никогда не позволяла себе давать мне советы. Даже когда я ее об этом просила, она колебалась. Еще и поэтому она мне очень хорошо подходит. Она всегда знает свое место, предоставив мне мое, несмотря на все то, что мы с ней пережили вместе, а это часто были ситуации тяжелые и неприятные.
Ты так не можешь. Судьба не свела нас вместе до таких степеней, и ты не умеешь быть такой близкой мне несмотря ни на что. Бруна думает только обо мне, всегда, и часто жертвуя собою, уж поверь мне. Поэтому я не могу взять в секретарши тебя. Ты не так надежна и проста, как она. Ты нервная, тебе иногда неизвестно что взбредет в голову. Ты привыкла вести себя независимо. А мне нужен кто-нибудь надежный, сильный, не такой эмоциональный, как я. Мне хватает самой себя, чтобы еще и разбирать чужие обиды, мне достаточно своих.
Вот видишь, Тереза, между мной и тобой лишь одно препятствие – одна только я. Бруна лишь исполняет приказания, которые я ей даю. Так что всех упреков заслуживаю только я, и никто другой, а она ни при чем.
Не гневись. Перечитай это письмо еще разок, когда успокоишься. Пойми, что пишу тебе действительно я, и будь уверена – твои письма не вскрывает никто, кроме меня лично, всегда только так.
Ты можешь писать все что захочешь, никто этого не увидит. У меня нет секретаря, которого я вызываю, чтобы продиктовать, что мне захочется, как это раньше бывало с тобой.
Тереза, люби меня такой, какая я есть. На мой век выпало немало страданий. Сейчас я немного успокоилась (не знаю, сколько этот покой продлится еще). Жизнь была сурова ко мне, но и доставила мне столько удовлетворения. Но я устала, дорогая моя, и мне нужно время, чтобы прийти в себя, если я когда-нибудь приду в себя.
Бруна рядом, здесь, близкая, бессловесная, полезная, она работает на меня в этой квартирке. А я тоже здесь, работаю одна, и т. п. Все здесь. И она говорит самой себе «вот сейчас ей надо работать» и безмолвно уходит. Вот в чем ее сила и смирение, Тереза, и столько любви и почтения.
Обнимаю тебя, со всеми дружескими чувствами обнимаю. Никому больше их столько не досталось, и если хочешь, то береги их.
Всего самого лучшего.
Бруне Луполи – по-итальянски
С борта «Кристины», 16 февраля 1967
Дорогая Бруна!
Посылаю тебе чек – он прилагается ниже – на 195 000 новых франков. Естественно, и квитанция тоже.
Скажи месье Гранпьеру: мне бы хотелось, чтобы к моему приезду он поставил два торшера – в гостиной и в столовой. Скажи, что они, по-моему, красивые и, наверное, я решусь.
По правде говоря, я надеюсь, что в маленькой гостиной освещение станет лучше. Напомни ему, чтобы сменил китайские лампы. И напольные абажуры. Я уже просила его, это простое напоминание. И попроси садовников поторапливаться с балконами. Разумеется, мне хотелось бы чего-нибудь очень красивого, в прекрасных и прочных горшочках. И мне не хочется уж слишком-слишком долго дожидаться, пока вырастут зеленеющие стебли или плющ. Мне хочется, чтобы они скрывали от моих взглядов улицу и сквозь них ничего бы не было видно, но пусть они будут элегантными. И не слишком дорогими – зато сильными и красивыми. Позвони Тарике и попроси ее соорудить какой-нибудь ковер – и крепко скроенный, и красивый. И пусть закажет подставку для ног у пианино, столы и другую мебель, такую, чтобы не протирался ковер.
Напомни Капитанакису, что месье Гого должен прислать четыре рамы до конца месяца.
Что там слышно насчет настенных часов в гостиную? Надеюсь, замок в сейфе благополучно сменили?
Попроси Хэнлета настроить пианино на полтона выше, и, когда все уже начнут работать, надо заказать ковер для коридора и, может быть, еще один маленький – для студио. Канапе в студио я должна поискать сама, чтобы был бархатистым, как прежний, а не склеенным из шариков. Прежний нравился мне больше. Я еще не знаю, каким курсом мы плывем, но, думаю, начиная с этого дня до 30 марта направимся в Пуэрто-Рико. Подождем остальных и решим. Тогда потом я вернусь или проездом сначала буду в Нью-Йорке. Я тебе позвоню.
18 апреля мы судимся в Лондоне с Верготтисом[290], вот еще радость-то!
Мне не хватает вас, но время летит быстро. Собаки в прекрасной форме.
Все замечательно, и до скорого. Развлекайтесь, если можете. Если короткого парика с головой нет, может быть, он в Глифаде?
Если позвонит в дом Джорджо, то он поймет. Если же нет, надо поискать его у «Александра» [салон-парикмахерская]. Он у них должен быть и наверняка они его куда-то дели. Спроси месье Жерара де Ван Клифа [&Арпельса], сколько он хочет за серьги с бриллиантами (каскадом). И спроси, сколько хочет тот ювелир с Виктора Гюго [проспекта] за золотые часы, такие же, как мои, и можно ли заплатить за них переводом.
P.S. Передавай от меня привет Консуэло[291]. Купи мне эту жидкость у Джонса. Она прекрасно подходит для протирки глаз.
P.P.S. Разбери мой трельяж, ящички и т. д. Опиши мне все в подробностях!
Тиди и Уолтеру Каммингс – по-английски
Париж, 3 апреля 1967
Дорогие Тиди и Уолтер,
какая меня взяла досада, что я не встретилась с вами в Майами. Ваше послание я получила в тот самый день, когда уезжала на денечек из Майами в Палм-Бич. Назавтра я звонила вам или уж, точнее, пыталась с вами связаться, но мне всегда отвечали, что вы вне пределов досягаемости нашей телефонистки. А мне уже пора было возвращаться в Париж.
Как вы поживаете? Мне вас не хватает. Семейство ваше, должно быть, подросло, ведь прошло уже так много времени. А какие у вас планы?
Я буду в Париже до 12 или 13 апреля, потом еду на этот отвратительный суд в Лондон, до 20 или 22-го. А потом опять в Париж. У меня только один план – учиться и следить за тем, как поддерживается моя энергетика для работы в будущем. Мне бы очень хотелось вернуться к активной жизни, и я должна сделать то же и в плане финансов, но надо очень постараться снова стать такой выносливой, какой только смогу стать.
Надеюсь на лучшее. И снова – мои поздравления с твоим назначением [Уолтер].
Обнимаю вас всех, и не могли бы вы присылать мне ваши новости, как только будет возможность?
Туллио Серафину – по-итальянски
Париж, 24 августа 1967
Дорогой Маэстро,
как поживаете? Вы такой частый гость в моей душе. Я собираюсь проездом быть в Риме этой осенью и хотела бы зайти навестить вас. Потихонечку возвращаюсь к работе, но уже нет тех физических сил, какие были во времена моей молодости. Никогда потом я уже не была такой сильной. Во мне было столько желания и веры, как вы и пишете в вашем посвящении. Но жизнь истощает силы. Пишите мне, если сможете, или передавайте мне ваши новости через кого-нибудь.
Я, так горячо преданная вам, Мария.
Джульетте Симионато[292]– по-итальянски
Париж, 5/9/67
Дорогая Джулия,
я уже так давно думаю о тебе и так хотела бы быть к тебе поближе. Прочувствовать твое счастье, долгожданное и вполне заслуженное. Надеюсь, у тебя и твоего супруга все хорошо. Знаю, что ты счастлива, и это наполняет меня ликованием. Ты была мне такой дорогой коллегой и подругой. Где вы сейчас, что поделываете?
Я здесь, в Париже, начинаю опять разучивать, и это так трудно, но с Божьей помощью выздоровлю и морально, и физически, надеюсь. Если бы ты только была ко мне поближе, ведь мне сейчас так нужна подруга.
Напиши мне, если сможешь, о своей программе на ближайшие месяцы.
Может быть, 9-го в субботу поеду в Голландию на 10 дней к одной подруге[293].
Вернусь сюда же. Сообщай о твоих новостях. И люби меня, как всегда.
Обними за меня всю твою семью и наших друзей, а особенно – твоего мужа. Я обнимаю тебя очень нежно и горячо,
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Нью-Йорк, отель «Пьер», 11 ноября 1967
Дорогая-дорогая Эльвира,
я свела тебя с ума, правда? Вот видишь, что творит любовь! Я так рада, что сюда приехала. Для меня устроили столько празднеств, а Аристо так влюблен в меня. Крепко обнимаю тебя и благодарю за то, что ты так хорошо понимаешь меня и так мила со мной.
Вернусь под конец месяца и позвоню тебе. Пианист приезжает 7 декабря и пробудет до примерно 20-го. Там поглядим, а?
Обнимаю тебя так нежно и очень прошу простить мои безумства. Мы уже все их совершили, не правда ли?
Ты не находишь, что Аристо сильно изменился, причем к лучшему? До скорого, дорогая Эльвира, и береги себя.
Джону Ардуэну[294]– по-английски
Париж, без датировки, вероятно, конец 1967
Дорогой Джон Ардуэн!
Нет мне прощения, что не ответила вам раньше, но я действительно была занята, а после того, как дважды ударил мороз, уезжала в теплые края в отпуск, так что простите меня.
Счастлива, что вам понравился Даллас и пришлось по душе там работать.
Что касается записей, то мне было бы очень приятно записаться еще несколько раз, если это не составит для вас труда[295]. У меня нет ни «Андрея Шенье» (Скала), ни «Нормы»-«Травиаты»-«Пуритан»-«Трубадура» – Риголетто (Мехико), ни «Трубадура» (Неаполь), «Севильского цирюльника» (Скала), «Весталки» (Скала).
Было бы восхитительно иметь их, если возможно.
Итак, мой адрес указан на лицевой стороне конверта.
Примите заверения в моих дружеских чувствах и, если у вас есть время, не напишете ли мне, что новенького у вас?