[250] знает все об этом, он близкий друг и джентльмен, что в наши дни большая редкость.
А еще, дорогой друг, я очень хотела бы обладать остротой вашего пера, уметь выражать мысли, как умеете вы, а я не могу, простите меня.
Что мне сделать, даже если эта тяжба разрешится, где мне взять силы, чтобы выйти на арену со львами, притом что публика отныне уже не ожидает искусства, а довольствуется жестокими и тяжелыми боями?
Я хотела бы провести с вами несколько часов. Хотела, чтобы вы узнали, какое прекрасное и трудное прошлое было у меня в Ла Скала. Лживые статьи в прессе, несправедливость. Муж. Тогда-то вы и увидите зияющую рану, увы, до сих пор кровоточащую, которая, должно быть, полностью так никогда и не зарубцуется. Вы скажете, что я преувеличиваю. Возможно, так и есть. Но каково тому, кто, подобно мне, посвятил музыке всю жизнь свою, веря в мир музыки, но главное – веря в мир идеальный, который и открывается настоящей музыкой, выйти на арену со львами – тогда вы немного лучше поймете меня. Если в эти дни я проездом буду в Риме, то позвоню вам, и мы встретимся.
Теперь обнимаю вас, и передайте привет вашей супруге. Мне всегда становится стыдно за моего мужа, стоит лишь вспомнить, как он написал вам. Я не знаю точно, что именно. Я узнала об этом от доктора Ди Мариа.
Вот видите, я была в неведении обо всем, что делал Менегини, и как знать, сколько еще унизительных уверток мне неизвестно. Может, так и лучше.
С горячей дружбой,
1963
Леонидасу Ланцзонису – по-английски
Монте-Карло, 9 января 1963
Дорогой Лео!
Моя дорогая матушка со своими похождениями на меня еще и в обиде. Я уже посылала тебе ее пенсию. Прости, что докучаю тебе этим. Хочу, чтобы ты сказал им, что я никогда не отказывалась ее содержать, сам это знаешь, но мне невыносим ее бесконечный шантаж и громогласные клеветнические выпады. Все это, видимо, будет продолжаться и дальше, сколько бы денег я ей ни давала. Она нашла себе, с позволения сказать, друзей, которые дают ей скверные советы и заставляют мелькать в телепередачах и рассказывать о книге,[251] да ко всему прочему еще и, как сам помнишь, выступления в ночном клубе.
Так вот, скажи ты ей, Леонидас, что я назначаю ей содержание (органы социального обеспечения утверждают, что ей нужно по 65$ каждые две недели!), но пусть она живет тихо и спокойно (благопристойно, то есть ей надо измениться!), окончательно скроет свою жизнь от дурных глаз и прекратит быть постоянным источником позора для своей семьи и друзей. Настоящих друзей, как ты и другие. А не для шантажистов, с которыми связалась. Посылаю тебе для нее по 200$[252] в месяц, а она должна перестать лить на нас хулу, иначе я перестану давать ей деньги, и изменить это решение меня уже не заставишь никаким шантажом. Пожалуйста, внуши ей, что, относись она ко мне как настоящая мать, как было давным-давно, – я бы дорожила ею, и, несомненно, это ей было бы выгодно во всех смыслах. Но такими безумными выпадами, угрозами и позорным поведением она сама разрушила собственную жизнь, и нашу тоже, заставив нас стыдиться ее.
Сделай что сможешь, Лео, и сразу дай мне знать. Если она больна (психически), то скажи мне, необходимо ли поместить ее в соответствующее учреждение [специальное] в Европе, туда, где это не слишком дорого. Я не знаю, что делать, но, прошу тебя, помоги мне.
Вспомни, Лео, я ведь независима. Я зарабатываю себе на жизнь и ни у кого не хочу просить денег. Ты только сейчас узнаёшь мой характер, Лео, я уже не молода, и здоровье не позволяет мне работать с такой же полной отдачей, как раньше. Пожалуйста, не говори этого никому, Лео.
Муж продолжает меня изводить, несмотря на то что украл половину моих денег, переводя всё на свое имя, после того как мы поженились. Потом он накручивал скандалы и пользовался ими, чтобы защищать меня в судах, тем самым сохраняя у себя мои деньги.
Италия не Америка, я была идиоткой, что выходила замуж за него в Италии, и вдвойне идиоткой, что ему доверилась.
Но должна же я все-таки позаботиться о моем отце, матери и, конечно, еще о сестре. Я старею и уже не могу работать так же много, как раньше. Мне не нужно ничьих денег, кроме моих заработанных, иначе кто подумает обо мне самой в тот день, когда, Господи, спаси и сохрани, я окажусь в нужде?
Как-нибудь, Лео, мы найдем время поговорить по душам, и ты узнаешь много интересного, чего даже не можешь вообразить.
Я лишь молю Бога, чтобы мои нервы держали удар. Я немного устала все время бороться, всю жизнь, а особенно теперь, когда вроде бы можно наслаждаться покоем и комфортом.
Помни, пожалуйста, что все эти интимные подробности должны оставаться между нами, и только между нами, поскольку я говорю с тобой как с родным отцом. Моему настоящему отцу я не хотела бы этим докучать.
Люблю тебя всей душой, Лео, и поклонись твоей Салли, и подумай, что ты можешь сделать, чтобы прекратить эту грязную историю так или иначе.
Напиши мне, пожалуйста, и прости, что огорчаю тебя, но для меня ты как второй отец.
Самого тебе доброго!
Эльвире де Идальго – по-итальянски
С борта «Кристины», 12 января 1963
Год у меня выдался трудный. Синуситом уже не болею, но после него во мне остается столько комплексов и сомнений, надеюсь, ты понимаешь. Я почти победила его, но еще не до конца. Чтобы исцелиться, и в моральном плане тоже, я должна так много работать. Слава богу, все прошло роскошно. Я вернулась к своему старому репертуару и победила.
Как мне хотелось бы обладать твоим темпераментом. Я родилась слишком чувствительной, слишком гордой, но слишком хрупкой. Странно как-то все. Менегини обошелся мне дороже, чем я могла вообразить. И хоть бы меня в покое оставил? Нет. Он хочет меня доконать. В любом случае я благодарю Всевышнего, что даровал мне здоровую нервную систему и здоровый дух, иначе я уже сошла бы с ума.
Дорогая, не беспокойся, если мое письмо тебя расстроит. Ты, столь дорогая для меня, – моя отдушина.
Джакомо Лаури-Вольпи
Милан, 25 января 1963
Очень дорогой и прославленный коллега,
я получила ваши дорогие письма и хотела было немедленно ответить, но помешала операция по удалению грыжи, перенесенная мною недавно. Ничего серьезного. Но я знала, что надо это пережить, и вкупе с другими причинами, о которых я уже писала вам из Монте-Карло, это не позволило мне приехать и оказать обожаемому маэстро ту поддержку, о которой вы напомнили.
У меня, дорогой друг, нет физических сил покорять арену со львами. Все гарантируют мне успех, все наперебой подбадривают меня, и вы, Маэстро, и критики, но я так и не смогла забыть тот вечерок в Римской опере и сколько мне пришлось тогда выстрадать.
Возможно, будь мне двадцать или тридцать лет, я отнеслась бы ко всему этому иначе и, возможно, не придала бы такого значения тому, что тогда случилось, и вселяющая воодушевление бодрость духа – так вы пишете – помогла бы мне забыть обо всем и двигаться вперед. Но я больше не способна рисковать, особенно опасаясь получить новые вероятные душевные раны, которые тогда уже не исцелит ничто. Вот что я думаю об этом, по крайней мере, на сей момент. Может быть, в будущем мое душевное состояние и изменится, но сейчас я не знаю, и ни в коем случае не в силах забегать вперед.
Но я хочу, чтобы вы были уверены в одном: что я искренне и очень глубоко признательна вам за все, что вы написали обо мне и за ваше ко мне уважение (а иначе и быть не могло, ведь я знаю, что и вам пришлось много страдать и бороться, отстаивая свое Искусство), и я хочу сказать вам, что никогда этого не забуду. Благодарю и вашу супругу, и завидую вашей семье, ибо нет на свете большей ценности, чем семья.
С горячим чувством дружбы,
Уолтеру Каммингсу – по-английски
Милан, 26 января 1963
Дорогой Уолтер!
Надеюсь, что у тебя там все хорошо и ты не очень обеспокоен моей операцией. Сейчас все нормально, и надеюсь неделю спустя, начиная с этого дня, снова приехать в Монте-Карло, где займусь долгим и хорошим оздоровлением.
Что касается Кэрол Фокс[253], то я ответила ей, что еще не успела принять какое-либо решение. Ей следует подождать, ведь я еще не решила ничего насчет концертов или исполнений опер в Соединенных Штатах.
Дорогой Уолтер, сейчас такой период, когда у меня все хорошо, и я не перерабатываю.
Мой муж по-прежнему нечто вредоносное. Тяжба еще продолжается, а он и слышать ничего не хочет о разводе, все твердя обычные глупости. Терпение! Я подумаю, что с этим сделать.
Очень рада, что тебе понравились французские арии[254]. Надеюсь, у вас у всех все хорошо. Очень часто думаю о вас, и, хотя я не мастерица писать письма, все-таки прошу, не думай, что я забываю друзей. Очень крепко обнимаю вас.
Лоуренсу Келли – по-английски
Милан, 26 января 1963
Дорогой Ларри!
Спасибо за твою телеграмму. Была бы рада написать, что в феврале смогу, но ведь я еще не знаю.
Надеюсь, все складывается удачно для тебя. И у меня все так же, даже учитывая, что выздоровление слишком долго длится. В такой операции, признаюсь тебе честно, нет ничего романтического. Но – терпение! Все позади, и на сегодняшний день обошлось нормально.
Обними за меня всех друзей, а особенно Дэвида Стики [Стикльбера], и, главное, Гатти-Казацца. Скажи, тебе правда все еще 30 или вот-вот стукнет 29?