[5], которую сочинил специально для нее в честь будущего наследника престола Томас Таллис, талантливый член Королевской часовни.
Ждать осталось меньше пяти месяцев.
Глава 35
Однако душевный подъем, который Мария ощущала на Рождество, бесследно исчез уже к январю, когда она серьезно заболела. Врачи заверили королеву, что с ребенком в ее чреве все в порядке. Тем не менее она чувствовала себя настолько плохо, что смогла написать лишь короткую записку в ответ на одно из озабоченных писем императора. И в довершение всего Филипп становился все более беспокойным. Мария начала опасаться, что, выполнив свой долг в Англии и сделав ей ребенка, он собирается ее покинуть. Ему не терпелось отбыть в Нидерланды, чтобы сражаться с французами, чего он и не скрывал от жены. Это стало бы его первой военной кампанией, первой возможностью повысить свой престиж в глазах всего мира.
Мысль о том, что супруг может уехать до рождения ребенка, приводила Марию в отчаяние, ей становилось еще хуже. По мере приближения родов страхи все больше усиливались. В свои тридцать девять она была старовата для рождения первенца. А если роды будут опасными и тяжелыми, она хотела бы, чтобы муж находился рядом.
– Вы ведь сейчас не уедете на войну? – Она сидела на постели, кутаясь в меха и чувствуя себя совершенно несчастной. – Вы нужны мне здесь!
Филипп, присев на край постели, взял жену за руку:
– Сейчас я, возможно, буду нужнее своему отцу.
Мария разрыдалась. Нездоровье сделало королеву эмоциональной. И каждый разговор об отъезде супруга кончался истерикой и бранью. Она ничего не могла с собой поделать, прекрасно понимая, что испытывает терпение мужа, которое и так находилось на пределе. Если она продолжит в том же духе, это наверняка подтолкнет Филиппа к отъезду, что еще больше подорвет ее слабое здоровье именно тогда, когда ей понадобятся все силы. Однако именно Филипп и был силой Марии, нужно только объяснить ему, что…
Ренар, как-то утром явившийся на аудиенцию, застал королеву в слезах после очередного спора с мужем, который осторожно удалился, задаваясь вопросом, что произошло с женщиной, продемонстрировавшей небывалую решительность в церковных вопросах.
– Ваше величество! В чем причина вашей меланхолии? – поинтересовался Ренар и, когда Мария сквозь всхлипывания поведала ему о своих страхах, заявил: – Этого нельзя допустить! Сейчас особенно важно холить и лелеять ваше величество. Я поговорю с королем!
– Нет, не стоит, – вяло запротестовала Мария, но Ренар, не став слушать возражений, поспешил откланяться.
Если он возьмет на себя задачу образумить Филиппа, то лишь испортит дело, поскольку король в любом случае не любил посла и был недоволен его влиянием на Марию.
Мария ждала, что на нее вот-вот обрушатся небеса, однако Филипп промолчал. Он даже стал добрее к жене и больше не заводил разговоров об отъезде.
Первым сожженным еретиком стал Джон Роджерс, женатый священник собора Святого Павла. Он публиковал памфлеты с призывом свергнуть королеву и всех папистов, а затем перед лицом членов Совета нагло отрицал реальное присутствие Иисуса Христа в Святых Дарах. Роджерс отправился на костер в начале февраля. Как рассказывал Марии Гардинер, толпа в Смитфилде была крайне недовольна тем, что Роджерсу запретили перед смертью попрощаться с женой и одиннадцатью детьми, которые, глядя на его чудовищные мучения, выкрикивали слова утешения.
Мария старалась не поддаваться жалости и не думать о том, каково это – заживо сгореть на костре.
– Ему предлагали прощение в случае покаяния уже перед тем, как он взошел на костер, однако он предпочел упорствовать в своей ереси, – оправдывалась она. – Он выбрал смерть.
Санкционировав смертный приговор Джону Хуперу, епископу Глостерскому, Мария запретила ему обращаться с речами к зрителям или выставлять себя мучеником.
– Его смерть была ужасной, – докладывал Гардинер. – Огонь пожирал его тело три четверти часа. Но я, пожалуй, избавлю ваше величество от деталей.
– Он вполне мог спастись, – содрогнувшись, пробормотала Мария.
В марте пятеро протестантов отправились на костер в Лондоне и еще один – в Колчестере. И все они стоически приняли смерть.
Мария, уже находившаяся на сносях, была уверена, что вид еретиков, корчившихся в агонии на костре, станет грозным предостережением для всех остальных, не позволит им свернуть с праведного пути. Она явно не ожидала, что народ будет протестовать.
– Мадам, протесты настолько бурные, что я опасаюсь нового мятежа, – с озабоченным видом обратился к Марии Ренар. – Сожжение на костре отнюдь не способствует обращению еретиков. Наоборот, это укрепляет их решимость и поселяет в их сердцах ненависть к вашему величеству. Ересь тех, кто умер на костре, воодушевила многих других, и они теперь называют казненных мучениками. Смелость этих людей порождает крамольные мысли о том, что за их веру не жалко отдать жизнь.
Донесения, получаемые Советом, подтверждали правоту слов Ренара. Число людей, готовых выступить против сожжения на костре, множилось.
– Нам приходится приговаривать беспрецедентное число негодяев к стоянию у позорного столба, – сообщил Марии Паджет. – Многие из них распространяют ложь и крамолу о вашем величестве и Тайном совете.
– Тогда заткните им рот! – приказала Мария.
Она удалилась в спальню для дневного сна, однако там ее ждал Филипп, пребывавший в крайне взвинченном состоянии из-за реакции общества на казни еретиков.
– Их возмущение рано или поздно перейдет на меня, – предупредил он жену. – Я должен дистанцироваться от происходящего.
– Но мне очень нужна ваша поддержка! – воскликнула Мария.
– Лучше иметь мужа, находящегося под боком, чем изгнанного из страны! – огрызнулся Филипп и вышел из спальни.
На следующий день Сьюзен рассказала Марии, что исповедник короля произнес в Королевской часовне проповедь, осуждавшую сожжения на костре. Мария пришла в ярость.
– Вы могли бы проявить ко мне хоть немного лояльности! – бушевала она, когда Филипп присоединился к ней за обедом.
– А как насчет вашей лояльности мужу? – вспыхнул Филипп. – Я предупреждал вас о возможных последствиях. Теперь ваш народ думает, будто это я и мои люди вынудили вас принять столь суровый закон, тогда как я всячески призывал вас к сдержанности!
– Филипп, мы делаем богоугодное дело! Никто не обещал, что будет легко.
– По-моему, вы не ведаете, что творите! – бросил Филипп и выскочил из-за стола.
Не успела Мария осушить слезы, как явился Гардинер и попросил у нее аудиенции.
– Я только что разговаривал с королем, – заявил он.
– И вы туда же. Только не начинайте, – устало проронила Мария; она знала, что Гардинер, ратовавший за возвращение законов против ереси, теперь придерживался противоположного мнения.
– Мадам, людей воротит от этих сожжений, – упорствовал Гардинер. – Подобные экзекуции производят обратный эффект, отличный от того, на который мы рассчитывали. Могу я осмелиться уговорить вас прибегнуть к другим способам наказания? Жесткость не служит полезным целям.
– Некоторые могут сказать, что мы должны быть жестокими, дабы творить добро, и так мы в конечном счете приведем к спасению гораздо больше душ. Но я посоветуюсь с кардиналом и членами Совета.
Однако кардинал и советники высказали мнение, что Филипп и Гардинер слишком терпимы к людям, виновным в злодеяниях по отношению к Господу. Более того, некоторые советники искренне ратовали за продолжение сожжений.
– И я должна сказать, что, по-моему, они правы, – заявила Мария признавшему свое поражение Гардинеру. – Мы должны оставаться сильными, лорд-канцлер. Постарайтесь сделать так, чтобы епископы без промедления передавали еретиков в руки правосудия и не проявляли снисходительности к тем, кто слишком поздно отрекся от своих заблуждений. Не далее как сегодня утром мне пришлось сделать выговор шерифу Гэмпшира за то, что он освободил еретика, который раскаялся лишь тогда, когда почувствовал жар костра.
Нет, она не дрогнет и останется непоколебимой в своей решимости. Она ясно видела свой долг, несмотря на предупреждения Филиппа, что, пришедшая к власти на волне популярности, она постепенно теряет любовь своих подданных. К сожалению, слова Филиппа подтверждали донесения правительственных агентов. Люди хулили и поносили свою королеву, и не только ревностные протестанты.
Настроение Марии еще больше омрачилось, когда был раскрыт очередной заговор с целью выдать Елизавету замуж за Куртене и сделать их королем с королевой, на сей раз инспирированный братом мессира де Ноая. О нет, только не снова! Ренар абсолютно прав. В Англии не будет спокойствия, пока Елизавета и Куртене живы. Ситуация эта приводила Марию в бешенство, хотя вины Елизаветы в данном случае вообще не было, поскольку ее слишком хорошо охраняли.
И помимо всего прочего, теперь, когда до разрешения от бремени осталось два месяца и все было готово к родам, у Марии появились другие срочные проблемы.
– Я останусь в Англии до тех пор, пока не родится ребенок. – Слова Филиппа звучали так, будто он делал жене огромное одолжение.
Расстроенный крушением своих планов снискать воинскую славу за границей, он занялся организацией при дворе рыцарских турниров. Мария отказывалась их посещать. Она не могла видеть, как муж рискует жизнью, совершая подвиги на ристалищах.
Как-то раз Филипп, вернувшись после рыцарского турнира, застал жену в расстроенных чувствах после разговора с Ренаром, который требовал от нее более решительных действий по отношению к сестре.
– Вам не стоит беспокоиться из-за Елизаветы, – сказал жене Филипп. – Почему бы вам не отослать ее и Куртене за границу, в такое место, где за ними можно было бы установить строгое наблюдение? Она могла бы поехать в Брюссель, а он – в Рим.
Мария сразу повеселела. Однако, когда она предложила план Филиппа членам Совета, они предупредили ее, что отправить Елизавету в ссылку прямо сейчас, в столь неспокойное время, чревато риском очередного восстания. В результате Марии пришлось отказаться от этой идеи