– Я целую это письмо, потому что оно подписано его величеством, – сказала она, – но отнюдь не из-за содержания, которое наверняка является делом рук Совета.
Встав с колен, Мария сломала печать и прочла письмо, а затем перечитала его уже во дворе.
Это было очередное угрожающее официальное послание, направленное на то, чтобы угрозами заставить Марию принять новую веру. Она должна понимать, писал Эдуард, что разрешение Сомерсета было дано лишь на короткое время, дабы она могла осознать пагубность своих заблуждений. Теперь это время истекло, и король требовал от сестры, равно как и от всех остальных подданных, выполнения своих приказов. Начиная с этого момента, если она и ее капелланы нарушат закон, к ним будут применены те же санкции, что и ко всем остальным.
Мария не верила, что Эдуард сам составил письмо. Оно наверняка было написано одним из его государственных секретарей – Уильямом Сесилом, являвшимся креатурой Уорика. Вчитываясь в текст письма, Мария пробормотала:
– Похоже, добрейший мистер Сесил поработал на славу! – И, посмотрев на лордов, сказала: – Я самая смиренная, самая покорная подданная короля и его несчастная сестра, и я готова подчиняться во всем, что не противоречит моим убеждениям, но я скорее сложу голову на плахе и приму мученическую смерть, нежели пойду на вероотступничество. Когда его величество станет старше и сможет судить о подобных вещах, я подчинюсь ему в выборе веры. Но сейчас, хотя он, несмотря на свою молодость, и является замечательным королем, поскольку обладает более глубокими познаниями, чем большинство его сверстников, он не может быть судьей в вопросах религии.
– Мадам, вы слишком долго испытывали терпение его величества. Отныне в вашем доме не могут проводиться никакие богослужения, за исключением тех, что разрешены законом. Должен поставить вас в известность, что ваши служащие заключены в Тауэр за отказ выполнять приказ его величества о запрете служения мессы, – сурово произнес Рич, и Мария услышала в его словах неприкрытую угрозу.
В ужасе она, стараясь сохранить самообладание, пыталась найти нужные слова:
– Их отказ свидетельствует о том, что они еще благороднее, чем я думала. Милорды, позвольте сказать, что у меня имеется письмо от императора, где совершенно четко изложены условия разрешения, полученного от герцога Сомерсета. Этому письму я доверяю больше, чем всем вашим словам. – Она заметила презрение на лицах лордов, но решила не останавливаться. – И даже если вы не испытываете уважения к императору, то обязаны относиться ко мне более почтительно хотя бы в память о моем отце, благодаря которому вы, будучи никем, стали всем. Будьте уверены, посол императора непременно узнает, как вы со мной обращаетесь…
– Мадам, – перебил ее Рич, – я привез с собой проверенного, надежного человека, способного заменить вашего гофмейстера.
– Можете отвезти его обратно! – заявила Мария. – Я сама выбираю себе помощников, а если ваш новый гофмейстер въедет в ворота моего дома, я немедленно выеду из этих ворот, так как под одной крышей нам вдвоем будет тесно. – Сделав паузу, Мария тяжело вздохнула. – Милорд канцлер, я тяжело больна, хотя делаю все для сохранения своей жизни. Но если мне суждено умереть, то на смертном одре я открыто заявлю, что в моей смерти виноваты вы и ваш Совет. Вы складно говорите, хотя на самом деле питаете ко мне неприязнь.
Мария резко повернулась, прошла мимо Рича в дом и, спрятавшись за шторой, стала наблюдать за лордами, которые дали волю своему гневу. Когда входная дверь снова открылась, Мария взбежала по винтовой лестнице на галерею над залом и уже оттуда услышала, как Уингфилд созывает во двор ее домочадцев. После чего Рич объявил им, что в доме теперь запрещено служить мессу, а нарушителям запрета грозит тюремное заключение. Затем Рич повернулся к капелланам. Мария насчитала только троих, и у нее сразу возник вопрос: где четвертый, отец Холл? Неужели он тоже сбежал? Впрочем, времени гадать не оставалось, так как Рич уже предупреждал собравшихся, что, если вместо Книги общей молитвы они станут использовать другой молитвенник, им будет предъявлено обвинение в государственной измене.
У Марии сердце обливалось кровью при виде того, как запуганные домочадцы покорно соглашались подчиниться. Но еще больше ее встревожило то, что Рич велел своим людям обшарить весь дом в поисках спрятавшегося там священника. Мария, опасаясь за безопасность отца Холла, высунулась из окна и подозвала к себе Рича, хотя охрана уже вбегала в зал.
– Милорд канцлер, здесь вы не найдете отца Холла, поскольку он больше у меня не служит. Отзовите ваших людей! – Но то был глас вопиющего в пустыне, и Марии оставалось лишь молиться, что капеллан хорошо спрятался или успел покинуть дом. Стараясь говорить ровным тоном, она продолжила: – Умоляю, попросите советников вернуть моего гофмейстера, так как после его исчезновения я вынуждена лично заниматься счетами. Теперь я знаю, сколько буханок хлеба можно выпечь из бушеля пшеницы, а вы наверняка понимаете, что ни мать, ни отец не учили меня печь хлеб или варить пиво. Откровенно говоря, я устала заниматься бумагами, и если милорды отпустят сэра Роберта домой, то сделают мне большое одолжение.
Учтиво попрощавшись, Мария отошла от окна и направилась к себе. Она увидела, что солдаты спустились по лестнице в зал несолоно хлебавши, как злорадно заметила она. Когда советники уехали, открылась панель в стене – Мария даже не знала о существовании в доме хитро устроенной двери, – и из проема появился отец Холл. Он показал Марии свое укрытие – крохотный чулан, не больше трех квадратных футов, – и спросил, зачем приходили лорды.
– Вы хотите сказать, что не слышали, о чем шла речь? – с надеждой спросила Мария.
– Именно так, дитя мое, – с озадаченным видом ответил священник.
– Тогда вы можете смело говорить, что не слышали приказа, запрещающего моим священникам служить мессу, и не солжете, – обрадовалась Мария.
– Конечно не слышал, – улыбнулся священник.
На следующий день Мария скрепя сердце отпустила своих священников:
– Я делаю это против своей воли, чтобы избавить вас от мук совести из-за необходимости поступиться своими принципами. – Мария разрыдалась, когда те подошли к ней, чтобы благословить на прощание.
Она продолжила посещать мессу, но в условиях величайшей секретности.
– Я скорее буду жить под страхом измены и наказания, чем лишусь утешения, которое дает мне моя вера, – сказала Мария отцу Холлу.
Мессу служили в ее личных покоях в присутствии самых доверенных людей, так как Мария практически не сомневалась, что среди ее домочадцев наверняка есть шпионы.
В начале сентября к Марии, недавно вернувшейся в Хансдон, приехал с визитом из Хэдхэма Николас Ридли, протестантский епископ Лондонский. Несмотря на диаметрально противоположные взгляды на вопросы веры и излишний религиозный пыл епископа, Мария высоко ценила его за искренность, а потому приветствовала гостя в самой любезной манере, памятуя о том, как он был добр к ней, когда умирал ее отец.
Устроившись перед камином, они завели дружескую беседу на общие темы, а затем Ридли предложил свои услуги для духовного окормления домочадцев Марии, обещав в следующее воскресенье приехать в Хансдон и прочитать проповедь.
– Я могу также привезти вашему высочеству кое-какие книги и религиозные трактаты, – сказал он.
Перед епископом определенно поставили задачу обратить Марию в протестантизм, и она была глубоко разочарована.
– Я не стану посещать протестантское богослужение! – отрезала она.
– Мадам, уверен, что вы не станете отвергать слово Божье, – попытался урезонить ее Ридли.
– Я не знаю, что вы называете словом Божьим, – вспыхнула Мария. – Слово Божье стало совсем не тем, каким оно было во времена моего отца.
– Испокон веков слово Божье оставалось неизменным, но в одни времена его понимали и трактовали лучше, чем в иные, – парировал епископ.
– Если бы мой отец был жив, вы не осмелились вести подобные речи! – возмутилась Мария. – Ну а что касается ваших книг, то я, хвала Господу, не читала ни одной из них. Не читала и не собираюсь читать! – Мария встала, давая понять, что визит окончен, и, уже прощаясь с Ридли, добавила: – Милорд, я признательна вам за визит, но не за ваше предложение окормлять меня и моих домочадцев.
Шейфве выразил официальный протест против недавних действий Совета в отношении Марии, однако советники ответили, что король настаивает на неукоснительном соблюдении своих законов и ни для кого, даже для своей сестры и наследницы, не намерен делать исключение.
Проходили недели, и Мария поняла, что Совет каким-то чудесным образом оказался не в курсе того, что происходит в ее доме. А если советники что-то такое и знали, то не предпринимали никаких шагов для пресечения крамолы. В глубине души Мария не сомневалась, что им известно о тайных мессах, проводимых для узкого круга лиц, и у нее, естественно, возникал вопрос: вызвано ли это боязнью расправы со стороны императора? Несмотря на масштаб военных расходов Карла, в его распоряжении по-прежнему имелось больше ресурсов, чем у Англии, и при возникновении провокации он мог легко сместить направление удара с Франции на Англию. Мария надеялась, что было принято негласное решение считать, будто она соблюдает закон.
Узнав, что осенью Уорику был присвоен титул герцога Нортумберленда, Мария лишь презрительно фыркнула, ибо он, безусловно, был этого недостоин. И одновременно маркизу Дорсету пожаловали титул герцога Саффолка, и, таким образом, Фрэнсис, кузина Марии, стала герцогиней; несколько лордов получили пэрство. Мария подозревала, что Нортумберленд, пользуясь близостью к королю, усиливал свое влияние на него.
В октябре стало известно, что Сомерсета снова посадили в Тауэр по обвинению в измене и заговоре, после чего у Марии невольно возник вопрос: не участвовал ли он в интригах с целью сместить новоиспеченного герцога Нортумберленда. Старинной подруге Марии, герцогине Сомерсет, теперь уже не пыжившейся от гордости, разрешили присоединиться к мужу. Мария понимала, что на благополучный исход дела рассчитывать не приходится, и почти сочувствовала свергнутому герцогу.