А голос звучит все глуше, все тревожнее. В нем все отчетливее слышны режущие ноты и какая-то печальная надтреснутость. Одна за другой выпадают из репертуара коронные партии, как драгоценные камни из оправы. Она не в состоянии больше их петь. Она то и дело отменяет спектакли. Она может только заученно улыбаться фотографам и менять туалеты, один роскошнее другого. Она цепляется за иллюзию нового начала – карьеры в кино. Ведь там не надо петь вживую? Всерьез увлеклась Пьетро-Паоло Пазолини, как когда-то Висконти. Ее тянуло к мужчинам, которым была не очень-то нужна. У тех, как правило, были другие интересы: кто-то хотел воспользоваться ее славой, кому-то требовалась ее протекция или имя. Стоит ли удивляться, что, в конце концов, она спряталась от всех у себя в квартире на авеню Мандель, 36, в Париже. Почти никого к себе не пускала, не отвечала ни на чьи звонки и приглашения. И только вечерами перед камином пыталась петь в полном одиночестве, стараясь потихоньку восстановить разрушенный стрессами и перегрузками голос.
Марчелло Мастроянни, который тогда снимал квартиру в том же доме, буквально под ней, рассказывал, как был невольным свидетелем этих попыток. Так инвалиды после ампутации учатся ходить на костылях. Что-то из этих ее записей тоже можно было услышать на выставке в Siene Musicale. Арию «О Mio Bambino Caro» Каллас поет с прилежанием ученицы выпускного класса музыкальной школы. А потом раздастся бешеный шквал аплодисментов в качестве подтверждения, что она еще жива. Но после смерти Онассиса в марте 1975 года ей жить было незачем. В экспозиции был полностью воспроизведен интерьер гостиной, где она провела безвылазно свой последний год, сидя на диване перед телевизором.
Тогда я пробыл на выставке общей сложностью четыре часа и вышел с твердой уверенностью, что должен пообщаться с Томом Вольфом. Хотелось увидеть человека, который все это собрал, издал, придумал аудио партитуру выставки, раздобыл редкие видеофрагменты и бесчисленные документы. После недолгих поисков контактов выяснилось, что Том живет в Париже и будет рад пообщаться со мной. Первое, что меня удивило, – его молодость. Из пресс-релиза следовало, что ему не больше 32 лет. Второй шок я испытал, когда услышал его голос в трубке – он превосходно, без акцента говорил по-русски. Мы встретились в тон-студии на рю Шатобриан, где он тогда заканчивал работу над документальным фильмом о Марии Каллас. Очень худой, с породистым, длинным лицом, похожий на королевские портреты Бурбонов, какими их рисовал Веласкес.
История Тома довольно необычная. Родился в Ленинграде, но вначале 90-х, когда ему не было пяти лет, родители переехали во Францию на пмж. Отсюда его русский почти без акцента. Детство провел в Париже, мечтал стать режиссером. Но с кино долгое время ничего не получалось. Предел возможностей – видеосъемки спектаклей в Театре Шатле и записи интервью со знаменитостями. На жизнь хватало, но творчества никакого. В какой-то момент решил все поменять – дом, работу, страну. Уехал в Нью-Йорк учиться на врача. Обычная логика: если с искусством не задалось, по крайней мере, должна быть профессия, которая будет кормить.
В Манхэттене, где Том поселился, было тоскливо и одиноко. Однажды проходил мимо МЕТа, где в тот вечер давали оперу Доницетти «Мария Стюарт». В главной партии Джойс Дитонато. Возвращаться домой не хотелось. Со времен Парижа он ни разу не был в театре. Почему бы не сходить? Купил самый дешевый билет за 10 долларов. Думал, что посмотрит первый акт и уйдет. Но тут какой-то импозантный господин предложил ему место рядом на привилегированных местах в dressing circle. «Мы с женой давно купили эти билеты, но она захворала и не смогла прийти».
– Это были роскошные места. Сцена как на ладони. Никогда я не получал такого удовольствия от музыки, голосов, постановки. Стыдно признаться, но это была первая опера в моей жизни. Когда я вернулся домой, то сразу же полез в YouTube искать другие записи Доницетти. И тогда я впервые услышал, как Мария Каллас поет Лючию де Ламермур.
– И что это было?
– Какое-то полное ошеломление. Я не мог поверить, что это возможно, что на такое способен человеческий голос.
– Вы хотите сказать, что вы не знали, кто такая Мария Каллас?
– Слышал имя. Ничего более. Я даже не представлял, чем она занималась и в какое время она жила. Поэтому, когда я стал погружаться в ее мир, слушать ее записи, узнавать подробности ее личной жизни, у меня не было чувства какой-то временной дистанции. Наше знакомство началось так стремительно и спонтанно, что очень скоро я стал ее воспринимать как близкую родственницу. Знаете, как бывает, вначале мы не жили вместе, но виделись часто, потом стали проводить время вместе все больше, потом съехались и стали вести общую жизнь. И даже до последних дней монтажа моего фильма я продолжал узнавать о ней что-то новое и неожиданное. Наверное, самое поразительное в этой истории – это ощущение духовной близости. Можно сказать, я встретил родную душу. При этом нас почти ничего не связывает. Вокруг меня никто ею не интересуется. Мои сверстники смотрят на это мою страсть с подозрением. Но это не имеет значение, во всем, что я делаю в память о Марии, есть «сила судьбы». La Forza del destino. Каллас любила про себя повторять, что она сама заложница и произведение собственной судьбы. В одном своем интервью, которое целиком войдет в наш фильм, она говорит: «Destiny is destiny, no way out» («Судьба – это неизбежность, тут выхода нет»). В общем, мы совпали абсолютно.
А дальше началось то, что на языке психиатров 50-60-х годов называется «синдромом Каллас». Тому Вольфу все время надо было ее слушать, добывать новые и все более редкие ее записи. Главным их поставщиком стал для него YouTube. Как человек деятельный и практический, он быстро проник в разветвленную сеть поклонников Каллас по всему миру – от Австралии до Бразилии с заходом в Европу и даже Сейшельские острова. Причем это люди самых разных возрастов: от очень немолодых, еще помнящих живую Каллас на сцене, до совсем юных. Один парень переписывал все ее старые пластинки и ставил на YouTube, чтобы все могли скачивать ее записи 40-х годов. Том вступил с ним в переписку. Выяснилось, что это австралиец двадцати с чем-то лет, который знает про Каллас все и с ходу может отличить «Норму» 1955-го года от «Нормы» 1961-го.
– Мне, конечно, было интересно узнать, кто он и откуда у него такие глубокие знания? Удивительно, но раньше он увлекался heavy metal, был самым настоящим metal punk. Курил наркоту с утра до вечера. Но однажды услышав голос Марии Каллас, влюбился в нее, стал слушать только ее, обрезал свои дреды, бросил наркотики и стал переписывать ее пластинки, рассылая по всему миру. И таких историй множество. Одновременно с моим любопытством и желанием узнать, кто такая Мария Каллас, подспудно во мне крепла уверенность, что это потрясающий сюжет для документального фильма. Режиссура, о которой я забыл уже и думать, вдруг снова поманила меня. Мне захотелось снять фильм об этой необыкновенной женщине, тем более что я оказался в эпицентре невероятного информационного потока, обрушившегося на меня как цунами. На моем пути все время стали появляться люди, которые хотели рассказать мне о Каллас, у которых были какие-то неизвестные документы, связанные с ней. Я постоянно открывал все новые и новые ее записи, считавшиеся утраченными. Поначалу у меня не было мысли ни о выставке, ни о книге, я думал о документальном фильме. Я прочитал все ее биографии, посмотрел все фильмы о ней, все доступные интервью. За несколько месяцев я получил полный обзор того, что сделано было до меня за последние 40 лет. Особенно меня интересовали документальные фильмы. Кстати, их довольно много. Но странное дело, в них доминируют голоса тех, кто высказывает свои суждения о Марии. А самые сильные моменты этих фильмов, когда она говорит сама.
– Я видел на выставке и ее письма к Онассису и Мененгини. Как вам удалось их найти?
– Они все сохранились у близких людей семьи Онассиса и Каллас. Просто ждали своего часа. Вообще, опыт мой работы над проектом «Maria by Callas» убедил меня, что ничего недоступного нет. Должно быть только желание.
– Ну а деньги?
– Да, конечно, это важно. Но, поверьте, не главное, большую часть проекта я делал на свои средства. Спонсора не было, никаких грантов не было. Мне все последовательно отказали. Проект держался только на моей воле и надежде. Только потом подключилось издательство Assolune, вознамерившись издать большой альбом, но материал был собран мой. И они не сильно потратились. Только в последний момент появился продюсер у фильма. А до того я записал самостоятельно более, чем 40 часов интервью с людьми, знавшими Каллас. Работа над ним растянулась на 3 года. И только отсмотрев их все вместе, я понял, что нет ничего сильнее и правдивее, чем собственные интервью Каллас. Поэтому от этих 40 часов в моем фильме почти ничего не осталось. И без них, наверное, не было бы ни фильма, ни выставки, ни книг. Многие интервью считались потерянными. Мне пришлось провести несколько суток в подвалах французского телевидения, роясь в пыльных коробках, предназначенных для уничтожения, потому что никто не знал, да и не слишком интересовался, что там. История повторится потом в Англии, в архивах на Би-би-си, и в США, и в Германии. Одна и та же ситуация: никто ничего не помнит, никто ничего не знает. Чувствуешь себя археологом и следователем-криминалистом одновременно. Что-то мне удалось обнаружить в частных архивах.
– И все-таки, какой итог у всей этой истории лично для вас?
– Как это не прозвучит странно и даже смешно, но я прожил четыре года с невероятной женщиной. Мне кажется, я знаю о ней все. Монтаж этого фильма как подъем в Гималаи, потому что из всего этого материала собрать фильм на 1. 50, не добавляя нигде чужих голосов, ни одного интервью. И найти равновесие между судьбой женщины и великой певицы – это подъем на какую-то немыслимую высоту. При этом подъеме у меня было ощущение, что мы были один на один все это время. Это связь на очень глубоком уровне: артистическом, личном, духовном… Я конечно, испытываю огромную благодарность всем, кто мне помог, но еще больше самой Марии Каллас за то, что она выбрала меня для этой работы. Потому что я убежден, все эти совпадения были неслучайны. И так это было невероятно сложно, натыкаться на все отказы, идти дальше и добиваться своего. Какая-то сила все время меня держала и не позволяла впадать в отчаяние.