Очень искренне,
1968
Элиане де Сабата[296]– по-итальянски
Париж, 20 января 1968
Дорогая Элиана!
Слышать тебя – такое наслаждение для меня. Мы целые века не видались и не разговаривали с тобою, и кто знает, сколько еще времени пройдет, прежде чем это случится. Но я часто думаю о тебе – и твой отец часто бывает со мной на пленках с «Макбетом»[297]. Его кончина так меня опечалила. Он сильно любил меня, и помнишь ли ты, что именно он первый оценил меня в Ла Скала? Боже, как летит время! Я вспоминаю, как будто все это было вчера.
У меня все хорошо, дорогая Элиана, я вся в работе, и, если у меня получится, в сентябре мы покажем «Травиату» здесь, в Париже. Мои самые горячие приветы друзьям, если они есть, а тебя обнимаю очень горячо.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 20 января 1968
Дорогая Эльвира,
не написала тебе раньше, поскольку не было у меня ничего нового, помимо обычного каждодневного «трень-брень». Разучиваю одна (пианист уехал в Америку), и даже недели не прошло, как я обрела новый подход, а точнее сказать, вернулась к старому. Сейчас я все восстанавливаю заново. Мы поглядим. В любом случае раньше это не звучало. Так что на этой стадии я ничего не теряю. Работа эта долгая, но я запаслась терпением. Здесь, в доме, я спокойна. Слушаю диски – они учат меня тому, как я пела раньше, а мой магнитофон воспроизводит, как я пою сейчас или как я не должна петь. И такое больше значение тут имеет язык.
Часто думаю о тебе и пришла тут к выводу, что тебе не стоило бы присоединяться к нам в этой поездке. Дорога туда длинная, а ты уже не так молода. Я не имею права требовать этого от тебя. Будь это остров в Греции [Скорпиос] – дело другое. На нем корабль остается без качки. Там есть врачи и все такое. Лучше уж перенесем твой приезд на ближайшее лето. Так у тебя и отпуск будет, и развлечешься, и не потеряешь работу, которую возьмешь отсюда туда. Я-то выкручусь, как всегда доселе выкручивалась. Получится – тем лучше, нет – предоставлю всему идти своим чередом. Самое главное – у меня есть Аристо, чего еще мне желать?
У тебя все хорошо? Какие новости? Получила ли ты рентгеновские снимки для твоего племянника? А от моего банка? Буду держать тебя в курсе насчет моей работы и прогрессирования в ней, если оно будет. Не знаю, когда мы отправимся в путь. Может быть, в конце месяца или в начале февраля. Аристо крепко тебя обнимает, и Мэгги [ван Зюйлен] тоже. Ну, а про меня ты сама знаешь – я-то всегда рядом, даже в моей чудаковатой манере, горячо и нежно.
Аристотелю Онассису – по-английски
Париж, 30 января 1968
Аристо, любовь моя!
Знаю, сколь скудный это подарок на твой день рождения, но должна признаться тебе – после 8 с половиной лет, которые мы вместе пропутешествовали, – что я счастлива сказать тебе из самой глубины сердца моего, что горжусь тобою. Я люблю тебя и телом, и душой, и хочу лишь одного – чтобы то же чувствовал и ты.
Я чувствую призвание к достижению самых вершин своей трудной карьеры и, благодарение Господу нашему, к обретению тебя – тебя, тоже прошедшего через ад и покорившего вершины – и мы должны были встретиться и соединиться так, как мы вместе сейчас.
Храни, о, заклинаю тебя, храни вечно нашу связь, ибо мне всегда так необходимы твои любовь и уважение. Я слишком горда, чтобы признаваться в этом, и все-таки знай же, что тебе одному – мое дыхание, мой разум, горделивое мое достоинство и моя нежность. И если бы ты мог читать в душе моей, то увидел бы там себя – самого сильного, самого богатого во всем мире. Нет, это не ребячество с моей стороны. Это письмо женщины израненной, утомленной, много пережившей и дарующей тебе чувства столь свежие и юные, каких она доселе никогда еще не испытывала. Не забывай об этом и всегда будь нежным со мной – таким же, как в эти дни, когда ты сотворил из меня царицу мира – любовь моя – как мне нужны твои любовь и нежность.
Я твоя – и твори из меня все, что захочешь.
Твоя душа
Рудольфу Бингу – по-английски
Париж, 7/2/68
Дорогой Рудольф,
я поразмыслила как следует над вашей идеей и решила, что не буду этим заниматься. Мне кажется, балет лучше смотрится в фильме (как ни странно), чем на сцене. Сейчас я предпочла бы петь мои постоянные партии, а не «Человеческий голос»[298].
Полагаю, вы уже получили книгу, которую я послала вам. В любом случае спасибо, что подумали обо мне, и надеюсь на скорые новости от вас с другими плодотворными идеями. С дружеским чувством и горячими приветствиями,
искренне ваша,
БРУНЕ ЛУПОЛИ – по-итальянски
С борта «Кристины», 4/3/68
Дорогая Бруна,
я прочитала твое милое письмо с бесконечной радостью. Мы чудесно погостили, после всех обычных для путешествия испытаний. Было немыслимо жарко, жарко. Я уже вся почернела от загара, даже не побыв толком на солнце, представляешь. Соблюдаю режим, строго-престрого. И вся налилась. Поглядим, надолго ли.
Иногда и пою, но кругом так многолюдно, и желание петь пропало. Когда вернусь не знаю. Месье хочет, чтобы мы отправились в Нью-Йорк, под конец месяца. Думаю, что так, скорее всего, и будет. И я начну репетировать с блистательной пианисткой из Метрополитена и Даллаской оперы[299]. Еще не решила. Если что, напишу тебе насчет одежды.
Выходи, развлекись хоть немного. Никто не знает что грядет, может быть, я и приеду. Не забудь сказать Тарике, чтоб прямо сейчас начал чинить ковер в гостиной. Я тебе скоро напишу. С бесконечной дружеской нежностью,
P.S. Собаки чувствуют себя прекрасно, обожают море, это невероятно!
В это время Онассис уже тайно встречается с Джекки Кеннеди, «самой знаменитой в мире вдовой», а до этого уже встречался с ее сестрой Ли Радзивилл. Мария ничего не узнает об этом до самого мая 1968-го, когда Онассис пригласит Джекки в плавание на «Кристине» без Марии, а Марию попросит подождать его в ее парижской квартире. Мария отвечает отказом и требует выбрать, Онассис настаивает, и Мария решает положить конец их близким отношениям. Онассис уплывает на «Кристине» с Джекки.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 16 июня 1968
Дорогая Эльвира,
я сейчас пытаюсь окончательно осознать произшедшее, но это так, будто мне нанесли удар чудовищной силы, и я до сих пор не могу даже вздохнуть. С тех пор были три телефонных звонка. В первый раз я не подошла. Остальные два – ответила, и это для меня обернулось настоящей катастрофой. Я уже говорила тебе, что он человек, не желающий отвечать за свои поступки, а это мне по-настоящему отвратительно.
Я в Париже и стараюсь привести в порядок мысли в своей больной голове. Пытаюсь как-то пережить эти месяцы. Без особых усилий – ибо не чувствую в себе сил ни душевных, ни, следовательно, физических. И правда, ума не приложу, куда бы поехать отдохнуть. Я до того уничтожена после стольких лет работы и жертвенности ради мужчины, что не знаю даже, на каком я свете, это уже чересчур. Подумаю, что делать. Но ты в любом случае пиши мне сюда. Хотя бы здесь, дома у себя, мне сейчас хорошо.
Нежно обнимаю тебя и надеюсь, ты не слишком тревожишься обо мне. Бог всегда руководил мною, и он снова укажет мне, каким путем идти дальше, а еще надеюсь, что он придаст мне сил преодолеть и этот кризис.
Дорогая, нежная моя подруга навсегда,
Джону Ардуэну – по-английски
Париж, 16 июня 1968
Дорогой Джон Ардуэн,
я давно хотела ответить вам, но события и т. д. оказались выше нас.
Надеюсь, с «Травиатой» в сентябре все будет как я задумала, если Бог даст, и – да, мне бы очень хотелось копию «Армиды»[300].
«Норма» в исполнении Сулиотис[301] отнюдь не плоха, но я пришла в ужас от того, как она разбазаривает свой [вокальный] капитал вместо того, чтобы подумать о пользе и сбережении[302], и от ее чуть ли не абсолютного недостатка техники исполнения. Жаль, потому что голос прекрасный. Надеюсь, она все-таки начнет учиться всерьез. Весьма неосмотрительно петь, рассчитывая только на одну силу молодости.
Мне понравилась книга о [Саре] Бернар, и захотелось самой быть такой же сильной. У меня уже есть биография Россини – мне ее прислал Вайншток.
Большое спасибо и наилучшие пожелания,
От Эльвиры де Идальго – по-итальянски
Милан, 24 июня 1968
Мария, что так дорога мне,
я приехала в Дезенцано [на озере Гарда] на три дня и осталась там на целую неделю, озеро так красиво! Вернувшись обратно, нашла твое письмо. Я заблуждалась. Я думала, что твое молчание вызвано тихой безмятежностью, обретенной тобою теперь, а получается, что твои печали и муки продолжаются, дорогая Мария. Что думаешь делать? Как бы мне хотелось видеть тебя сильной и решительной, как раньше, я молюсь Мадонне, пусть ниспошлет тебе озарение и придаст силы решиться на то, что она подскажет тебе на благо, и еще ясной безмятежности, которую ты заслуживаешь. Еще не поздно, Мария, ты не можешь бороться с тем, кто действительно обладает сильной личностью.