Лондон, казалось, сошел с ума. Люди, бежавшие во всех направлениях, бросали в воздух шляпы с криками: «Леди Мария провозглашена королевой!» Горожане жгли на улицах костры, в приходских церквях звонили колокола, восторженные толпы отмечали восшествие Марии на престол. Шейфве сообщал, что трудно описать словами ту экзальтацию, свидетелем которой он стал.
Я еще ни разу не видел подобного народного ликования. По крайней мере, на моей памяти такого еще ни разу не было.
Казалось, все жители вышли на улицы, и отцы города поспешно сделали так, чтобы из фонтанов и труб било вино. Даже сановные олдермены и зажиточные купцы скинули официальные одежды и пустились в пляс вместе с остальными, весело распевая простонародные песни. Празднование длилось всю ночь до утра, люди приглашали друг друга вечером на обед. В тот день в каждой приходской церкви исполняли «Te Deum», а колокола не умолкали до самой ночи. «Такое чувство, – писал Шейфве, – будто каждый городской житель пребывал на небесах».
Мария не могла сдержать слез. Как жаль, что она не видела народного ликования собственными глазами! Она много времени проводила в часовне, вознося благодарность Богу за все Его милости и убеждая себя в том, что эти пышные празднования были не только в честь ее, Марии. Нет, народ отмечал торжество права, а она являлась лишь сосудом, в котором содержалось то самое право, а потому не должна поддаваться греху гордыни.
Пока шла усиленная подготовка к грядущему переезду в Лондон, Мария летала словно на крыльях. Она радовалась возможности снова открыто проводить богослужения, слушать мессу без страха расправы, видеть, как с лиц любимых слуг исчезает тень тревоги.
И вот, пребывая на вершине блаженства, Мария вдруг вспомнила о леди Джейн, ставшей пешкой в смертельной игре Нортумберленда. Она по-прежнему находилась в Тауэре, превратившемся для нее в тюрьму, поскольку Совет распорядился выставить у дверей охрану. Родители Джейн скрылись, оставив дочь на милость судьбы, с неодобрительной усмешкой вспомнила Мария. Как они могли поступить так с собственным ребенком, оказавшимся в опасности? Ведь, по слухам, Джейн вовсе не стремилась быть королевой, ее силой заставили надеть корону.
Мария высказала свою точку зрения Сьюзен и сэру Роберту, когда однажды вечером об этом зашел разговор.
– Да, мадам, однако, приняв это предложение, она совершила государственную измену, – напомнил сэр Роберт.
– Но она еще так молода, – подала голос Сьюзен.
– Достаточно взрослая, чтобы отличать добро от зла, – сурово проронил сэр Роберт.
– И все же не настолько, чтобы противостоять объединенной воле Нортумберленда и Тайного совета, – вспомнив, как страшно ей было противостоять им всем, заметила Мария. – Я буду к ней снисходительна. – Она сделала вид, что не заметила, как сэр Роберт покачал головой.
– Надо же, как легко и просто трусы меняют свои убеждения, – пробормотала Мария, читая письмо от Паджета, где тот описывал арест Нортумберленда и его сына, сэра Роберта Дадли.
Герцог уже покорился Марии и велел своему герольду провозгласить ее королевой на рыночной площади Кембриджа. Герцог даже бросил свою шляпу в воздух и прокричал: «Боже, храни королеву Марию! Боже, храни королеву Марию! Боже, храни королеву Марию!» И велел отслужить мессу. После чего попытался скрыться, но Арундел ворвался в его резиденцию и арестовал именем королевы.
К этому времени Мария успела распустить свою армию, собравшуюся во Фрамлингеме, и теперь скакала на юг во главе большого отряда. Она была в восторге от приема, оказанного ей в Ипсвиче, где отцы города встретили ее за городскими воротами, презентовав большой кошель с золотом. Когда она проехала верхом по улицам, запруженным ликующими толпами, группа ангелоподобных маленьких мальчиков вручила ей сердце из чистого золота с надписью «Сердце народа», тем самым растрогав ее до слез. Мария остановилась в Уингфилд-хаусе, где приняла очередных перебежчиков, пришедших засвидетельствовать свое почтение и попросить прощения. В ходе продвижения их отряда на юг Марию встречали множество мужчин различного звания и общественного положения, некоторые желали вымолить прощение за предательство. Она тепло принимала их и даже соглашалась простить, но решительно отказалась общаться с самыми верными приспешниками Нортумберленда и его сыновьями. Она поймала себя на том, что не доверяет тем, кто лишь недавно переметнулся на ее сторону. Несмотря на внешнее радушие, некоторым из них она больше никогда не сможет доверять.
– Я знаю, люди гадают, за кого я могла бы выйти замуж, – как-то вечером сказала Мария, сидя за ужином в Бьюли. – Император лично велел своим послам не только поздравить меня с восшествием на престол, но и доходчиво объяснить, что мне необходимо выйти замуж, и как можно скорее, чтобы заручиться поддержкой супруга в нелегком труде управления государством и получить помощь в вопросах, в коих не разбираются дамы. Император посоветовал мне выбрать человека, которого я считаю наиболее достойным этой чести.
Мария не стала уточнять, что Карл предложил ей свои услуги при выборе мужа, дабы не давать повода считать, будто она действует по указке Испании и Священной Римской империи. Император, естественно, хотел бы, чтобы она заключила брак в интересах Габсбургов, однако Мария собиралась выйти замуж за одного из своих подданных, что стало бы удачным политическим ходом.
Сидевшие за столом лорды, похоже, с ней согласились.
– Быть может, вашему величеству стоит рассмотреть кандидатуру Эдварда Куртене, – сказал Вентворт, предлагая Марии кусок хлеба, чтобы подобрать соус с тарелки. – Он сидит в Тауэре со времен короля Гарри, но в его жилах течет старая королевская кровь Англии.
– Он слишком молод, – засомневалась Мария.
– Ему двадцать шесть лет, – заметил Оксфорд.
«На одиннадцать лет меньше, чем мне», – с грустью подумала Мария. Годы пролетели незаметно, и вот ей уже тридцать семь. Она и выглядела на свой возраст – зеркало не лгало. Люди превозносили ее красоту, хотя она знала, что то была банальная лесть. Она могла надеть, как и подобает королеве, самые роскошные платья, которые уже ждали в Бьюли, однако даже самые пышные наряды не могли скрыть субтильной фигуры или сделать моложе стареющее лицо. Золотисто-рыжие волосы по-прежнему оставались прекрасными, но брови над усталыми глазами были постоянно нахмурены, а рот сжат в узкую полоску. Какой мужчина сочтет ее желанной, особенно если он молод и полон сил? Кроме того, она чувствовала себя иссохшей не только снаружи. При мысли о том, что означает замужество, внутри все сжималось. Она никогда до конца не понимала, что именно происходит между мужчиной и женщиной в постели, лишь знала, что это необходимо для зачатия детей… и что это чрезвычайно непристойно и немного постыдно.
– Прямо сейчас я не могу думать о замужестве, – сказала Мария. – В настоящее время меня заботят совсем другие вещи, к тому же мои советники должны высказать свое мнение.
Мария переназначила всех лордов, явившихся вымаливать прощение; им было разрешено служить наряду с теми, кто входил в ее ближайшее окружение. Главными советниками она сделала Арундела и Паджета как самых опытных.
Нужно было принять решение насчет похорон брата. Она собиралась провести заупокойную мессу, хотя Шейфве и послы императора посоветовали похоронить короля Эдуарда по обычаям той веры, в которой он жил и умер. Не получив их поддержки, она решила прислушаться к внутреннему голосу.
– Мой приоритет – это религия, – заявила Мария собравшимся лордам. – И сейчас, когда Господь счел уместным посадить меня на трон, я считаю своей священной обязанностью восстановить истинную веру. Однако я не собираюсь делать резких изменений.
Не все сразу. Ей следует действовать осторожно. Она не сказала ни одной живой душе, что отправила тайное послание папе римскому с просьбой снять запрет, наложенный на Церковь Англии во время правления ее отца, и принять королевство обратно в подчинение апостольскому престолу. Она боялась столкнуться с яростным сопротивлением возвращению в объятия Рима. Людей следует направлять к истинной вере мягко и дипломатично. Марии не хотелось терять популярность, благодаря которой удалось победить в борьбе за престол.
Тем не менее Марию потрясло то, с какой скоростью люди возвращались к старой вере. На рынках шла бойкая торговля четками и распятиями. Впрочем, если это обратит заблудшие души к Христу, значит все было к лучшему.
Окружающие смотрели на нее с одобрением.
– Ваше величество намерены переехать в Лондон? – спросил Бедингфилд. – Там будет очень жарко и зловонно, да к тому же вокруг свирепствует чума.
– Что не слишком беспокоило людей, праздновавших мое восшествие на престол, – улыбнулась Мария. – Тогда я тоже не буду волноваться. Да, я собираюсь в Лондон.
– Мудрое решение, мадам, – просиял Оксфорд. – Лучше всего вернуться, пока народная любовь к вам находится на подъеме.
Мария приказала заточить в Тауэр Нортумберленда, его сыновей и подельников, виновных в государственной измене. Она распорядилась, чтобы леди Джейн вернула драгоценности короны и другую собственность, по праву принадлежащую ей, Марии, а также официально отказалась от престола. После чего Джейн перевели из королевских апартаментов в дом коменданта Тауэра, где с ней должны были обращаться как с почетной гостьей, но категорически не допуская общения с представителями семейства Дадли, которых содержали поблизости.
Как-то раз Марии сообщили, что пришла герцогиня Нортумберленд и слезно просит ее принять.
– Нет! Я не желаю ее видеть. Пусть уходит, – отрезала Мария и, выглянув в окно, увидела, как расстроенная герцогиня уныло едет верхом домой.
Тем не менее Мария приняла Фрэнсис Саффолк в память об их родстве. Фрэнсис не виновата, что ее трусливый муженек пустился в бега; на самом деле она была в панике. Бросившись Марии в ноги, Фрэнсис залилась слезами: