жать держать оборону. Я-то начала, когда мне было только 13 лет, а теперь мне уже 41 год! Не хочу жаловаться, но это очень много. Душа истощается, и энергия тоже.
Желаю тебе, дорогая Кристина, чтобы жизнь дарила тебе множество радости и спокойствия. Ищи его сама и внутри себя, ибо другие, к несчастью, не могут тебе его обеспечить. И постарайся не быть слишком уж чувствительной. Так ты только сама сделаешь себе больно. Я именно такая, и вот потому-то и советую тебе облечься в панцирь, самый прочный какой только бывает. Хотела бы, чтоб ты обняла за меня твою дорогую маму, и благодарю ее за брошь, и всем остальным от меня.
Если окажешься в Париже, зайди навестить меня. Ты ведь знаешь мой телефон? Шлю тебе горячий-прегорячий привет, и прости, если отвечаю не слишком часто. Ты теперь знаешь меня. Но не надо из-за этого думать, будто я о тебе забыла.
1966
Поклоннику – по-французски
Париж, 4 апреля 1966
Дорогой друг!
Какая я довольная с моим прелестным подарочком. Двое влюбленных вместе с такой изящной клеткой. Очень, очень нравится. Правда, я пишу так редко, а стыдно мне из-за этого очень часто. Увы – у меня ни таланта писать, ни легкости пера. Сможете ли вы понять и простить меня? Ну вот, и опять я выхожу эгоисткой. На сей раз я не удосужилась написать потому, что мне надо было так много сделать с моей квартирой на авеню Г. Манделя. Мне нужно решить все вопросы до Пасхи, а время, боже мой, так быстро летит! У меня все хорошо, я довольна (а мне в глубине души так мало надо), и чувствую, что мои почитатели всегда рядом. Наши любезные подруги часто приходят. Бывает иногда, хотя и редко, что я оказываюсь дома, и тогда принимаю их. Даже если я в домашнем халате и без макияжа.
Сейчас я оставляю вас, уже поздно и мне пора спать. Хочу, чтоб вы знали, как я признательна за вашу дружбу и любовь ко мне, Марии Каллас и просто Марии. Поймите меня, и обнимаю вас горячо-горячо.
Извините мой бедный французский язык, вы-то способны так хорошо писать и выражать ваши мысли.
P.S. Будьте здоровы – если не ради меня, то ради вашей семьи.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 22 апреля 1966
Дорогая Эльвира,
я очень долго тебе не писала – но ведь ты славишься терпеливостью и сама знаешь, что у меня были на то причины. Я так устала, теперь мне лучше; усталость еще чувствуется, но улучшение весьма значительное, я не делаю ничего, что требует физического напряжения. Квартиру я нашла и сейчас ею занимаюсь, но так, что не буду слишком утомлять себя проблемами как вокальными[287], так и квартирными! [sic!] Надеюсь, смогу приехать в Милан на несколько дней, может быть, через пару недель, но особенно не рассчитывай на это. Мне очень нужно было бы с тобой поговорить, но еще столько надо всего сделать, именно в этой маленькой квартирке.
Я всегда вспоминаю тебя с чувством глубокой признательности, помню наши разговоры, и думаю, что ты была права на все сто процентов, а вот я никогда тебя не слушала. Сейчас я намного спокойнее, такое спокойствие не имеет ничего общего со счастьем, но способствует восстановленнию нервной системы, которая, как ты однажды выразилась, одна виновата во всем.
Напишу тебе, как только смогу, но еще лучше бы тебя повидать поскорее. Всегда твоя Мария.
P.S. Ответь на мое письмо, если у тебя будет желание, но, умоляю, пиши поразборчивее (прости меня).
Эудженио Гара – по-итальянски
Париж, 22 апреля 1966
Дорогой Эудженио,
как мне вымолить прощение за такую задержку с ответом? Ты, такой близкий друг и такой давний, ты поймешь. Ты даже представить не можешь, какое удовольствие мне доставляет каждое твое письмо. И не можешь даже вообразить, в каком плачевном состоянии сейчас пребывает оперное искусство, а точнее, сам прекрасно знаешь это, поскольку часто наблюдаешь сам, наверное, даже каждый вечер. Не хочу утверждать, что мы были само совершенство, но, по крайней мере, у нас было столько искренности, серьезности, смирения и благоговения. А сегодня – сколько тщеславия, претенциозности, и не стану говорить обо всем остальном.
Надеюсь, что у вас там все хорошо, у меня тоже все хоршо, я выздоровела, но не хочу связывать себя ангажементами, пока не восстановлюсь окончательно, а это не раньше следующей осени.
Благодарю тебя за новогодние пожелания, посмотрим, окажется ли время истинно галантным кавалером, но я сейчас намного более дисциплинированная и спокойная, чем прежде. Остается надеяться, что такое состояние духа да пребудет и дальше. Обнимаю вас с обычными моими дружескими чувствами,
Поклоннице – по-французски
10 мая 1966
Дорогая Сусана,
какое прелестное письмо вы мне написали – и я все время так хотела позвонить вам, но вечно возвращалась в слишком поздний ночной час и чаще всего проводила время не в одиночестве, или выходила делать покупки, а ведь это так утомительно!
Дорогая подруга, я поистине безмерно рада, что смогла подарить вам столько счастья. Как – мне этого не понять. Боюсь, я не фанатка оперы. Я слишком сильно стремлюсь к совершенству, а оперный театр к нему ближе всех иных. Но у меня столько поклонников, и все пишут мне одно и то же – уж не переселилась ли во всех вас душа моя? Я стараюсь быть посланницей «bontά», то есть добра, как говорят итальянцы, честности и верности, к которым прибавляется почтение к великим словам, но можно сказать и поточнее: я боготворю любовь – любовь в красивом смысле этого слова. Все те глупости, что мы произносим в опере, я переживаю в жизни и превозношу их; но, увы, жизнь совсем не похожа на оперу. Однако что, если вы так поддерживаете мое искусство потому, что чувствуете мою неподкупную преданность ему? Наверное, все-таки есть надежда, что где-нибудь существует такая волшебная чистота и сила чувств – иными словами, здоровые мысли.
Что ж, если вы хотите действительно приехать в Париж, я эгоистически использую вас. Нет, я не слишком нагружу вас, и у вас останется время на разные ваши «скрипки Энгра», то есть занятия для досуга. Когда вы собираетесь приехать? Пожалуйста, простите, что не отвечала вам, не ожидая такой чудесной любезности, но вы же понимаете, что иногда у меня совсем не бывает свободного времени.
Дорогая Сусана, будьте здоровы; спасибо, и передайте дружеские чувства от меня моим друзьям и поклонникам, и особенно, – вам.
Искренне ваша
Уолтеру Каммингсу – по-английски
Париж, 9 июня 1966
Дорогой Уолтер,
спасибо за твое письмо. Ни капли правды нет в слухах, что я будто бы спою «Медею» в Метрополитене.
Была бы просто счастлива поехать вместе со всеми вами в Палм-Бич, но, к сожалению, у меня еще так много дел в моей новой квартирке, где я буду жить, начиная с сентября (36, авеню Жорж-Мандель).
Ничего нового, о чем стоило бы. Обнимаю тебя, Тиди и детей.
Дружески,
Неизвестному адресату – по-английски
С борта «Кристины», 19 сентября 1966
Дорогой мистер Бин,
я верю в Бога, ибо я дитя судьбы. Я верю в справедливость, хотя видела ее вокруг себя слишком уж редко. Но если мы не будем верить, что от нас останется?
Я восхищаюсь тем, сколько в вас сил. Сочувствую всему, что с вами произошло, но не могу подобрать подходящих слов, чтобы это выразить. Да пребудет всегда с вами Господь Бог, всегда-всегда.
Всего доброго вам!
1967
Терезе Д’ардато – по-итальянски
13 января 1967
Дорогая Тереза!
Тысячу раз спасибо еще и Нино Коста[288] за книгу. Она просто прекрасна. Спасибо, моя дорогая. Я бы хотела сделать подарок одному другу. Можешь ли приобрести для меня еще один экземпляр и отправить мне сюда? Запиши тогда на мой счет.
Насчет книг вообще – не знаю, помнишь ли ты, какие у меня есть (их так мало), но недавно мне подарили Хемингуэя и Шекспира, полные собрания, два огромных тома про Микеланджело (извини за почерк, это я рассеянная от музыки Вагнера, которую слушаю на электропроигрывателе), но я пользуюсь этим, чтобы написать тебе, и посылаю их тебе, иначе сама знаешь, как я насчет писанины, и как не люблю писать! Насчет французских авторов – я могу приобрести их здесь, если посоветуешь мне, кто превосходит обычный уровень.
А поэзию не люблю, и пусть мне будет стыдно за это.
Насчет остального выберешь сама, дорогая, и скажешь, сколько я тебе должна, я пришлю тебе чек и еще, пожалуйста, доверенности.
О моих дружеских чувствах ты знаешь все целиком и полностью; и знаешь это очень давно. Зато ты несправедлива к Бруне[289], полагая, что она плохо влияет на меня, наговаривая на тебя и на других.
Тереза, тебе следует знать, что Бруна прошла со мною огонь и воду, иногда, думаю, попадая в трудные и неприятные ситуации (я тут не сравниваю с тобой или с кем-то еще, это не твой случай). Она умела выносить как мою решительность, так и проявление моих слабостей и болезней; всегда рядом, ни словом не возразив, немая и верная; вероятнее всего, не одобряя меня, но, моя Тереза, это и есть ее уникальное достоинство. Она любит меня и прислуживает мне с простотой и преклонением скорее уникальными, нежели редкими. И поверь мне, я часто превращала ее жизнь в кошмар – но она умела вовремя позволить поступить как хотелось мне, и принять собственные решения, когда и как я считала нужным их принять, так или иначе приспосабливаясь с опасностью для ее здоровья и нервов, и не говоря мне ни слова. Вот это она зря. Тереза, вспомни, что я всегда поступаю так, как мне кажется правильным. Хорошо или плохо? Поживем-увидим. И много раз себе во вред. Но тот, кто любит меня по-настоящему, может меня выносить и верит в меня. Бруна