Ответом ей было лишь продолжительное молчание.
– Сдается мне, что никто не хочет иметь столь опасную персону под своей крышей, – заметил Гардинер.
Идея была отвергнута, и вскоре стало ясно, что мнения лордов кардинально разошлись и единогласия достичь невозможно.
– Мы должны принять решение, – настаивала Мария. – Я собираюсь в скором времени отбыть в Оксфорд, а потому крайне важно, чтобы Елизавета находилась под охраной в таком месте, где она не сможет нам навредить.
– А чем плох Тауэр? – спросил Гардинер. – Пока она будет там, мы сможем устроить ей еще один допрос по поводу ее подрывной деятельности.
Кое-кто из советников яростно набросился на него, и возникшая пауза позволила Марии собраться с мыслями. Она поняла, что советники смотрят в будущее: если она, Мария, паче чаяния умрет – быть может, упаси Господи, в родах, – Елизавета станет их королевой, а тогда что она сделает с теми, кто настаивал на лишении ее свободы?
Однако Гардинер был непреклонен и исключительно благодаря силе духа победил в этом споре. Мария отдала приказ арестовать Елизавету и отправить ее в Тауэр с условием, что с ней обойдутся по справедливости.
Ренар выразил глубокое удовлетворение; еще больше его обрадовало известие, что, прежде чем Елизавета покинет Уайтхолл, ее допросят лорд-канцлер и девятнадцать лордов Совета. Мария уполномочила Гардинера предупредить сестру, что она понесет суровое наказание, если не признает вину и не отдастся на милость королевы.
– Но, мадам, – уже после докладывал Гардинер, – она твердо отрицает, что совершила хоть что-то предосудительное, и говорит, что не может просить милосердия за вину, которой за собой не чувствует. Она умоляет об аудиенции у вашего величества, утверждая, что, лишь представ перед вами, сможет убедить вас в своей невиновности.
– Нет! – отрезала Мария. – Передайте ей, что я собираюсь покинуть Лондон и хочу, чтобы ее отправили в Тауэр до дальнейшего решения ее дела.
– Она была в ужасе, – сообщил Гардинер Марии, после того как передал новости Елизавете. – Мне кажется, она опасается, что ее тюремное заключение предвещает ей судьбу матери и леди Джейн Грей. Она по-прежнему отрицает какие-либо связи с Уайеттом и надеется, что вы, ваше величество, будете к ней милостивы и не отправите ее в такое печально известное и скорбное место, как Тауэр. На этом наш разговор закончился.
Мария скрепя сердце старалась хранить твердость. «Забудь льнущую к тебе маленькую сиротку, – уговаривала она себя, – забудь существовавшую между вами любовь!»
В ту ночь она наблюдала из своего окна, как сотня солдат вставала на стражу в садах Уайтхолла, чтобы приготовиться к утренней отправке Елизаветы в Тауэр.
На следующий день советники сообщили Марии, что, когда они пришли за Елизаветой, та была сильно расстроена и отчаянно старалась тянуть время. Она умоляла их дождаться следующего прилива, а получив отказ, попросила разрешения написать письмо королеве, и это заняло столько времени, что они в результате все-таки пропустили прилив.
Пембрук вручил Марии письмо. Послание Елизаветы в основном состояло из заявлений о ее невиновности и эмоциональных всплесков, но там не было ничего, что могло бы заставить Марию передумать. В ее душе нарастал гнев.
– И вы позволили себе попасться на ее удочку?! – возмущалась она. – Во времена моего отца не дозволялось писать подобных писем суверену. Ах, как бы мне хотелось, чтобы он вернулся хотя бы на месяц и устроил моим советникам хорошую взбучку, которой они давно заслуживают! Проследите, чтобы утром ее без задержек отправили в Тауэр!
Марию отнюдь не удивило сообщение, что Елизавета отказалась входить в Тауэр: она села на сырые холодные каменные плиты над затвором шлюза, рыдая и заявляя о своей невиновности, и отказалась двигаться. Она наверняка считала, что не выйдет из крепости живой.
– В конце концов нам удалось уговорить ее отправиться с лейтенантом в Дом королевы, – без особого облегчения в голосе сказал Полет, граф Винчестер.
– Это будет для нее достаточным наказанием. Там содержали ее мать, – пробормотала Мария, мысленно задавая себе вопрос: «Интересно, какие призраки посещают эти покои?» – Передайте лейтенанту, что она может ходить вдоль стен, но не дальше башни Бошан и в сопровождении пятерых охранников.
Однако начальник лейтенанта, констебль Тауэра, без обиняков высказал свою озабоченность по поводу предоставленной пленнице свободы, и Мария, передумав, лишила сестру всех привилегий. Елизавете запрещалось иметь перо и бумагу, а также с кем бы то ни было общаться. Когда Елизавета пожаловалась, что сидение взаперти отрицательно сказывается на ее здоровье, констебль позволил ей дышать свежим воздухом в окруженном стеной саду лейтенанта, но только в сопровождении вооруженного тюремного надзирателя. Констебль сообщил, что она страшно беспокоится о том, что с ней будет дальше, и живет в смертельном страхе казни.
Чтобы допросить Елизавету, в Тауэр отправилась депутация из десяти советников во главе с Гардинером. Советники доложили Марии, что не смогли вытянуть из Елизаветы ничего инкриминирующего, и, судя по их поведению, им было явно неловко держать ее в заключении.
Тем не менее Ренар продолжал оказывать на Марию давление, требуя предать Елизавету и Куртене смерти.
– Пока леди Елизавета жива, принц не будет чувствовать себя здесь спокойно, – говорил он, сидя напротив Марии за письменным столом в ее кабинете. – Я не могу рекомендовать его высочеству приезжать в Англию, пока не будут предприняты все необходимые шаги для обеспечения его безопасности.
Мария залилась слезами, ее ужасала перспектива потерять Филиппа.
– Лучше бы мне никогда не родиться, чем позволить, чтобы его высочеству был нанесен какой-нибудь вред! – рыдала она.
– В таком случае, мадам, делайте то, что должно! – Ренар был неумолим.
– Очень хорошо! Елизавета и Куртене предстанут перед судом еще до приезда принца. Обещаю. В качестве меры предосторожности он должен привести с собой собственных поваров и врачей.
Не успел посол уйти, как Мария тотчас же пожалела о своем опрометчивом обещании. У нее не было ни единого доказательства для вынесения обвинительного приговора, а советники никогда не согласятся на проведение подобного суда, тем более при их нынешнем настрое.
Март подходил к концу, и Паджет начал собирать английский двор для Филиппа. Однако Ренар настоял на том, чтобы принять участие в обсуждении, и в результате разгорелись жаркие споры, поскольку советники считали, что это их сфера ответственности, а отнюдь не его. В конечном счете Ренар, крайне недовольный, сдался.
От Филиппа по-прежнему не было никаких вестей.
Совет продолжал обсуждать, как быть с Елизаветой.
– Ее следует казнить ради безопасности вашего величества! – рявкнул Гардинер, но на него тут же зашикали другие советники.
– У нас нет никаких доказательств ее вины!
– Я согласна с моим лорд-канцлером, – сказала Мария. – Впрочем, я посоветуюсь с верховными судьями.
Однако судьи также объяснили Марии, что для обвинительного приговора у них недостаточно доказательств.
Созвав заседание Совета, Гардинер стал настаивать на том, чтобы Елизавету по крайней мере лишили права на престол.
– Нет! – при поддержке кое-кого из лордов заявил Паджет. – Давайте выдадим ее за границу за дружественного нам принца-католика. И нужно освободить Куртене. Его друзья оказывают на нас давление, требуя освободить его и принести извинения, ибо он не совершил никакой очевидной измены.
– Я вижу, ваше величество не предпринимает никаких действий ни против леди Елизаветы, ни против милорда Девона. – Ренар буквально излучал неодобрение. – И что вы собираетесь с ними делать?
– Мессир, я еще не решила. – Мария нервно переминалась с ноги на ногу в лучах изменчивого апрельского солнца, легкий ветерок игриво шевелил выбившуюся из-под чепца прядь волос.
Она не могла освободить сестру, поскольку до сих пор пребывала в твердом убеждении, что та имела какие-то связи с мятежниками. Восторженные крики толпы, когда Уайетт, стоя на эшафоте, реабилитировал Елизавету, явно свидетельствовали о ее популярности у народа. И популярность эта могла быть опасна.
Мария с Ренаром молча шли по берегу реки в сторону фруктового сада; придворные расступались и кланялись королеве. Но Мария шла перед, никого не замечая.
– Ваше величество, мне кажется, вы чем-то озабочены, – сказал Ренар.
– Да, я опечалена тем, что парламент препятствует моим попыткам вернуть старые законы, направленные против ереси. Лордов беспокоит вопрос о церковных землях. Они боятся, что возрождение католицизма поставит под угрозу права собственности тех, кому была пожалована церковная собственность после того, как мой отец распустил монастыри. И Паджет, кажется, задался целью подорвать мой план. Он знает, что я ратую за воссоединение с Римом, однако умышленно настраивает парламент против моих планов.
– Тогда вашему величеству следует его арестовать!
– За что? За то, что высказывает свою точку зрения во время дебатов? Нет, это невозможно. Однако я дала ему понять, что не хочу видеть его при дворе, и он уехал домой. – Мария замолчала, устремив взор на Ламбетский дворец на том берегу реки. – Меня должен утешать тот факт, что тысяча зрителей освистали Кранмера, Латимера и Ридли, когда их доставили из тюрьмы, чтобы принять участие в дебатах с группой католических теологов, которым я наказала обратить в истинную веру этих отступников. Богословы трудились три дня, но ничего не добились, а потому объявили этих троих еретиками, отлучив от церкви. Благодаря парламенту у нас нет закона, согласно которому еретики могут быть приговорены к смерти, и их отправили обратно в тюрьму.
– Ваше величество, со временем ваше мнение наверняка восторжествует.
– Да, но сейчас мне постоянно твердят, что я должна действовать осторожно.