А теперь насчет второго пункта вашего письма от 29 октября. Не могу скрыть своего неудовольствия, что вы осмелились написать фразу, например, такую: «Я получил ваше письмо из Далласа, датированное 27-м, которое, если позволите вам сказать, больше напоминает ту Марию Каллас, от которой меня предостерегали, нежели походит на ту Марию Каллас, которую я знаю, люблю и уважаю». Тут я задаю вопрос: выносите ли вы ваши суждения, прислушиваясь к мозгам жалкого идиота, или все-таки к вашим собственным, основываясь на фактах, а не на сплетнях? А то, что я, по вашему разумению, принадлежу к тем, кто нарочно придумывает проблемы просто из удовольствия создавать трудности, еще одно совершенно необоснованное ваше суждение.
А самое ошеломляющее – вы не помните даже того, что сами ясно заявили мне о требовании мадам Тебальди, связанном с моей ролью в «Травиате». Не помнить таких вещей – это серьезно, очень серьезно, серьезнее, чем отрицать их, и это недостойно вас, тем более что я имею в виду признания, сделанные мне на условиях самой строгой конфиденциальности. И я действительно никому не сказала об этом ни слова, ни единого словечка не просочилось куда бы то ни было. А теперь вы осмеливаетесь утверждать, будто я использовала эту секретную информацию против вас.
В третьем пункте вы утверждаете, что мадам Тебальди никогда не упоминала моего имени; как мне жаль, что теперь вы переходите уже к прямому отрицанию. Я никогда ни с кем не соперничаю. Я просто делаю свое дело и прямо смотрю в глаза людям. И полагаю, говорить о каких-то домыслах нет нужды. Однако при этом я считаю, что сказать что-нибудь и потом отречься от своих слов – деяние, не делающее чести никому, а тем паче вам, занимающему столь высокий пост.
Пункт 4: вы не в силах понять мой отказ петь «Травиату» и расцениваете его как недружественую акцию по отношению к вам. Это плохо, очень плохо – думать так и говорить такое. В прошлом году мне пришлось согласиться с такой «Травиатой». Вот почему я не хочу больше никогда это обсуждать. И, полагаю, нет никакого смысла заменять эту оперу обычным старьем, столько раз уже послужившим. Позвольте уж мне дать себе отдохнуть, и это лучшее, что вы можете для меня сделать.
«Баттерфляй». Не будем больше говорить об этом и возвращаться к этой теме. Вам не хочется притрагиваться к этому произведению, снискавшему такой успех, – и вы правы, ибо именно вы, управляете Метрополитен-оперой, а не кто-нибудь другой.
Теперь поговорим о ближайшем сезоне. Позвольте повторить, что слухи о том, будто я не желаю и даже не интересуюсь возможностью вернуться в Метрополитен, – слухи абсолютно лживые. Дело скорее в том, что меня не может заинтересовать то, что Метрополитен предлагает мне. Давайте поймем в этом друг друга без всякой двусмысленности. Я не могу отдать себя в распоряжение Метрополитен ради рутинных старых постановок, как и по тем причинам, какие мой муж ясно высказал вчера утром по телефону вашему переводчику; в конце концов, Метрополитен не умрет с голоду и не развалится, поскольку существует шесть десятков других исполнительниц, которым он может предложить сотрудничество в самых великосветских и изысканных манерах. Снова повторю вам – я в распоряжении Метрополитен для художественных антреприз, которые до известной степени могут вызывать и подогревать интерес публики к музыке; что-то вроде того, что и происходило в Далласе. Простите, если такое сравнение вас рассердит. Но называть ребяческими капризами мой отказ восстанавливать столь отвратительную постановку «Травиаты» – вот еще одно заявление, которого не стоило делать.
Что касается мого возвращения в Метрополитен – то, что я не поеду, тоже (хотя вы и считаете иначе) никакой не каприз с моей стороны. Ваше прославленное учреждение и я работаем исходя из разных ценностей, а посему будет лучше, если каждый из нас пойдет дальше своим путем, при том что искренняя дружба, связавшая нас, существует и определенно будет существовать всегда, во всяком случае с моей стороны.
Пользуюсь этим случаем, чтобы передать вам свои лучшие пожелания.
по-итальянски
6 ноября 1958
Поражена вашей обычной и неприемлемой настойчивостью повторяю и настаиваю, абсолютно невозможно чередовать «Макбет» оперу тяжелую с любой легкой оперой. Полагала облегчить вашу задачу нарочно исключив оперы явно несовместимые и не подходящие друг другу, но ввиду вашего настойчивого нежелания понять предлагаю разумную замену на оперу из подходящего репертуара. Мария Менегини Каллас
по-английски
Нью-Йорк, 6 ноября
Поскольку вы не сочли необходимым ответить на мои телеграммы от 3 и 5 ноября, или прислать запрашиваемое подтверждение, позвольте считать ваш контракт с метрополитен-оперой на сезон 58–59 аннулированным. Рудольф бинг, метрополитен-опера.
«Метрополитен-опера разрывает контракт с Марией Менегини Каллас, и сопрано не выступит в этом сезоне», – заявил сегодня генеральный менеджер театра Рудольф Бинг. Решение вызвано отказом Каллас выполнить условия контракта. Леони Ризанек, уже заявленная в программе этого сезона, согласилась спеть партию леди Макбет в новой постановке «Макбета» Верди, которая будет впервые показана в Метрополитен-опере 5 февраля.
Вот единственное заявление, которое я сделаю по поводу сотрудничества, а точнее сказать – отсутствия такового, между Марией Менегини Каллас и Метрополитен-оперой. Этот вопрос закрыт как со стороны Метрополитен-оперы, так и с моей стороны. Я не пытаюсь вступать в публичный спор с мадам Каллас, ибо прекрасно понимаю, что у нее куда больше компетенции и опыта в ремесле, нежели у меня.
Не так давно мадам Каллас сказала мне, что хочет покончить с пением. Возможно, виной тому в конце концов оказались принятые ею произвольные суждения о Метрполитен-опере, и добавившиеся к ним недавние события в ее карьере, о которых столько сказано. Что ж, пусть будет так, а я был счастлив получить возможность представить ее нью-йоркской публике, которая заслуживает того, чтобы слушать самых замечательных артисток мира – и мадам Каллас, несомненно, из их числа.
Меня бы удивило, если бы кого-то изумил результат нынешних событий. Хотя артистическая квалификация мадам Каллас и способна стать темой яростных споров ее друзей и противников, однако репутация ее как делового партнера благодаря несравненным талантам привлекать к себе внимание известна всем. Добавьте к этому еще и настойчивость в отстаивании права искажать условия контрактов или отменять их вовсе под воздействием минутных причуд и капризов, – вот именно это в итоге и привело к нынешнему положению, простому повторению того, с чем в работе с нею сталкивался почти каждый другой крупный оперный театр. Мы все выражаем ей признательность за возможность испытать ее искусство в течение двух сезонов; по причинам, о коих так легко догадаться и публике, и музыкальной прессе, Метрополитен с облегчением объявляет, что сотрудничеству конец.
Метрополитен-опера, к счастью, никогда не зависел от талантов одного-единственного исполнителя, сколь велики бы ни были эти таланты. Я мог бы даже назвать известное количество весьма знаменитых певиц, когда-то считавших себя незаменимыми, а сегодня готовых пожертвовать глазами и зубами, только бы вернуться в Метрополитен. Что ж, будем открывать сезон!
по-английски
Даллас, 8 ноября 1958
Рудольф Бинг расставил мне силки, надеясь, что я в них попадусь: вот теперь и посмотрим, кто из нас вылезет из них с ощипанными перышками. Он открыл все карты своим ныне знаменитым заявлением для прессы – но мои-то карты все еще у меня на руках.
Хотела бы прочесть вам отрывок из недавнего письма Бинга, в котором мне, и напрямую, и между строк, гарантируется право отказываться от некоторых представлений. Но даже и прежде, после того как он сказал все, что обо мне думал, и это напечатали в газетах, позвольте мне тоже высказать свое мнение об этом прусском капрале, волею причудницы-судьбы вознесенного на высокую должность, которую некогда занимал Гатти-Казацца[200]. Бинг из той странной породы, какая старается использовать методы, присущие людям сильным, чтобы скрыть собственные слабости в музыкальном ремесле. Позвольте привести вам пример. В одной многолюдной беседе были упомянуты имена д’Аннунцио и Дзандонаи в связи с их оперой «Франческа да Римини». Бинг обернулся к своей секретарше и спросил, кто такая эта мадам Франческа. После того как его весьма сухо проинформировали об этом, он сделал вид, что знает о существовании поэта и композитора, при этом высказавшись о них так, словно говорил о велосипедистах или боксерах. В другой раз все обсуждали «Федору», которой он тоже не знал. Он выпучил бы глаза от удивления, начни я с ним разговаривать, ну скажем, об «Анне Болейн», «Армиде» или «Медее». И перечислять такие примеры его исторических и оперных познаний я могла бы еще довольно долго.
Бинг неукоснительно подчеркивает и свой руководящий пост, и зарплату, и авторитет буквально с секундомером в руке. Как все немцы, он фанатик дисциплины и с наслаждением третировал бы артистов так, как сержант командует рекрутами. Перед слабыми он корчит из себя сильную личность, а перед сильными хнычет. Три года назад, когда я пела в Чикаго «Норму», он на коленях умолял меня приехать спеть в Метрополитен, поскольку ему не давал покоя успех других оперных залов в Америке. Должно быть, его еще больше разозлили «Травиата» и «Медея», поставленные нами в Далласе, ибо это доказало, что даже в провициальной опере можно сделать лучше, чем в опере Нью-Йоркской метрополии. Вот настоящая причина его нынешних затруднений, усугубляющихся еще и тем, что наконец вся его игра вышла наружу и мы можем сказать правду ему прямо в лицо – и не только я, но и все американские музыкальные критики, которые, сообщая об этом событии, заполнившем собою все сводки новостей, еще и на славу его разукрасили.