В то время она находилась в замке Фрамлингем, но происходящие в большом мире события настолько ее взволновали, что она внезапно почувствовала непреодолимое желание снова тронуться в путь. Итак, она возвращалась в Бьюли. Но когда она прибыла туда в декабре, то с ужасом узнала от друзей при дворе, что Кранмер и епископы с парламентской трибуны публично отказались от доктрины пресуществления. Мария в расстройстве залилась слезами, причем плакала она настолько безутешно, что дамам пришлось ее успокаивать.
– Они не могут этого делать! – рыдала она, теребя насквозь мокрый носовой платок. – Это первостатейная ересь, и они насаждают ее среди невинных людей! Они не могут отрицать чудо мессы, этот сакральный момент, когда хлеб и вино превращаются в Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа. Что отнюдь не является символом! Будь мой отец жив, они не посмели бы этого сделать. Он непременно отправил бы их на костер!
Юная Джейн Дормер, стоявшая на коленях перед Марией, содрогнулась:
– Мадам, но зачем он стал бы сжигать людей?!
– Храни вас Бог, дитя, – ответила Мария. – Потому что еретиков следует безжалостно уничтожать, чтобы они не заражали верующих. Сжигание на костре напоминает людям об адском пламени, которое их ждет, если они свернут с праведного пути. Огонь очищает душу – вкус ада на земле дает грешнику последний шанс отречься и попасть в рай. А если он не отречется, то разрушение его тела означает, что оно никогда не сможет воскреснуть, когда начнется конец света и Господь снова придет. Это жестокое наказание, но оно может спасти души для Христа. – Заметив на лице Джейн тень сомнения, Мария вздохнула. – Без подобного наказания или его примера многие души будут потеряны.
– Джейн, слушайте, что говорит ваша хозяйка, – сказала Сьюзен, протягивая Марии свежий носовой платок. – Вы навряд ли найдете человека с таким чистым сердцем или ревностным отношением к истинной вере.
– Мы все должны молиться, чтобы лорд-протектор и его друзья узрели истинный свет и вернулись в лоно Церкви. – Мария стиснула руку подруги, затем открыла следующее письмо. – Господи помилуй! Парламент своим актом согласовал приказ Совета запретить мессу. – Мария резко встала, напоминая себе, что она была внучкой королевы Изабеллы, чья смелость вошла в легенды. – Закон там или не закон, но я этого не потерплю!
Она отдала приказ своим капелланам ничего не менять.
– «…Отдавайте же кесарево кесарю, а Божие – Богу»[3], – процитировала она. – Мессу будут и далее служить на старый лад, что бы там ни постановил парламент.
Мария так и не выяснила, кто на нее донес. Это мог быть один из домочадцев или кто-либо из редких посетителей, а возможно, информатор, притворившийся кем-нибудь из местных жителей, приходивших в Бьюли молиться по старой памяти. Но ближе к концу декабря на пороге появилась депутация лордов Совета.
Мария приняла их в зале, вне себя от негодования и полная опасений.
– Милорды, что привело вас сюда?
Вперед выступил сэр Уильям Паджет, некогда считавшийся ее другом:
– Мадам, мы приехали сюда, чтобы попросить вас проявить благоразумие в исповедовании своей веры. Милорд протектор заявил, что вы можете продолжать ее исповедовать, но он крайне обеспокоен слишком пышным церемониалом и вызывающей демонстративностью при проведении мессы в вашем доме. Что совершенно недопустимо.
Мария гордо подняла голову:
– Не могу согласиться с вами, милорды. Невозможно воздавать слишком много почестей нашему Господу.
– Запомните, мадам, что Совет и так проявил излишнюю снисходительность, позволив вам нарушать закон.
– Я никому не причиняю вреда, спокойно живя здесь, в деревне. И хочу напомнить вам, милорды, что именно вы прислали мне священника, дабы мои домочадцы и люди, живущие поблизости, могли получить утешение в мессе. Осмелюсь сказать, что его императорское величество будет рад услышать, что нам по-прежнему дозволено это делать.
Паджет промолчал, остальные лорды смущенно переглянулись. Они откровенно боялись. Боялись влияния и популярности Марии. И не осмеливались открыто ее осуждать из страха оскорбить могущественного испанского кузена, вероятно предполагая, что в один прекрасный день она может стать их королевой. Мария, любезно улыбаясь, вежливо с ними распрощалась.
Марию не пригласили отпраздновать Рождество при дворе. Впрочем, она в любом случае не поехала бы. Было благоразумнее держаться подальше от дворцовых интриг.
Глава 21
Томас Сеймур арестован! Холодным январским вечером Мария стояла возле окна, в одной ночной рубашке, и читала письмо от Нан Стэнхоуп. Камин в спальне был растоплен, но от окон тянуло сквозняком.
Мария читала и не верила своим глазам. Этот дурак каким-то образом проник в королевскую спальню, очевидно с намерением похитить короля, свергнуть брата и захватить власть. В ходе нападения Томас застрелил собаку Эдуарда и был тотчас же арестован. Король, писала Нан, очень испугался. Что вполне понятно. Теперь Сеймур находился в Тауэре. Мария покачала головой. Он всегда был слишком отчаянным и импульсивным.
Картина преступления постепенно прояснилась. Сеймур даже планировал тайно жениться на Елизавете, что без согласия Совета стало бы государственной изменой. И похоже, собирался пленить короля и саму Марию, а затем убить членов Совета. При этой мысли Мария мрачно улыбнулась. Но по мере того, как она читала дальше, улыбка медленно сползала с ее лица. Елизавету подвергли допросу из-за возникших подозрений, что она согласилась на вероломный брак.
Мария тяжело опустилась в кресло. Ее сводной сестре, быть может, и было всего пятнадцать, но она считалась очень смышленой и сообразительной. У нее наверняка хватило бы ума не ввязываться в столь безумную авантюру. Она не хуже Марии знала, что не имеет права выходить замуж без согласия короля, так как в противном случае последствия будут ужасными. Господи, речь шла о ее жизни и смерти! Ах, если бы она, Мария, могла встретиться с сестрой и дать ей хороший совет!
У Марии словно камень с души свалился, когда Нан сообщила, что Елизавета, несмотря на суровый допрос, смогла доказать свою невиновность. «Они от нее ничего не узнали», – писала Нан, и у Марии возникло твердое ощущение, что Нан считает, будто там было что скрывать. От таких вещей у кого угодно голова могла пойти кругом!
Сьюзен сообщила Марии, что слуги вовсю сплетничают.
– Мадам, при всем моем уважении к вам, должна сказать, что слуги судачат, будто леди Елизавета уже находится в Тауэре и она ждет ребенка.
– Я никогда в это не поверю! – воскликнула Мария, невольно вспомнив, что Елизавета была дочерью Анны Болейн.
Страхи Марии еще больше усилились, когда Нан рассказала, что, по признанию миссис Эшли, еще при жизни Екатерины Сеймур вел себя возмутительно по отношению к Елизавете, и уже позже она, миссис Эшли, подталкивала их к вступлению в брак. Мария не совсем понимала, что имела в виду Нан, поскольку по-прежнему имела самое смутное представление о том, что происходит между мужчиной и невинной девицей, но при всем при том сильно встревожилась.
В марте Сеймура отправили на плаху, предъявив обвинение в государственной измене по тридцати трем пунктам. Мария боялась, что Елизавета станет следующей, и искренне сочувствовала одиннадцатилетнему Эдуарду, вынужденному санкционировать смерть дяди, несчастной малышке Марии Сеймур, осиротевшей в два года, и даже Сомерсету, которому пришлось подписать смертный приговор родному брату.
Но после казни Сеймура ничьей крови больше пролито не было. Елизавету оставили в покое, и до Марии вскоре дошли слухи, что сестра усиленно старается дистанцироваться от скандала и даже носит строгие черно-белые одежды, как и пристало добродетельной девушке-протестантке. Все это приводило Марию в содрогание. Елизавета и раньше имела склонность все драматизировать, но что касается ее роли в той неприглядной истории, тут Мария толком не знала, чему верить, хотя и была потрясена той беспечностью, с которой сестра приняла новую религию.
В конце марта, когда Мария находилась в Кеннингхолле, в свое время конфискованном у Норфолка и переданным ей в собственность, парламент издал новый Акт о единообразии. В дальнейшем любой священнослужитель, которого застукают за проведением мессы, должен быть оштрафован; если он продолжит упорствовать в своих заблуждениях, его будет ждать пожизненное тюремное заключение.
Мария боялась за своих капелланов. Поскольку за ней стоял могущественный кузен-император, на которого, как заверил ван дер Делфт, она могла положиться, члены Совета не посмеют ее тронуть, но они вполне способны арестовать священников, проводящих мессу. А если советники всерьез разъярятся, то могут заставить ее отречься от истинной веры и принять новые законы.
– Что ж, я лучше умру, чем соглашусь на это, – сказала она за обедом своим придворным в тот день, когда узнала о принятии акта. – Я готова заявить о себе как о поборнице католической веры, чего бы это ни стоило.
В тот день она продемонстрировала свое неповиновение, попросив капелланов провести в ее присутствии особенно торжественную мессу. До сих пор она посещала две мессы в день, но с этого момента взяла себе за правило ходить на три мессы, да к тому же приглашать на службу местных жителей, поскольку некоторые из них перестали это делать из страха навлечь на нее неприятности. Затем она написала императору, умоляя его принять меры и обеспечить ей возможность продолжать исповедовать старую веру, чтобы она могла оставаться в ладу со своей совестью. «Даже если это будет вопрос жизни или смерти, я не отрекусь от католической религии нашей Матери-Церкви, несмотря на угрозы и насилие», – писала она.
Мария рассчитывала, что Карл ответит в столь же воинственном духе, и была крайне разочарована, когда он написал, что ей в любом случае не стоит наживать себе врага в лице Сомерсета. Если дойдет то того, что ей запретят посещать мессы, она должна будет с чистой совестью подчиниться, ибо сделает это под принуждением.