Есть два пути: либо ты смиришься и подчинишься его желанию, либо ты снова пойдешь своим путем, пока еще не поздно. Я считаю тебя своей дочерью и люблю как родную; вот поэтому так тебе и пишу. Подумай о своем здоровье, и, нежно тебя обнимая, я желаю тебе суметь стать счастливой и еще – прежних триумфов в оперном искусстве, которое ты слишком скоро отринула. Всегда к твоим услугам,
Тиди Каммингс – по-английски
Париж, без даты (вероятно, начало июля 1968)
Дорогая Тиди!
Быстро пишу ответ на твое письмо, которое получила и, как всегда, очень обрадовалась. Постараюсь замолвить за тебя словечко в клубе «Олд-Бич» в Монте-Карло, но у меня уже нет с ними связей. А еще менее того – с их бывшим акционером [Онассисом].
Я переживаю трудные времена уже по меньшей мере в миллионный раз за десять лет. Честно скажу, что стараюсь как лучше, но в данный момент это не доставляет никакого удовлетворения. Знаю, что жизнь оказалась трудной для всех нас, но для меня это продолжается как-то уж слишком долго. И я не думаю, что смогу повидаться с тобой во время твоего приезда. Я еще не понимаю, что мне делать со своими чувствами. Знаю только, что должна пройти несколько серий записей полных дисков («Травиата» целиком, в сентябре-октябре). Так что мне нужно восстановить силы, прийти в себя и обрести способность заняться музыкальным творчеством.
Вам всем мои самые дружеские приветы. Мне так нужен был бы кто-нибудь, чтобы на него опереться, чтобы измениться. Не беспокойся. Я выкручусь. Я должна выкрутиться.
Мария.
Пока весь мир смакует новость о паре Онассис-Джекки, – они проводят лето вместе в плавании на яхте и на Скорпиосе, – Мария лихорадочно скрывается от толпы фотографов и журналистов, спасаясь от пубичного (и личного) унижения. Она уезжает в Америку повидаться с друзьями, среди которых Ларри Келли и Джон Ардуэн, в надежде отдохнуть от новых подробностей, которые тем не менее преследуют ее повсюду, где бы она ни оказалась.
Терезе Д’Аддато – по-итальянски
Лос-Анджелес, 15 августа 1968
Дорогая Тереза,
я здесь в компании добрых друзей, дни мои текут приятно, но я никак не могу превозмочь бесконечную печаль по всему, что произошло. Вернусь в Париж, если буду в силах, в начале сентября, и попытаюсь как-нибудь начать снова жить.
А как там ты? Я не отвечала на твои милые письма, потому что поистине не было желания заниматься ничем, прости меня. Думаю о тебе и признательна за всю твою любовь и уважение, какие ты всегда ко мне испытывала. Надеюсь, в сентябре мы поговорим по телефону или напишу письмо.
Пойми меня, такое жесткое обращение после девяти лет надежды и жертвенности, я думала, что заслужила большего.
До 25-го я в отеле «Фэйрмонт» в Сан-Франциско, потом на недельку поедем с друзьями в Куэрнаваку. Адреса еще не знаю.
Кто знает, что там пишут газеты в Италии. Сохрани их и пришли мне, если хочешь и если можешь, в Париж.
Нежно обнимаю тебя,
До скорого.
Бруне луполи – по-итальянски
Лос-Анджелес, 17 августа 1968
Дорогая Бруна!
Как поживаешь? Я правда очень надеюсь отдохнуть и, как знать, вдруг да получится. Думаю, вернуться в начале сентября, чтобы дозаписать, может быть, диск Верди. Если Бог даст. А когда вернешься ты?
Я до 25 августа в Отеле «Фэйрмонт» в Сан-Франциско, а потом в Мексике, Куэрнавака, где Мария II[303] сняла домик до 1 сентября. 2 или 3 сентября приеду в Мехико и сразу сяду на «Эйр Франс», надеюсь, что в Париж, если хватит сил вступать в новые битвы. Здесь, во всяком случае, все очень милы со мною и изо всех сил стараются меня как-то развлечь. И мне скорее хорошо здесь, но выдаются иногда и тяжелые дни, конечно.
У меня украли брошь и два бирманских жемчужных ожерелья, вот сволочи! Нежно обнимаю тебя и твою маму, увижу тебя и буду рада, как и всегда.
Лоуренсу Келли – по-английски
Сан-Франциско, без даты, около 23 августа 1968
Дорогой Ларри!
Шесть часов утра, а я еще не ложилась! Пожалуйста, прости меня за вчерашнее, но ты ведь знаешь о моих чувствах к тебе. Ты мне очень близкий друг, но иногда я бываю чересчур прямодушна. За эти последние месяцы ты сделал мне столько добра. Пойми меня и люби как раньше.
От Джона Конвея[305] – Питеру Эндри[306]– по-английски
3 сентября 1968
Дорогой Питер!
Это письмо – своего рода резюме всего того, о чем я говорил тебе сегодня утром.
Мария Каллас окончательно решила записать альбом с ариями Верди, когда вернется в Париж. (Там будет совершенно другой выбор, Верди среднего и позднего периода, не путать с тем проектом, который не состоялся год или два назад, там были арии из опер молодого Верди.)
Между делом она поменяла планы и теперь, вместо того чтобы сегодня возвращаться в Париж, как было предусмотрено ранее, она на неделю или десять дней отправится в Даллас в статусе приглашенной Лоуренсом Келли, директором Далласской Оперы. С ней можно будет связаться по его телефону в Далласе: LA 8-6347.
Сейчас в Далласе как раз находится в рамках турне труппы Ла Скала Норберто Мола, он дирижер и руководитель всех репетиций, и мы подумали, что это и есть идеальная кандидатура для того, чтобы Мария репетировала с ним у Келли записи в альбом (у Келли фортепиано и немыслимая коллекция партитур). Однако Мария, хорошенько все обдумав, решила, что ей все-таки в этом случае было бы не по себе, ведь Мола непременно напоминал бы ей о тех годах, когда она пела в Ла Скала, и каждый раз вызывал бы у нее чувство робости, случись ей несовершенно взять ту или другую ноту.
Мне трудно подыскать ей другого маэстро того же уровня для репетиций. Идеальной была бы Альберта Мазьелло из Метрополитена, но, учитывая ее загруженность в Мете, ее невозможно вытащить прямо сейчас на десять дней в Даллас.
Ты предложил Гуаданьо – он работает с Корелли, и это прекрасное предложение, которое останется резервным, пока Келли не свяжется с Решиньо. Тот возвращается в Рим из отпуска сегодня. У Решиньо свободные дни с 16 сентября по 5 октября – они для записей в Париже. Однако, коль скоро Мария отсрочила свое возвращение, теперь надо уточнять, сможет ли он работать с нею в Париже до 15 октября, поскольку как раз в этот день он должен уезжать на оперный сезон в Даллас. Но при этом он предполагал безвылазно сидеть с 5 до 15 октября в Далласе для подготовки премьеры «Анны Болейн», а значит, такие даты рискуют стать проблемой для нас. Где-то числа 13-го Мария собирается приехать в Нью-Йорк, где встретится с Гленном[307] и Дороти Уолличс – они пригласили ее в «Шерри Незерленд» [Отель]. 16-го, в понедельник вечером, она будет на открытии Метрополитена вместе со мной, а дня через два-три вернется в Париж. Чета Уолличс не сможет быть вместе с нами на открытии Мета, ибо они приняли приглашения губернатора Бермудских островов и едут к нему погостить уже 15-го числа. Они хотели, чтобы с ними поехала и Мария, но она предпочла вечер открытия сезона. И было бы идеально, если б Решиньо начал бы с ней работать, скажем, 20-го, а записывать ее – 1 октября или еще раньше, и тогда нам было бы легко завершить запись диска с ариями. В ближайшие дни мы узнаем об этом поточнее, потому что сегодня или завтра Келли будет звонить Решиньо и скажет мне, что он ей ответил.
Проекты Марии на ближайший год – следующие (в соответствии с полученными ею предложениями). 11 сентября 1969 года она откроет сезон в Опере Сан-Франциско «Нормой», и за открытием последует еще четыре или пять спектаклей. Затем у нее Даллас, где она будет с 21 октября (дата ее первой репетиции) до 12 ноября (дата ее последнего спектакля). Какая именно работа – пока остается неопределенным, ибо «Норму» они уже обещали Сулиотис. Келли предполагает, что сможет убедить Сулиотис все поменять и отдать эту роль Марии. Но если даже Мария и получит эту роль – нас ждут новые затруднения, ибо она ни в какую не хочет петь с Ширли Верретт, уже приглашенной для партии Адальжизы. Но в любом случае четыре каких-нибудь спектакля в Далласе она проведет. Пятый, возможно, состоится в Далласской опере, в Чикаго Аудиториум, только что открывшейся после ремонта.
Потом она поедет в Нью-Йорк – там у нее будет десять спектаклей в Метрополитене с 1 декабря до конца февраля. Это будет «Медея», новая постановка ее соотечественника Михалиса Какоянниса (у него в позапрошлом сезоне был заметный дебют как оперного режиссера – «Траур к лицу Электре»).
После этого Адлер попросил ее заехать в Калифорнию весной (это будет уже 1970-й), чтобы поучаствовать в весеннем оперном сезоне, который Опера Сан-Франциско проведет в Лос-Анджелесе. Но с этим она еще колеблется, поскольку не любит Шрайн Аудиториум. С другой стороны, она проявила интерес к перспективе выступить весной 1971-го в Лос-Анджелесе, ибо к тому времени компания [Далласской оперы] уже начнет использовать самый маленький Мьюзик-Сентер (полагаю, это называется Дороти Баффин Чендлер Павильон). Мне приходится настаивать на том факте, что на этой стадии переговоров НИЧЕГО не был прописано. Финансовые вопросы выступления в Сан-Франциско она оставляет полностью в руках Горлински, которому телеграфирует в Даллас. (Она не связывалась с ним вот уже шесть недель).
Приехав в Нью-Йорк, она постарается уладить финансовые дела с Бингом. Споет ли она только в Далласе, если Сан-Франциско и Нью-Йорк канут в Лету, или споет в двух городах, если третий не удовлетворит ее запросам, – этого я уточнять не стал, видя, что сейчас она выглядит полностью уверенной, что выступит во всех трех местах.