ни сил, ни желания.
В начале июня Марию разбудили сердитые крики и скандирование. Она встала с постели, надела халат и уже собралась было попросить фрейлин выяснить у охраны, в чем дело, когда в спальню бесцеремонно ворвался Филипп:
– Ваше величество, миледи, вы должны оставаться внутри и запереть наружную дверь. К дворцу приближается мятежная толпа из сотен молодых англичан, вооруженных мечами. Они уже у главных ворот и готовы зарубить любого испанца, дерзнувшего выйти вперед. Я приказал стражникам отогнать бунтарей прочь, но те сопротивляются. Ради собственной безопасности не покидайте своих покоев!
Филипп ушел, оставив Марию и ее фрейлин сидеть в тревожном ожидании в спальне. Не будь Мария на сносях, она бы ослушалась мужа и вышла навстречу толпе, поскольку еще не забыла, как усмирила лондонцев во время восстания Уайетта. Но сейчас у нее были связаны руки. Единственное, что она могла сделать, – это успокоить своих дам.
Спустя час Филипп вернулся:
– Негодяев отогнали. Произошло тяжелое столкновение, и я с сожалением сообщаю, что примерно дюжина наших людей убиты. Я обратился к злодеям с суровой речью, приказав им расходиться по домам и не буянить. Учитывая обстановку в стране, я не рискнул сурово покарать негодяев.
Мария вздохнула с облегчением. Опасный инцидент исчерпан, однако возникали опасения, что горячие головы могут счесть Филиппа слабаком. А что, если они отступили лишь для того, чтобы затем предпринять более масштабную атаку на Хэмптон-корт? Однако Совет, опередив смутьянов, послал им вслед своих солдат, которые, выяснив, что толпа действительно собиралась вернуться, арестовали зачинщиков.
Когда 6 июня врачи снова не обнаружили никаких признаков родовой деятельности, они посовещались, подробно расспросили Марию, после чего объявили, что она должна родить примерно 24 июня. Она едва не разрыдалась. Неужели она и так недостаточно долго ждала? По ее расчетам, беременность длилась уже почти десять месяцев.
– Врачи наверняка ошибаются, – жаловалась Мария повитухе. – Иногда мне кажется, они не понимают, о чем говорят.
– Все протекает нормально, – успокаивала ее повитуха. – Ваше величество напрасно беспокоится.
– А вы не находите, что я слишком стара, чтобы выносить ребенка? – озабоченно спросила Мария.
– Вовсе нет! Множество женщин и постарше вас родили здоровых детей. Мне говорили, королева Изабелла, родная бабушка вашего величества, родила в пятьдесят два года.
И хотя у Марии оставались сомнения, она согласилась с повитухой, что перепутала даты. Учитывая, что у нее всегда были нерегулярные месячные, это было не лишено смысла. Тем не менее Мария на всякий случай попросила священнослужителей каждый день совершать крестный ход по Лондону с молитвами о ее благополучном разрешении от бремени и каждое утро просить Божественного заступничества во дворце. Она смотрела из окна своей спальни, как советники и придворные шли крестным ходом вокруг двора с песнопениями, почтительно снимая головные уборы при виде королевы. Теперь она чувствовала себя гораздо лучше и уже не так сильно тревожилась.
В середине июня случилась очередная ложная тревога, и Мария заметила скепсис на лицах придворных дам, когда повитуха заверила ее, что это предвестник близких родов. Посмотрев на себя в зеркало, Мария с беспокойством заметила, что больше не выглядит беременной, и у нее снова возник вопрос: действительно ли она беременна? Лица окружающих Марию людей были безмятежны, однако создавалось впечатление, что они все носят маски. Когда она спрашивала, не кажется ли им, будто что-то неладно, они поспешно начинали все отрицать.
Когда 24 июня роды так и не начались, врачи признались, что на два месяца ошиблись в расчетах и что в ближайшие восемь-десять дней ребенок едва ли увидит свет. Только не очередное томительное ожидание! Мария готова была лезть на стенку от разочарования. Она находилась в изоляции так долго, что ее покои начали напоминать тюрьму – душную, вонючую тюрьму.
Наступил июль. Ничего не изменилось, однако Мария не теряла надежды. В дворце стало невыносимо жарко, зловонно и грязно, все страшились вспышки чумы. Врачи и повитухи по-прежнему твердили Марии, что она перепутала даты, хотя теперь их голоса звучали не слишком уверенно. Время родов перенесли на август-сентябрь, но она уже не могла заставить себя в это поверить, тем более что фигура ее снова пришла в норму. Чтобы отвлечься от тягостных мыслей, Мария занялась государственными делами и возобновила прогулки по саду. Повитухи убрали подальше вещи, приготовленные для родовспоможения, объяснив, что они пока не понадобятся.
«Но ведь я жду ребенка, я действительно жду ребенка», – твердила себе Мария, разослав английским послам за границей циркуляр с требованием опровергать все сообщения о том, что она не беременна. Все наверняка только об этом и говорили, и она боялась, что Филипп тоже так думает.
Стоял конец июля. Беременность уже продолжалась одиннадцать с половиной месяцев. Марии оставалось только молиться, чтобы произошло чудо и Господь ей улыбнулся. Она часами стояла на коленях, молитвенник был открыт на закапанной слезами странице с молитвами за беременных женщин.
Когда в августе у Марии снова начались месячные, ей пришлось признать горькую правду. Чуда не случилось. Тогда она заперлась в спальне, легла на кровать и проплакала несколько долгих часов. Затем она встала, достала из сундука любовно сшитые детские вещи и прижала их к щеке, думая о младенце, которому, увы, это теперь не понадобится. Ближе к вечеру Мария, бледная и измученная, вышла из спальни и сразу велела Сьюзен отпустить повитух и нянек, а затем послать за Филиппом.
– Я не беременна, – сообщила она мужу дрогнувшим голосом.
– Мне очень жаль, – ответил Филипп; его лицо оставалось бесстрастным, однако Мария кожей чувствовала его разочарование, ибо он страстно желал сына и наследника. – Вы не должны расстраиваться! У вас что, произошел выкидыш?
– Не знаю! – простонала Мария. – Мой живот просто начал сдуваться. Молоко исчезло, я больше не чувствую никаких толчков внутри. Я теперь вообще ничего не понимаю.
Ей хотелось обвить Филиппа руками, прильнуть к нему, забыться в его объятиях. Она надеялась, что муж хотя бы приласкает ее, однако он сразу отправился беседовать с докторами. Вернувшись, он уже с большим сочувствием произнес:
– Иногда женщины так сильно хотят ребенка, что начинают верить в свою беременность.
– Но все симптомы, которые у меня появились, – они ведь были реальными!
– Мария, никто не может этого объяснить. Впрочем, есть и хорошие новости. Нет никаких причин, способных помешать вам родить здорового ребенка.
«Только не в том случае, если вы уедете на войну», – в отчаянии подумала Мария, и тут Филипп, улыбнувшись своей привычной мрачной улыбкой, которую она уже успела полюбить, сказал:
– Когда у вас пройдут ваши женские дела, мы должны попытаться снова. Мне хотелось бы оставить вас в интересном положении, когда я отправлюсь воевать с французами.
– А я буду счастлива понести, – ответила Мария, обмирая при мысли, что он может уехать.
Она не стала делать публичных заявлений. Покинув свои комнаты, она решительно проигнорировала обращенные на нее вопросительные взгляды и вместе с Филиппом уехала из Хэмптон-корта в королевский охотничий домик в Отлендсе. Елизавета, получившая полную свободу действий, поселилась в доме неподалеку. Без сомнения, теперь все будут относиться к ней с особым почтением, поскольку теперь ее потенциальное право на престол становилось все более реальным. И тем не менее, уверяла себя Мария, еще не все потеряно. Она непременно родит сына! Господь не оставит свою верную слугу и наверняка окажет ей эту милость.
В Отлендсе Мария вернулась к прежним порядкам, давая аудиенции и делая хорошую мину при плохой игре, дабы скрыть свое горькое разочарование и унижение. Она никогда не упоминала о катастрофическом провале с рождением ребенка, а когда де Ноай ехидно на это намекнул, резко оборвала его.
Не пробыв в Отлендсе и недели, Филипп уехал на пару дней поохотиться в Виндзор. Многие из его придворных уже покинули Англию, отправившись в Нидерланды, и Мария знала, что Филиппу не терпится к ним присоединиться. Впрочем, она получила от него сообщение, что он собирается приехать к ней в Хэмптон-корт. В письме ничего не говорилось о намерении пойти на войну.
Марии не хотелось возвращаться во дворец, ставший местом действия ее трагедии и разбитых надежд. Но Филипп намеревался туда приехать, и ради мужа она должна была сохранить лицо, сделав вид, будто все в порядке. Мужчины не любят унылых, приставучих женщин.
Однако, когда Филипп приехал и они остались наедине в ее спальне, Мария заметила, что муж непривычно напряжен. Она налила ему вина и села рядом с ним на сиденье возле окна.
– Мария, – проглотив ком в горле, начал он, – надеюсь, вы поймете меня. Мой долг перед отцом призывает меня покинуть Англию и, не откладывая, отбыть прямо сейчас в Нидерланды.
Она ничего не могла с собой поделать. Все чувства, которые она так долго подавляла, нахлынули на нее приливной волной. Громко разрыдавшись, она вскочила с места и схватила мужа за руки:
– Нет! Нет! Не покидайте меня! Я не смогу без вас жить! О Филипп, мой дорогой, не уезжайте! Я вас умоляю!
Ей казалось, потеряв надежду родить ребенка, она испила до дна горькую чашу отчаяния, но судьбе явно показалось, что этого недостаточно. То, что произошло сейчас, было еще страшнее.
– Мария, не плачьте! Успокойтесь, пожалуйста! – Филипп обнял ее и осторожно потряс за плечи, а затем в отчаянии застонал. – О Боже, помоги мне! – Он попытался поднять жену, однако она так горько рыдала, что не могла сдвинуться с места, и он опустился на пол рядом с ней. – Мария, послушайте! Я уеду самое большее на шесть недель. Сезон военной кампании скоро закончится. – Он ладонью вытер слезы с ее лица.