделать это.
До самой ночи она сидела в своей комнате перед перечнем статей не в силах поставить под ними свою подпись. Она чувствовала себя совершенно разбитой: ужасно разболелась голова, а живот свело спазмами. Слезы застилали глаза, слова расплывались.
– Моя дорогая матушка, прости меня! – прошептала Мария, окуная перо в чернильницу и собираясь с духом, чтобы принести эту жертву. – Всемогущий Господь, прости меня!
Они, конечно, простят, но вот сможет ли она когда-нибудь сама себя простить?
Ее искушал дьявол, соблазняя мыслями о тех выгодах, которые она наверняка получит, пойдя на сделку с совестью. Дьявол рисовал соблазнительные картины того, как отец широко раскрывает дочери любящие объятия, как тепло приветствует ее королева Джейн, как она, Мария, снова становится частью блестящей жизни двора. Больше никаких унижений, никакой опалы, никаких страхов перед будущим. Но к чему все эти блага, думала она, если придется провести остаток жизни с нечистой совестью, с осознанием предательства идеалов своей матери, за которые та страдала и боролась, и со стыдом за малодушную капитуляцию ради мирских благ, тогда как другие до конца оставались верны своим принципам и даже умирали за них?
Тем не менее Кромвель, которого она по-прежнему считала своим другом, мессир Шапюи и император настоятельно советовали подписать документ. Все они уверяли Марию, что папа римский освободит ее от ответственности, поскольку она сделала это под принуждением.
Время было уже совсем позднее. Июньские сумерки потихоньку сгустились, погрузив комнату в темноту. Мария зажгла свечу, снова взяла перо и, стараясь ни о чем не думать, поставила свою подпись.
Она сделала это. Она наконец признала отца верховным главой Церкви Англии, а брак своей матери, по законам Божьим и человеческим, кровосмесительным и незаконным. Одним росчерком пера она перечеркнула все, что считала святым для себя.
Мария опрометью бросилась к ночному горшку, и ее вырвало.
На следующее утро, дрожа всем телом, преодолевая тошноту и чувствуя себя Иудой, она отправила Кромвелю документ, приложив к нему письмо королю, написанное по совету мастера секретаря в самых униженных выражениях, какие только она могла подобрать:
Я умоляю Вас, зная Ваше безграничное великодушие, простить меня за нанесенные Вам оскорбления, настолько ужасные, что мое тяжелое и испуганное сердце не осмеливается и впредь звать Вас отцом. Я не смогу быть счастливой, пока Вы не простите меня.
По правде говоря, теперь она действительно больше никогда не сможет быть счастливой. Но какое это сейчас имело значение, если ей пришлось опуститься до того, чтобы униженно выпрашивать дозволения пасть к ногам короля ради его аудиенции?
«Ваше Высочество еще никогда так блестяще не выполняла своей работы! – писал торжествующий Шапюи. – Я счастлив, что мне удалось избавить Вас от малейших угрызений совести».
«Ничего вам не удалось! – мысленно воскликнула Мария. – Теперь мне придется с этим жить, что просто невыносимо». И тем не менее тон послания Шапюи был ликующим. Теперь, говорил он, не осталось никаких препятствий для примирения Марии с отцом. Дай Бог, чтобы Шапюи оказался прав и король простил дочь за столь долгое ожидание ее покорности!
Два дня спустя Марии сообщили, что посланник короля сэр Томас Ризли хочет с ней поговорить. Мария поспешила в зал в надежде, что гость привез долгожданную весточку от отца.
– Миледи, я прибыл к вам по поручению его милости. – Посланник короля поклонился Марии. Это был щеголеватый рыжебородый, длинноносый мужчина с умными глазами под тяжелыми веками. От него исходила аура неуемных амбиций, характерная для многих молодых мужчин при дворе. – Король получил подписанный вами документ и теперь хочет, чтобы я взял у вас развернутое письменное признание всех ваших провинностей и передал его мастеру Кромвелю.
Мария, ломая руки, с ужасом смотрела на Ризли:
– Но я, право, не знаю, что еще можно написать.
– Я вас проинструктирую.
Мария пыталась изобразить благодарность, однако душа ее пребывала в смятении. Почему отец растягивает ее мучения? Но делать было нечего, пришлось подчиниться. С помощью сэра Ризли, а местами под его диктовку она написала длинное и унизительное письмо Кромвелю с подробным перечислением своих прегрешений и выражением благодарности за его великодушное участие в урегулировании ее отношений с королем.
Когда она подписала и запечатала документ, Ризли с улыбкой произнес:
– А теперь я должен попросить ваше высочество сказать мне, кого из дам вы хотели бы иметь в услужении, если его величество, вернув вам свою благосклонность, решит расширить ваш двор.
Мария была на седьмом небе от счастья. Подобные инструкции он мог получить только лично от короля! У нее сразу стало легче на душе, и она напомнила себе, что его святейшество отпустит ей этот грех и освободит от ответственности за содеянное.
– Я с удовольствием оставляю это на усмотрение короля. – Мария понимала, что сейчас разумнее постоянно демонстрировать свою лояльность.
После отъезда Ризли у Марии, несмотря на легкое недомогание, словно камень с души упал и даже поступь стала намного легче. Двор, очевидно, уже получил необходимые указания, поскольку отношение к Марии резко улучшилось. А кроме того, как сообщали стражники, у ворот нередко собирались люди в надежде хоть мельком увидеть принцессу. А затем в конце июня в Хансдоне появились посланники короля, которым было поручено проверить, что она ни в чем не нуждается, и сообщить о предстоящем визите королевской четы.