Моей второй телеграммой я хотела успокоить вашу тревогу касательно моего участия в будущем году в сезоне Метрополитена. Мне кажется, вы можете быть довольны и счастливы, как довольна и счастлива я, этим доказательством дружбы, которое я вам дала, и уверенностью в том, что любой вопрос, касающийся наших с вами отношений, всегда будет обсуждаться и решаться в рамках самой искренней сердечности. Вы заметите, что я кое-что опустила, не задала вопроса о деньгах, предоставила столько времени, сколько было возможно, уступила вашим просьбам, хоть вы и хотели «Флейту», – мы вместе определим изменения и уточнения в программе, – и, наконец, я опустила вопрос маэстро Клева[125]. Однако, чтобы быть искренней и точной, должна сказать вам по этому последнему пункту, что в мои намерения не входит создавать вам затруднения или помехи – и вы не усомнитесь в моем дружеском расположении, – но я не считаю закрытым разногласие, возникшее между мною и маэстро Клева, ибо я не могу ни забыть, ни простить эпизод, не делающий чести тому, кто его спровоцировал. Поэтому я очень прошу вас разобраться в создавшейся деликатной ситуации во избежание других неприятных ситуаций. Я дала вам доказательство моего полнейшего понимания, со всех точек зрения, и я даже смогла смириться с некоторыми вещами и отказаться от других, все это основано на моем глубочайшем уважении и доверии к вам. Итак, за наше сотрудничество и наши самые амбициозные победы!
Я приеду с мужем в Чикаго дней за десять до открытия сезона, и мы надеемся встретиться с вами, чтобы продолжить наш разговор и обсудить все детали.
Остаюсь с наилучшими пожеланиями,
По-английски
I. Как я могу защищаться, когда я так далеко от Чикаго? Все мои свидетели здесь, в Италии, и, разумеется, приехать в Чикаго не могут. Как меня могут судить в Чикаго, когда я не жительница Чикаго и даже не жительница Америки, поскольку жила в ней всего восемь лет до войны, а во время войны, точнее с января 1937-го по сентябрь 1945-го жила в Греции, и с июня 1947-го до сегодняшнего дня живу в Италии, будучи замужем за итальянцем?
II. Я не могу приехать в Чикаго, так как моя работа не позволяет мне даже недели отпуска, тем более до Чикаго долгий путь, и я не могу утомляться, чтобы потом не соответствовать моим будущим контрактам. До октября у меня нет ни одного свободного дня, спектакли назначены через день плюс репетиции. Весь сезон в Ла Скала основан на моих спектаклях и ни в коем случае не позволит мне уехать даже на два дня, чтобы не сорвать мои представления. У меня законные контракты, и я должна их выполнять, иначе мне придется столкнуться со всеми последствиями, вытекающими из сорванного расписания. Поэтому я не представляю себе, как могу присутствовать и защищаться.
III. Суд верит на слово этому человеку по поводу контракта, но никому не приходит в голову задаться вопросом, насколько законно это слово. Я знаю, что оно не имеет законной силы, ибо этот человек, с тех пор как я была вынуждена подписать контракт, обещал сделать все для моей карьеры, как это указано в контракте (статья 1), однако ничего не сделал. Единственное, что он сделал за 8 лет, это затеял против меня процесс на вымышленную сумму. Прежде всего этот человек должен доказать факты и все им сопутствующее, что он помог мне чем бы то ни было в моей карьере! Затем он должен доказать, что высоко ценим и уважаем (как он утверждает) в мире музыки. (Вспомните катастрофу сезона 1946 года в Чикаго, когда знаменитые артисты, немцы, французы и ИТАЛЬЯНЦЫ, дирижеры и т. д., застряв в Н.-Й. и Чикаго, были вынуждены петь на благотворительных концертах, чтобы собрать деньги для возвращения на родину, в том числе я сама.) Он не только, как всем известно, ответственен за это (именно он был зачинщиком и подстрекателем), но вдобавок он нечист с точки зрения закона (3 раза обвинялся в мошенничестве). Если этот человек столь уважаем как импресарио или адвокат, почему он неизвестен как таковой? Какие дела он ведет? Он действующий адвокат? Почему он бросил меня на все эти годы? Почему только сегодня, когда я стала той, кем стала, он требует того, что требует, и порочит мое имя, как он это делал в газетах, и отравляет мое пребывание здесь (а это не увеселительная прогулка, нет, но тяжелый сезон в Чикаго с большой ответственностью) с единственной целью запугать меня, чтобы я уступила или, вернее, заплатила ему, лишь бы он оставил меня в покое, как это сделал бедный Росси-Лемени ($7500 он заплатил ему ни за что). Я могу свидетельствовать, что он ничего не сделал для Росси, он даже удерживал его в Соединенных Штатах, пообещав ему работу, и ничего не дал, кроме обязательства остаться на 6 месяцев в Н.-Й. без дела, одновременно с другой сопрано, Кармен Гарсия.
IV. Я обвиняю его в диффамации за утверждение, что его жена сделала мою карьеру. Во-первых, я уже была артисткой и пела 7 лет в Греции в Королевской Опере в главных партиях сопрано. Я уже прошла прослушивание в Метрополитен и отклонила контракт, спросите Джонсона, тогдашнего директора.
V. Его жена последовала за нами, Росси-Лемени и мной в Италию в надежде сделать карьеру, и, разумеется, это был полный провал, хоть я и сделала все возможное для продвижения ее карьеры. Больше года она оставалась в Италии, и отец вернул ее на родину, потому что у ее мужа не было средств оплатить ей обратный билет. (В этом я клянусь, надеясь, что мое слово чести имеет определенный вес!)
VI. Я хотела бы знать, почему, когда этот человек был в Италии год спустя, он не повидался со мной (я узнала об этом от тенора Гальяно Мазини, который может свидетельствовать – все могут, но, разумеется, не в Чикаго!). Я обвиняю его в том, что он бросил меня на произвол судьбы без гроша и с долгом около $1000, которые мне пришлось занять у моего крестного в Н.-Й., Леонидаса Ланцзуниса из ортопедической больницы Н.-Й. (спасибо ему, иначе я не смогла бы оплатить билет до Вероны, чтобы выполнить тамошний контракт!). Этот человек взял мой чек, чтобы обналичить его в банке и купить мне билет на пароход, он наплел мне, что у него есть связи и я получу большую скидку. Этих денег я больше не видела. Я даже не знаю, сколько стоил билет (уверена, что очень мало, так как он купил билеты для меня, и своей жены, и еще четырех женщин в одну каюту на русском пароходе SS «Россия», где было ужасно и я чуть не умерла с голоду. Мы все ели одну картошку с маслом и еще какое-то гнилье. Он обещал прислать мне мои деньги немедленно! Я их так и не увидела. Я застряла в Италии, имея всего $50, которые дал мне отец. Господь послал мне мужа, но на тот момент он был только другом, и я не могла просить денег, тем более у любимого мужчины. Я знаю, я была глупа, что верила и доверяла Багарози, но я была молода, и, думаю, мне было жаль его, ведь он был совершенным банкротом после этого сезона в Чикаго, банкротом до такой степени, что я часто делала для него покупки, а его жена обещала мне все возместить. Я не люблю рассказывать такие вещи, но это правда. Я даже толком не подсчитывала, сколько этот тип мне должен. Сегодня для меня это, конечно, небольшие деньги, но тогда они были мне очень нужны! Я хочу, чтобы суд знал, что, если бы я была должна хоть один цент этому человеку, я бы его ему отдала, но это он до сих пор должен мне деньги, не странно ли, что он требует с меня то, что должен! Я обвиняю его также в том, что он продал якобы текущий контракт третьему лицу. Как это может быть позволено? Я взываю к суду во имя правосудия. Я подверглась нападкам со стороны шерифов графства, это гнусно и неслыханно. Будучи американкой, я тоже имею право на уважение, особенно в моей частной жизни. В первый раз, в 1954 году, в мою комнату вторглись и обыскали ее неслыханным образом. Я не преступница. У меня честное имя. Я уважаю людей и требую уважения к себе, и, повторяю, будучи американкой, я не заслужила такого обращения. Я обвиняю Багарози в умысле с целью запугать меня и заставить заплатить. Этот человек не отдавал себе отчета, что я несла полную ответственность за сезон в Чикаго 54/55 и могла потерять голос от шока и нервной депрессии. Что бы было тогда? Сотни тысяч долларов, выброшенные на ветер, потому что в некоторых операх меня нельзя заменить, и публика покупает билеты на мои спектакли, а иначе требует деньги назад. В последний вечер в этом втором году я предоставила чикагской Опере дополнительный спектакль бесплатно, что означало, что я задержусь на 3 дня и отложу мой отъезд к открытию сезона в Ла Скала. Когда еще не отзвучали аплодисменты, ко мне подошли двое мужчин в пальто и шляпах – я была еще за занавесом на сцене – и протянули мне конверт, сказав следующие слова: «Окей, вот, возьмите это!» Все это казалось очень подозрительным, ни один поклонник не придет за занавес в шляпе и не скажет таких странных слов. Не зная, что это, я, разумеется, инстинктивно не притронулась к бумаге, но мне, конечно, и в голову бы не пришло, что такое может случиться. Это как если бы адвокату в разгар защитительной речи в суде невесть откуда взявшийся помощник шерифа вдруг протянул повестку или хирурга в разгар операции прервал шериф, протянувший повестку! Это неслыханно! У меня в голове не укладывается, почему после 3 с лишним недель в Чикаго меня вызывают в суд в последнюю минуту (мой самолет вылетал в 8 часов утра) на сцене за занавесом. В газетах писали, что я сбежала. Это ложь. Авиакомпании могут это засвидетельствовать. Я уже отложила мой отъезд с 15-го на 18-е. Шериф – или его помощник, неважно, как его называть, – увидел, что я отказываюсь прикасаться к этим бумагам, и тогда он и остальные – их было 10 человек – схватили меня, и даже расцарапали, и бросили на меня эти бумаги. Мои коллеги, видя, как эти люди пытаются меня побить, разумеется, вступились за меня и отвели в мою уборную. Конечно, я была вне себя и кричала, да, кричала – а кто бы не кричал после тяжелого спектакля, забравшего все эмоции, и овации доброй чикагской публики? Я кричала, чтобы позвали полицию и чтобы защитили меня. Кто бы не испугался, когда столько мужчин вцепляются в вас и швыряют что-то вам в лицо? Потом я узнала, что это была повестка в суд.