еня в Милане и вынужден был вернуться через два дня? Я не нарочно, теперь, наверно, ты можешь понять, что я чувствовала. Я всегда любила тебя, обожала и прощала. Потому что, когда любишь, нельзя винить.
Я всегда тебя обожала и сегодня могу крикнуть всем, что мое сердце не ошиблось и я горжусь тобой. Столько раз я говорила себе, Боже, столько вещей, о которых лучше не думать, но я выдержала. И это легко, когда любишь, это оправдание – говорить себе, что выдержишь. Сегодня все получили лучшее доказательство нашей великой любви и могут говорить о ней и вечно ею восхищаться. Не правда ли, мой дорогой?
Боже, как я люблю тебя, уважаю и желаю. Как знать, сколько времени меня продержат здесь. Я надеюсь, что смогу сбежать отсюда через два месяца максимум. Через два месяца, если будет Богу угодно, я сяду в самолет и прилечу к тебе, милый. Ты меня примешь, правда?
Пока же мне сказали сегодня в театре, что все уже сделано в аргентинском консульстве для оформления твоей визы. Так что, если надумаешь, все готово.
Здесь, в нашем доме, я чувствую себя хорошо. У меня есть маленькая кухонька, и как раз минуту назад мне пришлось встать, чтобы выключить газ под молоком. Я пью славное горячее молоко с большим количеством сахара и коньяка, чтобы прогнать наконец эту невыносимую простуду. Сегодня мне, кажется, получше. Мало-помалу. Правда, я проснулась сегодня около семи с очень странной головной болью. Мне казалось, будто у меня опухоль. Клянусь тебе. Так было больно. Пришлось встать и принять две таблетки аспирина. Потом я больше не смогла уснуть. Дело в том, что я правда неважно себя чувствую. Я пишу тебе это, потому что, когда ты получишь мое письмо, я уже выздоровею или, по крайней мере, уже спою, надеюсь на это. Будем надеяться, что «Норму» поставят быстро, и тогда, надеюсь, меня отпустят.
Прошу тебя, напиши Серафину и попроси его отправить меня домой побыстрее, пусть не задерживают меня после «Нормы» только потому, что у меня контракт, а если они хотят от меня еще одну оперу в конце сезона, попроси его и напомни ему, что мы только-только поженились и у тебя есть на меня права. Умоляю тебя, напиши сейчас же, проси его хорошенько, тронь его сердце, ведь он старый и, наверное, не помнит после стольких лет брака, как счастливы двое, когда они только что поженились и влюблены, как мы.
Я посмотрю, можно ли будет мне сшить здесь костюмы для «Аиды» и «Нормы», если портной согласится, он чудесный. Что до контрактов, лучше ничего не делать до моего возвращения. Пусть дозреют, не так ли? Насчет Метрополитена – мне это интересно. Но Серафин будет в гневе, он хочет открыть сезон «Трубадуром» во Флоренции. Ты посмотри сам насчет других сезонов. Конечно, будет прекрасно, если я смогу открыть сезон в Метрополитене, но там будет видно. Напиши им.
Дорогой, я тебя оставлю. Но только на бумаге. Ведь ты знаешь, как я близка к тебе. Ты один можешь это знать, ведь ты меня чувствуешь, правда, милый? Пиши мне письма подлиннее, как мои. Ты же видишь, что мне все мало!?
PS: костюмы к «Турандот» великолепны. Я попрошу сделать фотографии, они того стоят, они божественны.
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, четверг, 19 мая 1949
12:00
Мой Титта милый, мое сокровище,
сейчас полночь. Я выпила 3 рюмочки коньяка с медом, два кофе с аспирином и лежу в постели, пытаясь почувствовать себя пьяной, чтобы уснуть и пропотеть. У меня, видишь ли, ужасный грипп. Я уверена, что никто с такой простудой не смог бы ни петь, ни даже раскрыть рот. Мне не повезло. Я была права, что боялась парохода. Помнишь, как я говорила тебе: «Не оставляй меня!» Ты должен признать, что у меня сверхчувствительная душа, и она многое предчувствует. Я знала, что буду страдать на этом пароходе!
Я лежала в постели, как сейчас, и читала по обыкновению твои письма, и мне очень захотелось тебе написать, чтобы почувствовать себя ближе к тебе. Дорогой, дорогой, как мне тебя не хватает. Почему у меня должна всегда болеть душа, когда я не прошу ничего, только быть с тобой, мой господин, мой мужчина, моя любовь, мое утешение, мое сердце и мозг, моя пища, все, ты все. Чем дальше, тем больше я чувствую, я в этом убеждена, что ты моя душа, ибо ты единственный, кто сумел меня понять, кто меня понимает и делает меня счастливой!
Дорогой, я начинаю терять терпение. Я не могу больше жить без тебя! Ты мне необходим. Как ты говоришь, как кислород воздуху. Дорогой, я больше не могу без тебя. Я больше не в силах бороться и не вижу смысла. Ты мой муж (я готова плакать от счастья и гордости, когда думаю, что ты мой!), и я больше не выдержу без тебя. Я не заслужила таких страданий! Я хочу тебя обожать, быть рядом, ласкать тебя, утешать, смешить своими глупостями, иметь наш маленький домик, убранный, чтобы принять тебя, моя любовь, мой мужчина! Красиво одеваться, прихорашиваться для тебя! Не для других. Устраивать тебе праздники, столько праздников, ты знаешь сам. Звонить тебе, когда я больше не могу, снять нервное напряжение, и ты скажешь одну из твоих фраз, и рассмешишь меня, и все пройдет. Я хочу быть близко-близко, на своем месте, чувствовать тебя, видеть, как ты читаешь газету, и ангелы! Дорогой, я больше не могу. И в довершение всего заболеть! А я больна, ты знаешь. Я не хотела тебе об этом писать, но, когда ты получишь это письмо, премьера уже пройдет. Да поможет мне Бог! Дорогой, пиши мне побольше, прошу тебя! Уже 2 дня от тебя ничего нет, и я подавлена. Правда, ты пишешь часто, но немного. Дозировано. Ты меня не видишь! Конечно, я знаю, что повторяю одно и то же, и, может быть, ты считаешь это глупостями, но я так глубоко это чувствую. Во мне так много нежности для тебя! Так много! Ты знаешь!
Сегодня я написала твоей маме, а завтра напишу Пиа. Передай им привет от меня. И Джанни тоже. Бедная Нелли, мне бесконечно жаль. Ты помнишь пасхальное яйцо, которое мы ей подарили? Вот видишь, какова жизнь! Ей было всего 30 лет!
Сегодня мне позвонили из Театра Колумба и сказали, что дали указания аргентинскому консульству в Милане по поводу визы для тебя и для Маркиони. Бедный Серафин, он сразу поговорил с Грасси Диасом[83]. Так что, когда хочешь, если хочешь, мне сказали, ты можешь взять билет на самолет и прилететь.
Из Оперы Рио предложили мне, то есть, вернее Серафину, контракт на «Норму». Я отказалась. Скажи свое слово, потому что я не хочу ничего делать без твоего согласия. Напиши мне, правильно я сделала или нет. Я хочу вернуться. Будущей зимой мне придется работать, и думаю, неправильно будет нам быть врозь 5-6 месяцев. В Рио сезон начнется в августе. Напиши мне свое искреннее мнение. Раковска говорит, что ты захочешь, чтобы я пела в Рио, – а я говорю, что ты хочешь (и имеешь на это право), чтобы я вернулась. Так что пиши честно! Сейчас же!
Дорогой, я тебя оставлю, это только так говорится, ты сам можешь представить, как я близка к тебе! Люби меня, думай обо мне и обожай меня так же, как я тебя обожаю! Пиши, ешь, спи и не нервничай по пустякам. Ты должен быть здоров. Я хочу, чтобы к моему возвращению ты был в форме, как бык!!
Я отдаю тебе все, все, все, как всегда, и еще больше.
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, понедельник, 23 мая
Мой дорогой Баттиста,
пишу тебе из постели, где я лежу с позавчера, то есть после спектакля. И где я оставалась все время, когда не была на репетициях. Причина – этот грипп, который никак от меня не отвяжется. Все эти дни, например, у меня была температура 38 с половиной. Сегодня утром – нормальная. Я была довольна, я говорила себе, что у меня нет больше жара, но вот сейчас, в 16 часов, померила температуру – опять 38 с половиной.
Я не хотела ничего тебе писать, чтобы тебя не тревожить, потому что думала, что все пройдет быстро, как это бывало всегда. Но теперь я говорю тебе об этом, потому что чувствую, что мне это необходимо. У меня всего понемногу. Продолжаются эти очень странные головные боли. Краснота на бедрах, на ногах и под мышками. Температура, которая никак не уходит, и, как следствие, сильнейшая слабость. В то время как я должна петь и быть здоровой. Почему? Этой зимой я так хорошо себя чувствовала. Милый, почему ты отпустил меня, дал уплыть на корабле? Я чувствовала, что заболею. Я должна быть с тобой, с тобой, ты для меня все, даже здоровье. Никто не сможет заменить тебя, никто не даст мне утешение и жизнь, которые даешь мне ты. Теперь ты это понимаешь? Я поняла это сразу, и после, когда ты подарил мне кольцо – Tristano[84], – я сказала тебе это и поклялась в вечной верности, для меня это кольцо верности. Ты не должен больше отпускать меня одну далеко от тебя. Конечно, ты спросишь, а как ты обходилась раньше одна? И я отвечу тебе, что, когда любишь, живешь только для любимого человека, слава не в счет, ничто тебя не радует и не утешает, все пропало, кончено. Я не могу быть вдали от тебя. Боже, если бы ты был здесь со мной! Я знаю, что выздоровела бы сразу-сразу. Но я знаю, что ты не можешь. И знаю, что боюсь за тебя, если ты полетишь самолетом.
Спектакль имел успех. Пресса, к счастью, отзывалась хорошо. Только одна газета написала, что у меня слабенький голос без большого диапазона. Но эта газета ничего не стоит. Другая написала, что я была нездорова и они подождут, прежде чем судить меня, но уже видно, что голос хорош и т. д.! Все остальные написали только хорошее, и в частности газета Эвиты (Перон) – «Ла Демократия» – отзыв с прекрасной фотографией. А я даже не знаю, как могла петь, до того мне было плохо. У Серафинов был ужасный мандраж. Бог всегда мне помогает. Из Оперы Сан-Себастьян, Испания, написали Серафину, чтобы узнать, соглашусь ли я на две «Нормы» с ним в сентябре. И я сочла уместным сказать маэстро, что, если он поедет, я поеду тоже. Самолетом быстро, это недалеко, и ты тоже поедешь, правда?