1965
Уолтеру Каммингсу – по-английски
Париж, 5 февраля 1965
Дорогой Уолтер,
опасаюсь даже отвечать с таким опозданием, но ты уж меня теперь знаешь, так что это как обычно. Статья для «Лайф»[280] была написана не мною. Предполагалось, что это будет статья для «Мира Марии Каллас», и вот ее переделали в интервью. Мой представитель в Лондоне, мистер Горлински, сейчас готовит им письмо с выражением протеста, поскольку я высказалась в том ключе, что статья из разряда самых возмутительных и у меня из-за нее возникло множество проблем с Менегини.
Я еще не знаю, буду ли участвовать в ближайшем сезоне в Чикагской опере; в любом случае позднее решу.
Вам всем – мои самые дружеские чувства.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 18 февраля 1965
Дорогая Эльвира,
очень горячо тебя обнимаю. Ты найдешь приложенный чек, но моя благодарность за твою привязанность ко мне поистине безмерна. Ты знаешь меня, я скромна и скорее причудница. Но тебе удается любить меня такой, какая я есть.
Репетиция прошла просто великолепно. С высокими нотами, как прежде! В третьем акте на меня напали панический страх и усталость, и все-таки я взяла верхнее «до» в «lama»[281], хорошо вышло, а в последний раз просто роскошно.
Только бы завтра я смогла нормально владеть собою, и тогда все должна спеть хорошо. Я все еще учусь, и думаю о тебе с такой любовью и уважением.
Герберту Вайнштоку – по-английски
24 февраля 1965
Дорогой Герберт,
статья очень хорошая[282]. Я часто думаю о тебе, но чрезвычайно занята совершенствованием и работой. Прошла контрольную проверку у моей бывшей и единственной преподавательницы Эльвиры де Идальго, и она обнаружила, в чем моя проблема. В эти дни я пою необычайно хорошо. Как в добрые старые и лучшие времена! Счастлива. Увижусь с тобой в Нью-Йорке. Сейчас спешу. Прости меня.
Крепко обнимаю вас, тебя и Бена.
От Герберта Вайнштока – по-английски
3 марта 1965
Дорогая Мария,
ты не просто величайшая артистка, ты еще и поистине сама любовь! Большое, большое спасибо за твое письмо от 24 февраля и за то, что так быстро вернула черновик моей статьи. Статья еще не отпечатана на машинке, она будет опубликована в «Опера Ньюс» в ту же неделю, что и премьера «Тоски» в Мете.
Дошедшие до меня отзывы двух друзей, недавно слушавших тебя в Парижской опере, сполна подтверждают твои слова, что в эти дни ты поешь необыкновенно хорошо. Как приятно нам узнать об этом, мне и Бену. Ты, конечно, даже намеком не отозвалась на наше приглашение приехать и провести вечерок или воскресную вторую половину дня с нами, когда будешь здесь. Но когда увидимся, еще вернемся к этому.
Бен и я предполагаем уехать 29 апреля из Нью-Йорка во Францию, сразу в Париж. Проведем там несколько дней и рванем в Италию – мне там нужно много всякого разыскать для моей биографии Россини. Так что скоро тебя увидим – и, конечно, услышим. Сколь многого мы ждем! И еще раз спасибо за твою драгоценную помощь.
Бен присоединяется ко мне и тоже обнимает тебя, как всегда, очень крепко.
Tante belle cose…[283]
Кристиану Робье – по-французски
21 мая 1965
Дорогой Кристиан,
мне очень понравился ваш рисунок. Впервые мне нравится мой портрет. Спасибо за все, а особенно за вашу скромность. Мне очень нужно, чтобы меня любили не в толпе.
Искренне,
Грейс Келли – по-английски
Париж, без даты
Дорогая Грейс,
хотела написать тебе раньше, но была очень занята – приводила в порядок нервы и собиралась с силами для контратаки во время следующего выступления. Слава богу, оно прошло превосходно. Для этого ведь нужно много потрудиться, правда? Всегда есть враг, подстерегающий минуту вашей слабости. Я умираю от желания завершить эту работу и наконец урвать время для хорошего отдыха. Я, несомненно, очень нуждаюсь в нем.
Так надеюсь повидать тебя и Ренье очень скоро, и спасибо, дорогая Грейс, за прелестные цветы и письма.
Со всеми дружескими чувствами,
P.S. Аристо обнимает вас обоих.
Пятый и последний спектакль Каллас начинает, чувствуя себя уже почти совершенно обессиленной. С трудом заканчивает два первых акта и в антракте перед третьим падает в обморок прямо в своей артистической. Срочно вызывают врача. Продолжать она не в состоянии. Объявляют об отмене окончания спектакля. В этот вечер большинство публики аплодирует. В последний раз Каллас исполнила в этот день роль Нормы, которую называла «своим боевым конем», эту, любимую свою, оперу она пела больше всех остальных опер – свыше девяноста раз в восьми странах.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
С борта «Кристины», 4 июня 1965
Дорогая Эльвира,
уже так давно хочу написать тебе, но нет времени, а точнее сказать – энергии. Как ты уже поняла и сказала мне, я очень устала. Заново отрабатывать голос, менять технику по ходу спектаклей – такого мои и без того напряженные нервы не испытывали годами. В итоге – все прошло не так уж плохо, за исключением нескольких раз, когда я задыхалась, больше от страха или утратив силу духа. В конце мая вернулась в Монте-Карло. Много раз звонила тебе, но никогда не получала ответа. Ты была в путешествии? После того как телефонистка три или четыре раза ответила, что трубку никто не берет, я утомилась и вернулась к работе, расстроилась и больше не стала тебе звонить.
А ты, как ты там? Мне хотелось бы приехать на денек-другой в Милан, но я нехорошо себя чувствую. Какая у тебя программа?
После Нью-Йорка[285] мое тело внезапно ослабло. Да так, что давление упало до 70 верхней шкалы и 50 – по нижней. Так что можешь представить себе мое самочувствие. Отдыхала я, наверное, с месяц, но было ясно, что моим нервам не удалось окрепнуть для такой трудной работы, как «Норма» в записи для телевидения и еще 5 раз «Норма» плюс 20 дней репетиций.
И вот нет пределов моей усталости, а еще – моей ярости оттого, что я не в силах бороться до конца. Я добилась большого прогресса, но ты и сама говоришь, что невозможно совершить все только за три месяца.
А сейчас я здесь, в плавании. Мы плывем в Египет, а потом, может быть, в Саудовскую Аравию. Надеюсь освободиться к лондонской «Тоске». У меня их четыре спектакля в июле: 2,5,8,12. В Париж вернусь 25 июня, пойду к врачу и приму решение. Вот теперь и скажи мне – какое ты приняла бы, будь ты на моем месте?
А кстати, будешь писать мне в Париж, – ведь я буду решать, что мне с собой делать, – пиши разборчивее, я иногда устаю понимать твой почерк.
Крепко обнимаю и дай мне совет.
Леонарду Бернстайну – по-английски
С борта «Кристины», 16 августа 1965
Дорогой Ленни,
я так долго собиралась ответить тебе, но знаю, что ты простишь. Я долго была занята – старалась прийти в себя и принять какое-нибудь решение насчет твоего предложения. К несчастью, мне придется его отклонить, и, Ленни, ведь ты сам знаешь, как мне хотелось бы приехать и с наслаждением сотворить музыкальное чудо, как любишь выражаться ты сам. В этот период я буду занята. Вероятно, съемками фильма по «Тоске»[286]. Но в будущем не забывай обо мне. Даже просто как друг. Мой адрес ты знаешь: ав. Фош, 44, Париж – телефон Клебер 5695. Пожалуйста, оставайся на связи. Нам надо так много сказать друг другу. Мы столько пережили и сделали вместе. Как будет прекрасно обменяться впечатлениями.
Как поживаешь ты и твоя семья? Когда я вновь увижу вас?
Пожалуйста, передай от меня самые нежные приветы Фелиции, и обнимаю тебя искренне и горячо.
Всего тебе доброго.
Лоуренсу Келли – по-английски
С борта «Кристины», 16 июня 1965
Дорогой Ларри,
как мне грустно, что я не смогла ответить на твои частые и эмоциональные письма, но ты же знаешь меня, и к тому же я была действительно занята и не в самой лучшей форме. Спасибо, что согласился купить купальник Аристо. Он бесконечно тебе благодарен.
Что сам поделываешь? Как там Дэвид? Все ли в добром здравии? Я – да, если не считать, что так опустошена и все никак не приду в себя. Особых новостей нет. Пожалуйста, напиши о твоих новостях. Обожаю твои письма, Гатти-Казацца, считаю их очень забавными, так выбери минутку и сядь, напиши мне, ради добрых старых времен. Никогда не угадаешь, что будет, и однажды, быть может, ты еще ангажируешь меня на что-нибудь этакое. Не оставляй меня никогда!
Я люблю тебя, и ты это знаешь, великий Гатти-Казацца!
Дружески горячо.
Всего тебе доброго!
Кристине Гастель Кьярелли – по-итальянски
С борта «Кристины», 18 августа 1965
Дорогая Кристина,
даже боюсь благодарить тебя за подарок, такой милый и такой драгоценный. Я была усталая, растерянная оттого, что постоянно силилась держать себя в форме ради выступлений, которые были все ближе и ближе, с моим низким-пренизким давлением, им приходилось меня силой утаскивать отдыхать. Так еще и не поняли, что со мной было. Сказали, что я слишком уработалась, потеряв всякую меру, и больше мне столько нельзя. Я еще с 1957-го года знала, что непоправимо устала, но не хотела признавать себя побежденной. А сейчас должна все соразмерять. Жизнь трудна, дорогая моя, ты теперь тоже понимаешь это, и увы, но такова непреложная истина; лучше ли будет или хуже, а нужно продол