Новость: мой крестный женился на этой ужасно неприятной и гадкой Салли (так ее зовут). Видно, я своим замужеством подала ему пример! И еще, помнишь того швейцарца, который дал мне пинка, потому что я была ему не нужна, это ведь из-за него я переключилась на тебя, не правда ли!? Ну вот, он прислал мне сообщение о своей женитьбе 21 мая. Сейчас он, стало быть, уже женат. Но он послал его твоей маме, и она мне его переслала с иронической припиской «Не плачь и прости его!» Бедняга, насколько я понимаю, он все еще думает обо мне любовно, ты помнишь, в Вероне он попросил встречи со мной, хотел поговорить перед отъездом. Он тогда сказал мне «Если ты получишь сообщение о моей женитьбе, это будет означать, что ты так и не покинула мое сердце. Но однажды я должен жениться, чтобы завести детей. Мы такие, мы должны создать фамилию ради фамилии». Бедняга!!! Ну вот, я написала поздравление и послала фотографию. Теперь, когда он женат, я могу это сделать, ведь, если бы я сделала это раньше (он просил еще на пароходе, когда влюбился), он накрутил бы себя, правда?
Еще Скотто сказал, что Багарози уже некоторое время в Италии и совсем упал духом. Даже мама пишет, что мой отец видится время от времени с его Луизой и она кажется ему безумной, так им плохо. Она сказала ему, что хочет увидеться с мамой, но боится, что она начнет говорить обо мне, поэтому не хочет ее видеть. Представь, как она, наверное, меня ненавидит. Отвратительно!
Дорогой, завтра я напишу тебе и пошлю газеты. Обнимаю тебя, ты знаешь как, и целую любовно и страстно! Я бесконечно тебя желаю. И столько о тебе думаю. Пиши побольше и почаще. Поцелуй Пиа, и Джанни, и особенно твою маму.
Мария.
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, 20 июня 1949
Мой дорогой, дорогой!
В эти дни ты должен простить меня, что не могла писать тебе часто. Я была так занята своей работой, которая требует меня всю для моей битвы здесь. Как ты уже понял, я была под ударом и нашла здесь очень враждебную атмосферу, кроме Грасси Диаса, все! Так что я должна была дать им маленький урок моего превосходства и ценности исключительно хорошим пением. И я спела хорошо! Так, что театр чуть не рухнул. Никогда он не видел подобного успеха. Даже с Муцио[90]. Больше я ничего не могу сказать. Они были вынуждены проглотить все свои слова, паршивцы!
А теперь, если будет Богу угодно, еще один урок с «Аидой»! А потом я вернусь, чтобы найти утешение, покой и любовь в твоих объятиях, это единственное, к чему я стремлюсь.
Дорогой, мне тебя не хватало в вечер премьеры. Я проплакала весь вечер от волнения после такого триумфа! Плакала, потому что мне тебя не хватало. Любимый, я уже не знаю, как мне выдержать без тебя! Я вернусь, милый, я вернусь, потому что ты как я, мы нужны друг другу. И, милый, мы можем гордиться, что у нас такая большая любовь, редкая и недоступная для всех. И мы, если Бог даровал нам эту величайшую милость, должны быть ее достойны, хранить это чувство и жить им. Слышишь, любимый? Я буду стараться изо всех сил и знаю, что ты тоже! Помни, я люблю тебя безумно, безумно, потому что, рассуждая здраво, знаю и вижу, что ты этого заслуживаешь, и весь смысл моей жизни только в тебе. Ты знаешь и можешь мне дать, отдать, создать все это счастье.
Если тебя не будет со мной или ты меня разочаруешь, я потеряю всю веру в жизнь, и разрушу все, что есть лучшего во мне, и просто не выдержу. Я не прошу ничего другого, только чтобы ты об этом помнил. Ты все, все для меня. Я живу для тебя и горжусь, что у меня такой мужчина! Я счастлива, что ты сделал меня своей, и горда, что зовусь Менегини! Когда я вернусь, мы осуществим все наши мечты и надежды, правда, милый? Было бы здоровье.
Милый, мне осточертело здесь. Я уже ненавижу Байрес. Ужасный климат, переменчивый и коварный. Слишком много угля повсюду. Высунешь нос наружу – и сразу лицо черное от угольной пыли. И все время чувствуешь себя усталой! Влажность по максимуму. Да еще фашизм по максимуму! К счастью, я отказалась от этой фотографии, которую Паскуа хотел мне послать и, по его словам, не смог отправить. Одному Богу известно, что бы случилось, а я не намерена влипать в неприятности, ни под каким видом. Что скажешь? Все фашисты мира здесь! И как раз опера под началом Эвиты[91].
Они хотят «Пуритан» на будущий год и, кажется, уже сейчас ждут от меня подтверждения. Что мне делать, скажи? Если до конца июня? Что скажешь?
Гадкие гады, я должна заплатить налоги, говорят, пятнадцать процентов!
Вот уже несколько дней я не получаю от тебя писем. Но, может быть, придут сразу 6.
Чао, любимый. И после 5-го не пиши больше сюда. Хорошо? Подумать только, через почти 20 дней я буду с тобой! Думай обо мне, люби меня, как я тебя люблю.
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, 22 июня 1949
Мой дорогой и обожаемый,
посылаю тебе газеты, которые для здешних пишут на диво хорошо. Но я не могу тебе сказать, как восторгалась публика моей Нормой[92]. Они просто обезумели! Сегодня я пела очень хорошо, последний раз «Турандот» (если будет Богу угодно, довольно ее). Теперь я хочу спеть «Аиду», и мы об этом еще поговорим! Пока репетирую, если будет Богу угодно. Это ведь он управляет, правда?
Целую тебя пламенно, и, дорогой, ты не знаешь, как я тебя желаю, до безумия!
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, 22 июня 1949
Моя обожаемая и божественная любовь,
именно сегодня, в день твоих именин, я получила 2 твоих прекрасных письма, даже самых лучших! Я должна попросить у тебя прощения, я зря обвиняла тебя, что ты пишешь мало. Но сейчас я тебе скажу! Эти два, что пришли сегодня, от 30 и 31 мая! После того как я получила твое последнее от 18 июня, ты можешь поверить! Кто знает, где они затерялись. С ума можно сойти!
Любовь моя, они так прекрасны, твои письма! Я уже прочла их 3 раза, я получила их в 1 час, а сейчас 2 часа пополудни. Я поела. Серафины тебя целуют, они часто говорят о тебе, и меня просто разрывает от счастья и гордости. Во время «Нормы» они только и говорили: «Ах, если бы здесь был Баттиста!» Дорогой, они тебя любят просто невероятно! Одержимы тобой! Она, после «Каста дива» на генеральной пришла за кулисы, плача от радости и удовлетворения за меня. Потому что люди были против меня, и они просто умирали. И маэстро тоже, после первого акта, на премьере, я подошла к нему в коридоре и увидела, что он плачет. Представляешь, как они меня любят. Ты знаешь, как он учит меня, правда? Ты слышал у него в Риме «Парсифаля»! Наши души связаны, его и моя, потому что я отвечаю ему музыкально. Так вот, он страдал, как будто это был он сам.
Вчера Ригаль в последний раз пела «Аиду». В следующей буду петь я. Представь, как любит меня Маэстро, он бился насмерть со всеми, кто был против меня, и вчера ликовал, потому что Ригаль имела несчастье сбиться на стелле[93]! Она правда дрогнула в «Cieli azzurri». Ее лучшая нота. Только она у нее и есть! И как раз в последнем представлении. А эстафету принимаю я. Еще вчера Пиччинато и Маэстро сказали мне, что хор и все остальные говорят: «Странно, Ригаль больше не нравится».
Видишь, милый, Бог велик. Надо только уметь ждать и не делать плохого. Представь себе, Серафин сегодня утром сам пришел проверить мои костюмы к «Аиде»! Я очень тронута его привязанностью и верой в меня. Есть за что быть благодарной! Я обязана им всем, правда?
Так что молись, чтобы я хорошо спела «Аиду», и я оставлю им еще одну визитную карточку, которая должна их всех поразить! Благодари Бога, мой Титта, Он хранит меня, как никого другого!
Сегодня вечером мы празднуем. Я пригласила дорогих друзей на ужин по случаю твоих именин, мой дорогой и обожаемый супруг перед Богом! Ты не знаешь, как бесконечно я тебя люблю. Если бы я могла отдать жизнь, чтобы выказать хотя бы половину моей любви к тебе, я бы не задумываясь это сделала!
Я тебя обожаю! Я тебя призываю! И умоляю тебя любить меня! Я живу для тебя!
Вечер
После ужина мы много раз чокались за тебя, много говорили о тебе, я запечатываю это длинное письмо, еще раз повторяя тебе: я не могу и не знаю, как тебе сказать, до чего я тебя люблю и что я живу и существую только для тебя! Великий Боже, сколько во мне любви к тебе. Иногда мне кажется, что я теряю сознание, так сильна во мне потребность в тебе и так я хочу тебе это высказать, если не словами, которых я не умею говорить, как мне хотелось бы, то глазами, в которых ты так хорошо умеешь читать. Мой дорогой, представь, уже через 20 дней я буду с тобой, если будет Богу угодно! Дорогой, дорогой, обожаемый мой, ждешь ли ты меня?
Думаешь ли еще обо мне? Желаешь ли меня? Я – просто до смерти!
Твоя, твоя до безумия – твоя, целующая тебя… как ты знаешь, Мария.
Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Буэнос-Айрес, 3 июля 1949
Мой дорогой Баттиста!
Уже несколько дней я тебе не писала, но сейчас я столько думаю о возвращении, что мне кажется, писать уже ни к чему. Это письмо дойдет до тебя скоро вместе со мной. Если будет Богу угодно, я прилечу 14-го или 15-го утром. Я тебе телеграфирую. Я уже заказала билет на 12-е, и мне забронировали место в 17-часовом самолете до Венеции. Если другой самолет прибудет вовремя и если будут места, я полечу самолетом в 8:30 до Венеции. Так что ты тоже забронируй место на 17-часовой. А если что-то изменится, на утренний.
Знаешь, Титта, я буду очень усталой, ты знаешь, как утомляет меня поезд! Так что я предпочту отдохнуть до 17 часов в Риме, если нам не удастся вылететь утренним и всего за 1 час ¾ самолетом прилететь в мою, нашу Венецию. И оттуда ты займешься программой. Или мы останемся на ночь в Венеции, это будет хорошо, правда? Мне бы очень хотелось провести нашу первую ночь в Венеции. Подумай, любимый, я буду с тобой через 11 дней! Ты ждешь меня?