В парламенте царило настолько опасное настроение, что, когда в ноябре некоторые парламентарии предложили осуществлять экстрадицию тех протестантов, которые без разрешения покинули Англию и скрылись в безопасных убежищах за границей, в палате общин поднялся страшный шум. Мария, всей душой ратовавшая за это предложение, поспешно распустила парламент, распорядившись поместить в Тауэр противников законопроекта.
Дела шли все хуже и хуже. Совет раскрыл ряд таинственных заговоров – в Англии и за границей, – имевших целью убить Марию и посадить на ее место Елизавету. Мария пришла в ужас, так же как, очевидно, и Елизавета, которая принялась забрасывать сестру письмами, в которых заверяла ее в своей лояльности и страстно отрицала какую-либо связь со злоумышленниками. Мария не верила словам. Она словно находилась в кольце врагов. И это она, которая всегда желала стране только добра!
Мария была глубоко опечалена, когда в ноябре умер Гардинер.
– Он был незаменимым слугой королевства, – облачившись в глубокий траур, заявила она советникам.
Филипп написал жене письмо с предложением сделать лорд-канцлером Паджета, но Мария выбрала на место покойного Гардинера Николаса Хита, архиепископа Йоркского. К сожалению, она быстро поняла, что Хит не обладает достоинствами своего предшественника. В результате она невольно сделала своим главным советчиком кардинала Поула, тем самым вызвав явное неудовольствие Совета. Тем временем в Совете возродилось прежнее разделение на группировки, поскольку там не нашлось сильного человека, способного держать лордов в узде. Боже мой, как она мечтала, чтобы Филипп сейчас был рядом с ней и контролировал их!
Мария отчаянно хотела, чтобы Филипп вернулся домой. В лихорадке безумной тревоги, она написала ему письмо, в котором сообщала: учитывая настроение людей и лордов, маловероятно, что его коронуют в ближайшем будущем. Чтобы подсластить горькую пилюлю, она отправила вместе с письмом мясные пироги, специально приготовленные для Филиппа ее поварами. Когда пришел ответ от мужа, Мария затаила дыхание, не решаясь прочесть письмо. И действительно, оно оказалось именно таким обескураживающим, как она и боялась. Несмотря на то что его величайшим желанием было доставить Марии удовольствие, писал Филипп, чувство чести не позволяет ему вернуться в Англию, пока он не получит возможности возглавлять страну наравне с женой. Прямо сейчас он является абсолютным правителем Нидерландов, и более низкий статус в Англии не приличествует его достоинству.
Мария знала, что ничего не может с этим поделать. И, проглотив слезы печали, принялась в одиночку сражаться с накопившимися проблемами. Однако в атмосфере, заряженной страхом заговоров и тайных интриг, она не знала, кому доверять. Оглядевшись вокруг и тщательно оценив окружающих ее людей, она не нашла практически никого, кто не нанес бы ей обиды или при удобном случае не сделал бы это снова.
В декабре она получила известие, что папа Павел IV отлучил Кранмера от церкви, официально лишил его должности архиепископа Кентерберийского, признал виновным в ереси и распорядился передать светским властям для наказания. Новым архиепископом папа назначил кардинала Поула. Но затем последовал крайне болезненный укол. Мария с горечью осознала, что его святейшество не испытывает особой любви ни к Габсбургам, ни к королеве, вышедшей замуж за представителя этой династии. Ее агенты за рубежом сообщили, что папа подписал секретный договор с Францией против Испании и Священной Римской империи. Известие снова погрузило Марию в пучину отчаяния. Сейчас ей меньше всего хотелось открытого противостояния с Римом.
Незадолго до Рождества, к величайшему огорчению королевы, Англию покинули последние придворные из свиты Филиппа. Она писала мужу:
Я глубоко сожалею, что не смогла добиться Вашей коронации, но я окружена врагами и знаю, что не могу исполнить Ваше желание.
Когда Филипп ответил жене, она со страхом подумала, что он снова испытывает ее, ибо теперь он попросил поддержки Англии в войне с Францией. Дать подобное обещание означало раскачать под собой трон, поскольку она не могла нарушать условия брачного договора. Вместе с тем она не могла оттолкнуть от себя папу римского. Итак, куда ни кинь – всюду клин. Пришлось посмотреть правде в глаза: Филипп вернется лишь в том случае, если она выполнит все его просьбы, чего она никогда не решится сделать. Возможно, она и являлась его женой, но в первую очередь она была королевой.
Глава 37
Безрадостное настроение Марии омрачило рождественские празднества в Гринвиче. И вот теперь не успели придворные встретить Новый год, как пришли ужасные новости. Летне-осенние дожди и последующий неурожай привели к нехватке продовольствия и голоду. Мария организовала вспомоществование беднякам и приняла меры против тех подлых людей, которые запасались зерном.
Стоя на коленях в своей домашней часовне, Мария просила Всевышнего снять с ее подданных невыносимое бремя. Однако она понимала всем своим существом, что Господь наказывал королевство за то, что она недостаточно рьяно искореняла ересь. Вернувшись в свой кабинет, она тщательно обдумала проблему, а затем вызвала к себе кардинала.
– До настоящего времени еретикам всегда предоставлялась возможность раскаяться, – сказала Мария.
– Все верно, мадам. Раскаявшись, они получают помилование, – подтвердил ее слова кардинал.
– Мы были к ним слишком снисходительны, – заявила Мария. – Если человек – еретик, он таковым и останется. А поскольку подобные примеры мало кому идут на пользу, я приняла решение, что в дальнейшем шерифы не должны предоставлять осужденным еретикам такой возможности. Более того, я приказываю арестовывать и тех, кто выражает сочувствие страданиям еретиков.
Точеное лицо кардинала напряглось.
– Мадам, вы знаете, что я всячески поддерживаю вас в вашей великой миссии. Но предложенные меры слишком радикальны и способны еще сильнее спровоцировать людей.
– Я делаю это, не думая о своей популярности, – напомнила она кардиналу. – Мы должны спасать души для Господа!
Когда в январе император действительно отрекся от престола, Филипп и Мария стали королем и королевой Испании, Нидерландов, части Италии и испанских колоний в Америке. Мария ожидала, что Филипп станет также императором Священной Римской империи, однако немецкие курфюрсты выбрали его дядю, эрцгерцога Фердинанда.
Мария была в отчаянии, понимая, что теперь она едва ли скоро увидит мужа. Казалось, он напрочь утратил энтузиазм по отношению к Англии, хотя при всем при том постоянно отстаивал интересы Елизаветы, что лишь усиливало ревность Марии к сестре. Мария продолжала засыпать мужа письмами, умоляя его вернуться к ней, чтобы их супружество наконец принесло плоды, но в ответ получала ничего не значащие обещания и требования людей для испанской армии.
– Брачный договор однозначно это запрещает, – решительно заявил Паджет, когда Мария проконсультировалась с Советом. – И даже если бы этого пункта не было, Англия не в том финансовом положении, чтобы думать о войне, особенно в интересах иностранной армии.
Мария отчаянно пыталась сдержать слезы. Нет, она не заплачет на глазах у советников. Она не могла признаться им в своих опасениях, что Филипп не вернется к ней, если она не выполнит всех его требований. Да и вообще, она сомневалась, что лордам есть до этого дело.
Душевные страдания Марии еще больше усилились, когда она узнала о смерти Шапюи. Королева давно не получала вестей из Савойи и подозревала, что ее старый друг заболел. У нее даже возникла крамольная мысль, что, выйди она замуж за Шапюи, он стал бы гораздо более любящим мужем, чем Филипп, и никогда не оставил бы жену. Мария оплакивала несбывшуюся мечту и свою невосполнимую утрату. Мир словно опустел без этого человека.
В день своего сорокалетия она посмотрела на себя в зеркало и увидела стареющую женщину, на внешности которой оставили неизгладимый след печаль и разочарование. Ее лицо, по-прежнему бело-розовое, было изборождено морщинами, а худоба приобрела болезненную форму. Разве может Филипп любить такую женщину? К тому же у нее стало резко ухудшаться зрение. Она испортила глаза, когда в предрассветном полумраке писала мужу письма при тусклом свете горящей свечи. Но что она могла сделать? В последнее время она почти не спала – максимум четыре часа за ночь, – и единственным способом усмирить ночные страхи было доверить свои чувства к Филиппу бумаге. А потом, если Марии все-таки удавалось уснуть, ее мучили сладострастные сны, в которых Филипп занимался с ней любовью. После чего пробуждение, когда она обнаруживала, что мужа нет рядом, становилось кошмаром.
Казалось, Мария целыми днями рыдала, вздыхала и гневалась на своих подданных. Она не могла выбраться из глубин меланхолии. Она даже начала подумывать о том, чтобы наложить на себя руки, но поняла, что не сможет этого сделать, ибо самоубийство считалось смертным грехом, и, совершив это, она никогда не встретится с Господом. Тогда она решила по возможности отказаться от участия в светских мероприятиях и вести тихое существование, как делала бо́льшую часть своей жизни до того, как стала королевой. Теперь она будет искать утешения только в религии.
Она стала ходить к мессе девять раз в день. Когда в честь дня рождения к ней привели сорок жертв «королевской напасти», ужасной скрофулы – золотухи, – чтобы они могли получить целительное прикосновение королевы, она в благочестивом экстазе целовала гноящиеся язвы. Для восстановления популярности у народа Марии предложили совершить путешествие по стране. Она отказалась, причем не только потому, что ее пугала сама идея, но и потому, что подобная поездка легла бы тяжким финансовым бременем на плечи подданных. К тому же она не могла отделаться от подспудного страха, что прием, который окажут своей королеве эти подданные, будет не самым теплым. Тем не менее фрейлины всегда превозносили доброту и рассудительность Марии. Они знали, какая она на самом