Я уверен, что Вы сможете уловить подлинный смысл моих слов и не истолкуете дурно мою откровенность.
Засим прошу вас принять мои искренние чувства,
Леонидасу Ланцзунису[111] – по-английски
3 ноября 1950
Дражайший Леон!
Я получила твое письмо и была в отчаянии, узнав, что ты сердит на меня. Естественно, ты прав, но ты же помнишь, что моя мать была больна, так что представь себе ее ярость, когда она узнала, что я еду навестить тебя, оставив ее одну, так что, чтобы ее успокоить, я пообещала, что останусь с ней. Мне очень хотелось повидать вас обоих, увы, родители заходят слишком далеко в своей любви и становятся эгоистами. Мне правда жаль, но я надеюсь увидеть вас обоих очень скоро.
А теперь грандиозная новость. Тосканини пригласил меня участвовать в важном представлении памяти Верди в сентябре 1951-го с оперой «Макбет». Это большая честь, правда? Как ты, наверно, знаешь, он не мог найти сопрано на леди Макбет, пока не услышал меня. Ты рад, дорогой крестный?
Дорогой Лео, наши жизни правда очень похожи. Ты женат на женщине моложе тебя, я замужем за мужчиной старше – мы оба счастливы в браке. Мы оба прославились – ты врач, я певица, – оба много и тяжело работали и заслужили наше счастье и наш успех. Я права, не правда ли?
Я надеюсь скоро тебя увидеть. Я, правда, думала провести как минимум две недели с мужем, но теперь, с новой оперой и Тосканини, у меня совсем нет времени, потому что я должна репетировать с ним лично, так что прощай, досуг. Ладно, если вы оба не приедете на будущий год, наверняка приедем мы. Моему мужу отказали в визе в Соединенные Штаты, поэтому он не смог приехать тогда.
Что до моей сестры, я старалась как могла, но это лишь стоило мне оскорблений, так что к черту все это. Ей давно пора работать – не из-за денег, но чтобы она проснулась и поняла, что жизнь – это не только любовь, слезы и приятные моменты. Я тебе объясню, когда мы увидимся, только тогда ты поймешь. Все, Леон, хотели бы жить не работая. Ты, наверно, тоже, но жизнь не такова. Я также думаю, что ее мозг проснулся бы, если бы она употребляла свое время с большей пользой. Что скажешь?
Что до моей матери, я дала ей все, что могла, в этом году. В конце концов, у нее тоже есть муж. Если бы она не тратила все свои деньги на путешествия, может быть, больше бы оставалось на жизнь. Помнишь, как 4 года назад она приказала мне дать ей $750 – у меня не было ни гроша, но я одолжила их у тебя, ты помнишь, – и все это, чтобы выслушивать ее жалобы, как она страдает, и то, и сё!
В конце концов, давно пора каждому взять свою жизнь в руки, как я взяла мою. Никто кроме тебя, дорогой Леон, мне не помогал и не придавал мужества тогда, и я этого никогда не забуду. Не забуду и того, как, когда мне надо было выполнить мой контракт в Вероне, у меня не было денег, чтобы уехать, не будь рядом тебя, мой дорогой. И у меня не было не только этих $70 в кармане, но и ни единой зимней одежки. Трудно поверить, но это правда. Вся любовь моей матери, разумеется, мало мне помогла. Умоляю тебя, никому об этом, Леон, но мать написала письмо, в котором проклинает меня и т. д., ее обычная манера (так она думает) всего добиваться, говоря также, что она не зря меня родила. Она говорит, что произвела меня на свет, чтобы я помогала ей в нужде. Эти слова, извини, стоят у меня поперек горла. Это трудно объяснить на бумаге, Леон, когда увидимся, я тебе объясню. Поверь мне, я делала и буду делать все, что могу, для них, но я не позволю им заходить так далеко. Мне надо обеспечить и свое будущее, и я также хочу своего ребенка.
Пожалуйста, люби меня и верь в меня, мы с тобой так похожи. Я никогда тебя не забуду и не забуду, каким понимающим ты был со мной. И, Леон, я желаю тебе всего наилучшего с Салли, и, пожалуйста, пишите мне оба, потому что я люблю вас всей душой.
Наилучшие пожелания от моего мужа вам обоим, а я целую тебя, и Салли тоже, очень, очень крепко. Пиши мне, пожалуйста.
1951
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Не датировано (предположительно 15 января 1951)
Дражайшая Донна Эльвира!
Пишу вам после моей очень долгой и глупой болезни и триумфа, какого не могла вообразить, «Травиаты» во Флоренции.
Итак, с самого начала, вы помните, как прошлым летом я жаловалась на тошноту, головные боли и т. д.? Это было не что иное, как желчь. Так что к 20 ноября я буквально свалилась с желтухой, что стоило мне открытия сезона в Неаполе с «Доном Карлосом» и потом с ним же в Риме. К счастью, я выздоровела вовремя к «Травиате» во Флоренции с Серафином, разумеется, подготовленной за шесть дней! Вы мне поверите, если я скажу вам, что не знала, с чего начать! Конечно, сегодня я пожинаю плоды неустанной работы с детства. Вы помните, не правда ли? Ну вот, могу вам сказать, что никогда не испытывала такого удовлетворения. Публика была в экстазе после первого акта, то есть после ми-бемоль[112], а после «Amami Alfredo»[113] они во что бы то ни стало требовали бис, но я, разумеется, не уступила. Уверяю вас, мадам, что люди плакали. Сама бы никогда не поверила, если бы их не видела. Рабочие сцены, дирижеры, хористы и люди, подбежавшие ко мне за кулисами (незнакомые). Это так трогает, когда люди плачут, и столько доброты от всех. Представьте себе, что оркестр прислал мне корзину роз, а в довершение Флора и Гренвиль[114] тоже прислали мне цветы, а также директор Оперы и мэр. Сегодня вечером я на ужине, который дает мэр в мою честь. Здесь все маркизы, графини и т. д., почти все у моих ног! Бог добр ко мне. А вы – вы мной довольны?
Потом, 20 января, я уеду в Неаполь с «Трубадуром». Я веду переговоры с Метрополитеном на будущую зиму. Там будет видно. А пока я бы хотела попросить вас об услуге. Я хотела попросить вас об этом раньше, когда вы были со мной в Вероне, но у меня не хватило духу. А теперь я чувствую себя достойной этой услуги. Я бы хотела ваши сценические украшения[115]. Это больше моральное удовлетворение, чем что-либо другое. Я буду полна гордости и умения, если буду иметь при себе и носить на сцене в операх украшения самой Идальго! Не думаете ли вы, что я единственная могу их унаследовать? Разве я не на высоте этого дара? Если вы этого не хотите по какой бы то ни было причине, скажите мне откровенно, я ни в коем случае не обижусь. Это только значило бы для меня ваше полное одобрение и удовлетворение вашей Марией.
Я пришлю вам мои фотографии для ваших учеников, как только получу их из Мехико[116].
Прошу вас, пишите мне и гордитесь Марией.
По поводу Мордо[117], я ему напишу. Все, что смогу сделать, охотно сделаю. Если вы хотите, чтобы я представила его Феррони и Лидуино[118], я жду от него вестей немедленно.
Я поссорилась с мамой. Представьте себе, она рассказывает повсюду (в Греции), что умирает с голоду! Бедная Мария.
Множество поцелуев.
Возвращение в Италию[119]
1952
1953
От леонарда бернстайна – по-английски
Милан, 10 декабря 1953
Мария, дорогая,
просто продолжай делать то, что делаешь, ты величайшая.
1954
Верона, 24 апреля 1954
Я завещаю все мое достояние моему супругу – Баттисте Менегини, сыну покойного Анджело.
7 июня 1954
«Обожаемая Мария веронская назавтра после дня когда я пригласил вас оказать нам милость принять участие в нашей записи Реквиема в партии меццо-сопрано которую я упоминал в разговоре с де Сабато и мы оба убеждены, что никто не споет ее лучше вас точка вчера вечером и сегодня снова я прочел ее от начала до конца со звуком вашего несравненного голоса и искусства в голове и больше чем когда-либо убежден что вы должны в ваших же интересах сделать мир, де Сабата и преданного вам Уолтера счастливыми.[121]
Лео Лерману[121] – по-английски
Чикаго, 12 ноября 1954 г.
Дорогой мистер Лерман,
я должна еще раз поблагодарить вас за любезную телеграмму, которую вы послали мне в вечер премьеры оперы.
Оба Сориа (Дарио и Дорле)[122] и многие другие рассказывали мне, как вы восторгались моей карьерой с самого начала[123], и мне бы хотелось, чтобы вы знали, до какой степени я это ценю.
Было так мило встретить вас в тот вечер на Балу в Опере, и я надеюсь, что мы скоро снова увидимся.
Искренне ваша
1955
Рудольфу Бингу[124] – по-итальянски
Милан, 11 октября 1955
Дорогой господин Бинг!