Стоит ли воскрешать последовательность событий, приведших к этому конфликту? В конце прошлого года Бинг заключил со мной контракт на тринадцать спектаклей в Нью-Йорке с середины января по середину марта 59 года, и вдобавок на такое же количество выступлений по ходу турне с середины апреля до конца мая. Более того, он предложил мне контракт на сезон 59-60 на трехмесячный срок. Такое предложение было высказано в письме от 13 октября 1958 года, и я вам его прочту. Запишите слово в слово, ибо в этом соглашении и заключается ключ ко всем препирательствам. Итак, слушайте. «Я предлагаю вам семнадцать представлений, из которых в соответствии с тем, что и было условлено на текущий год, ваше участие предполагается лишь в четырнадцати. Это означает, что в дополнение к обычному гонорару за эти четырнадцать выступлений Метрополитен заплатит вам еще за три спектакля». Письмо подписано Бингом и подтверждает мое право «в соответствии с тем, что было условлено на текущий год», отказываться от некоторых спектаклей. За письмом последовали мои замечания Бингу, когда я приехала в Нью-Йорк 6 октября и, получив план своих выступлений, заявила, что три спектакля «Травиаты», по небрежению включенные в него между репетициями и выступлениями в опере столь трудной, как «Макбет», не могут состояться. Бинг, который, как я уже сказала, не слишком сведущ в музыкальных вопросах, не понял и предложил заменить «Травиату» на «Лючию». Это уж значит менять шило на мыло. Безумие несчастной Ламмермур не идет ни в какое сравнение с упрямой непонятливостью Бинга. По его мнению, «Макбет», которого он наверняка никогда не слышал, «Лючия», «Сомнамбула», «Трубадур», «Цирюльник» и «Джоконда» прекрасно совмещаются, их якобы вполне можно построить в один рядок и все включить в один исполнительский цикл.
Я просила заменить «Травиату» на оперу той же тесситуры, что и «Макбет», но Бинг не понимает ни простых соображений, ни музыкальных аргументов. Именно этим упрямством и объяснялись мои предосторожности, когда зашла речь о сезоне 59-60, и я не согласилась на предложение, высказанное в его письме от 13 октября. Я также сказала ему, что, как мне кажется, ему пора не спекулировать на опере, а создавать оперу. И Бинг, что бы там ни говорили, опять не понял. Призывая его наконец-то подумать об оперном искусстве, я снова уведомила его обо всех своих планах, сказав, что отнюдь не собираюсь топить свою карьеру в рутинной работе, и что меня захватывает создание истинного искусства, а менее всего в мире мне интересно спекулировать на искусстве.
На сей раз он все прекрасно понял, но сделал вид, будто я собралась по доброй воле оставить сцену. Вы снова ошибаетесь, мистер Бинг. Я перестану выступать в опере, когда пожелаю, или когда этого пожелает мой муж, но уж точно не ради того, чтобы сделать приятное вам.
Однако вернемся к нашим делам. В телеграмме, отправленной в 12:19 5 ноября, Бинг ставит мне ультиматум. Его послание приходит в Даллас через несколько часов. Там было его условие: я должна подтвердить, что спою в трех представлениях «Травиаты» или «Лючии» в даты, указанные в плане моих выступлений, в противном же случае есть риск аннулирования моего контракта. И что мой ответ должен быть у него в руках в десять утра на следующий день по нью-йоркскому времени. Нет никаких сомнений, что Бинга охватило помешательство и он, взяв часы и держа их в руке, высчитывал время по минутам. К счастью, я все равно не дала бы всему этому испортить подготовку к «Медее». Я пробыла в театре все послеобеденные часы и часть ночи для генеральной репетиции.
6 ноября на рассвете, вернувшись к себе в отель, я и вообразить не могла, что далеко, на другом конце американского континента, Бинг сидит и нетерпеливо поглядывает на стрелки в ожидании роковой минуты. Но Бинг из тех людей, что не терпят опозданий, и ровно в десять часов он отправляет вторую телеграмму, подверждающую, что он вынужден истолковать отсутствие моего ответа как нарушение нашего соглашения и отныне мой контракт аннулируется. Еще не получив от него этой телеграммы, я отправила Бингу свою, где выражала удивление его позицией и вновь подтверждала абсолютную невозможность вокально чередовать столь тяжелую для исполнения оперу, как «Макбет», с какой бы то ни было легкой оперой. Добавив еще, что ситуацию можно разрешить куда проще, если, по-моему, заменить «Травиату» на другую оперу адекватного репертуара. Но и это мое примирительное предложение оказалось без пользы: капрал Бинг приступил к исполнению своего преднамеренного решения ровно в 10:01 по нью-йоркскому времени. У него в кармане уже лежало заготовленное заявление для прессы, и он поспешил разослать его. Начал разгораться скандал. Бинг обрел свои четверть часа славы одновременно с первым представлением «Медеи» в Соединенных Штатах. Такое умело оркестрованное совпадение могло умалить громкость успеха, инициатором коего была Опера Далласа, однако выпущенный снаряд оказался бумерангом – по мнению газет не только в Далласе, но во всей Америке, и в пользу моего исполнения партии Медеи, но не к чести Бинга. Газет всей Америки, но, говорят, за исключением Нью-Йорка: ибо даже в краю небоскребов у каждого проповедника имеется своя верная паства!
В конце концов, все это представляется мне не слишком значительным событием.
Эудженио Гара – по-итальянски
12 ноября 1958
Дорогой Эудженио,
тебе и милой твоей Розетте – всю-всю-всю любовь мою!
Надеюсь, что и вы любите меня и иногда вспоминаете. Я все больше убеждаюсь, что мир сошел с ума, и благодарю Всевышнего за то, что даровал мне здравый смысл.
До самого скорого свидания. Я буду в самом начале декабря.
Целую-целую.
Адресат неизвестен – по-итальянски
Париж, отель «Риц», 20 декабря 1958
Дорогой месье!
Я прочитала статью о себе, присланную вашими хлопотами и с величайшей любезностью, здесь, в Париже. Благодарю вас от всего сердца, за то, что вы с такой предельной ясностью пожелали написать о том самом «случае» со мной в Риме, вокруг которого столько шума и он, к несчастью, все никак не утихнет! Но благодаря таким порядочным людям, как вы, они поймут, что извести столько чернил на писанину обо мне можно было лишь с одной целью – оскорбить меня или же оправдать деятельность кого-либо другого: о случаях с другими артистами, подобных тому что произошло со мной, никто не вспоминает ни слова. Совсем недавно в Болонье, во время представления «Трубадура», исполнитель главной партии почувствовал, что теряет голос, и ушел со сцены, обязав дирекцию театра вернуть публике деньги за билеты. Но кто написал об этом?
И ведь тут речь лишь о потере голоса, а бывает, что теряют и память… но если речь не о хронике уголовных происшествий, то кому такое вообще интересно?
Простите мне эту долгую болтовню и соблаговолите принять еще раз мою живейшую благодарность.
Преданная вам
Уолтеру и Тиди Каммингс – по-английски
Милан, 31 декабря 1958
Дорогие Уолтер и Тиди!
Всего пару строк – только чтобы сказать, какая из меня ужасная, незаслуживающая прощения и чрезвычайно дурная корреспондентка. Хотя вы прекрасно понимали, что у меня дел по горло – уже сделанных и которые еще только мне предстоят. Но могла бы и вправду высвободить пару минут, хотя бы сказать «привет». Но при всем при этом вот она я, и притом одна, Баттисте пришлось уехать из-за налогов и т. д. в Верону.
У меня все хорошо, и невозможно быть еще счастливее! Надеюсь, это еще немного продлится, поскольку я, бесспорно, заслуживаю немного покоя!
Полагаю, у вас обоих и у семьи все хорошо, и, вероятно, увижусь с вами в Нью-Йорке, рассчитываю на январь месяц. Как только приеду, немедленно поговорю с вами по телефону. Из Милана я отбываю, если Бог даст, 8-го и прибываю в Нью-Йорк утром 9-го. Посмотрю, есть ли 9-го вечером поезд или самолет на Сент-Луис. Ведь концерт рано утром, а я не хочу рисковать, вдруг опоздаю. Хватит уже с меня скандалов!
Вот на сегодня и все – итак, я заканчиваю это письмо самыми лучшими пожеланиями вам в счастливом Новом году и доброго здоровья.
С любовью,
1959
Ирвингу Колодину[201] – по-английски
Нью-Йорк, 25 января 1959 года
Дорогой мистер Колодин!
Много раз я звонила вам, но всегда безрезультатно. Герберт Вайншток даже сообщил мне номер телефона, по которому вас якобы всегда можно застать в послеобеденные часы, но и это не увенчалось успехом. Время не позволяет мне слишком долго настаивать: полагаю, что мои сообщения просто не были вам переданы.
Конечно, все это было во время моего прошлого пребывания в Америке, или, точнее, последнего перед нынешним. В любом случае мне хочется поблагодарить вас за публикацию статей Челли[202]. Вы всегда вели себя по-дружески, и я очень ценю это.
Я постараюсь отблагодарить вас за то уважение, какое вы проявляете к моим артистическим дарованиям, единственным способом, каким, думаю, должна и могу, – то есть лучшим исполнением, на которое я способна, чтобы вы могли мною гордиться.
Пожалуйста, позвоните мне, если сможете. Мне очень приятно было бы повидаться с вами до моего отъезда, но боюсь, что уже слишком поздно – в четверг я уезжаю в Вашингтон, а в пятницу – в Милан.
Душевно и дружески,
Мария Менегини Каллас.
PS. Надеюсь, мое письмо не слишком бессвязно – ибо меня прерывали раз десять, не меньше, пока я его писала. Мария.
Лоле Белер[203]– по-английски
1 февраля 1959
Дорогая Лола Белер!
Я так признательна вам за ваше столь прекрасное письмо и комплименты.