От Уолтера Легге – по-английски
20 января 1969
Дорогая Мария,
вчера я слушал нашу запись «Тоски» с де Сабатой, и мне так отчетливо представилось, как же это смешно – что две столь умнейших личности, как ты и я, только одними этими дисками внесших нетленный вклад в музыкальную историю нашей эпохи, порвали все отношения и связи. Ты так не думаешь? Во время твоего нервного срыва я дюжину раз порывался написать или позвнить тебе, но меня останавливало только одно – что ты, несомненно, слишком занята, чтобы воспринимать мои новости «как снег на голову».
Теперь, когда для тебя все позади, я очень надеюсь, что ты захочешь отвлечься и поужинать со мной в ближайшее время, как только я окажусь в Париже. Разумеется, я нарочно приеду в Париж только ради удовольствия повидаться с тобой, но не раньше конца февраля – ибо в конце этой недели я на две-три недели уезжаю в Нью-Йорк.
Напиши мне, что у тебя нового.
Как всегда, я полон дружеских чувств к тебе.
Уолтеру Легге – по-английски
Париж, 18 марта 1969
Дорогой Уолтер,
тебе потребовалось послушать запись «Тоски» с Сабатой, чтобы понять, как это смешно – что два таких умнейших человека (так ты называешь меня и себя), этими дисками внесших столь значительный вклад в музыкальную историю нашей эпохи, порвали все отношения и связи.
Как жаль, что ты так и не написал, и не позвонил мне во время моего нервного кризиса ни разу из той дюжины, о которой говоришь, ибо именно так поступили бы настоящие друзья. Жизнь долгая и трудная штука, и я знаю, что тебе пришлсь многое пережить, как и мне. Конечно, я никогда не забуду всего, что мы совершили вместе, как не забуду и некоторых странностей. И тем не менее твое письмо я прочитала с удовольствием.
Я в Париже, и ты можешь позвонить мне, когда захочешь. Мой номер Клебер 25.89, и, пожалуйста, передай моей любимой певице, твоей супруге Элизабет, мои самые горячие дружеские приветы.
Всего тебе доброго, как всегда.
Джакомо Лаури-Вольпи – по-итальянски
Париж, 24/3/69
Дорогой Джакомо Лаури-Вольпи,
простите меня за долгое молчание, но в моей жизни было много разных затруднений, и я иногда теряюсь, когда, вопреки видимости, не могу найти в себе силы. Но вот я отвечаю на ваше милое и любезное письмо. Я готовлюсь вернуться к пению и, быть может, к съемкам в фильме «Медея»[317] (там без пения). И думала об «Искателях жемчуга» [Бизе]. Простите, но я полагаю, что это не подходит для Франко [Корелли]. Он великолепный тенор, но у него нет той инотации незамутненной нежности, какой требует роль. Не очень точная у него и дикция. Он еще не может избавиться от некоторых недостатков. Простите за откровенность, но я слишком хорошо отношусь к Корелли, чтобы хотеть рисковать его успешностью.
Я столько раз вспоминала о нашем прекрасном прошлом. И мне никогда не забыть радости и исключительной удачи работать с вами. Горячо обнимаю и вас, и вашу супругу.
Как всегда, ваша
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 26 марта 1969
Дорогая Эльвира,
с твоего последнего письма утекло уже так много времени, и я превозмогла уже столько всего (как обычно). Я еще не писала тебе (кажется, нет?), чтобы поблагодарить за всегдашнее твое расположение ко мне. У меня все вполне хорошо. Конечно, есть и взлеты, и падения. Но я все это преодолею, я должна. Как ты сама говоришь, я еще молода, и все видят во мне пример безупречной порядочности.
За это время у меня появилась грыжа желудка (вот чем они кончились, мои переживания!), и, разумеется, самочувствие моей работе не способствует, поскольку у меня низкий гемоглобин. Но и при таком упадке сил я стараюсь жить и делать все, что могу. Уже почти решено, что я буду сниматься в фильме «Медея» (это не опера), и уповаю на Господа, чтобы он даровал мне удовлетворение. Я воспринимаю это как отвлечение и новые врата (быть может), которые распахнутся предо мною, помимо пения, а уж оно-то всегда живо в душе моей. Между делом выбрала обложку для дисков. Постоянно упражняюсь. И надеюсь, что в конце концов предо мной откроется путь. Я должна выйти на него, ценой непрестанного труда и храбрости.
Как там ты, что поделываешь? Мне хотелсь приехать в Милан, но работы слишком много, и путешествие сейчас не очень-то привлекает меня.
Часто о тебе думаю. Думаю, как ты, должно быть, переживала за меня. Но с гордостью понимаю: ведь ты восхищаешься мною, моей манерой держаться и моим чувством собственного достоинства! Я такая, какая есть, и уже не изменюсь, Эльвира. Я смелая женщина, как обо мне и говорят, и я этим горжусь, но это слабое утешение. Я поняла это, насмотревшись, как другие продвигаются вверх сомнительными методами.
Обнимаю тебя, дорогая, дорогая моя.
Эльвире де Идальго – по-итальянски
Париж, 24 апреля
Дорогая Эльвира,
телепередача прошла с успехом[318]. Я наслушалась стольких похвал. Ты произвела фурор, клянусь тебе. Они показали тебя такой живой и потрясающе неповторимой. Конечно, после того как прошли два с половиной часа всей передачи, они спросили меня, почему я перестала петь, и я с предельной честностью ответила, что недовольна собой и что снова стала работать, чтобы вернуть былую форму. Еще они спросили, как так вышло, что я сомневаюсь в себе после таких моих триумфов, и я ответила, что уж мне-то лучше всех известно, как я должна петь. В общем, я тоже была прекрасна, а тебя благодарю, что согласилась дать интервью.
Эльвира, возможно, наступает время набросать на бумагу некоторые воспоминания моего детства, о работе и т. д. Отсюда понемножку я начну свою биографию, и мне потребуются подробности, которые ты одна можешь вспомнить и рассказать мне. Когда будет свободная минутка, запиши какие-нибудь воспоминания и пришли мне. Я сохраню их до надлежащего момента. Мне надо воскресить в памяти столько правдивых подробностей о себе, а ведь ты – ключевая фигура всей моей судьбы. Уже нет ни Серафина, ни де Сабаты, и я не успела добиться от них ни словечка о самой себе. И это жаль. Прости за эту просьбу, дорогая, но ты окажешь этим большую честь и Марии, и самой Каллас.
Ну, а ты-то там как? По всему, что я вижу, мне кажется – роскошно, но надеюсь, что и в реальной жизни точно так же. Мне лучше. Больше уверенности в себе. Немного поправилась и настроена очень оптимистично. Постоянно работаю, и все идет хорошо. В мае начну сниматься в фильме. Да поможет мне Бог. Хочу, чтобы это был успех. Хорошо знаю свой персонаж. А кроме того, меня очень возбуждает, что я впервые не буду петь!
А вот от тебя новостей уже очень долго нет. Напиши мне, пожалуйста. Сама знаешь, как много я о тебе думаю.
Тысяча нежных объятий.
От Лоуренса Келли – по-английски
Даллас, 28 апреля 1969
Дорогая Мария,
на нынешний уикэнд я вернулся в Даллас для прослушивания хористок, и тут как раз Джон Ардуэн от имени Джона Ковни передал мне твою чудесную цветную фотографию. Это портрет в три четверти листа; выражение лица можно назвать шаловливым. Тот, кто так тебя снял, очень талантлив, а предмет прекрасен, как всегда[319]. Ну и помимо прочего, надеюсь, что политическая обстановка вокруг де Голля не приведет к волнениям в Париже…
В Далласе все нормально, обычная рутина. Мэри [Мид] не сможет поехать в Европу из-за проблем с дочкой, а Бетти сейчас занята подготовкой большого благотворительного бала, намеченного на 7 мая. Метрополитен отправится отсюда в турне 16 мая, повезет новую постановку «Трубадура»; я видел ее в Нью-Йорке, и это ужасно. Леонтина [Прайс] – это не Леонора. Леонора должна быть драматическим сопрано, а у нее лирическое. Голос-то прекрасный.
Я попробовал ясно набросать на бумаге те причины, по которым тебе лучше бы отклонить и «Реквием» Верди, и Даллас.
1. Французская пресса уверена, что твое предполагаемое участие в «Реквиеме» вызвано чем-то вроде жажды мести за то, что вдова президента Кеннеди вышла замуж за мистера Онассиса, который долго был твоим другом. Президент Кеннеди был убит в Далласе 22 ноября 1963-го, что можно истолковать как имеющее отношение к начальной дате исполнений «Реквиема» – 26 ноября 1969-го. Решено, что оперный сезон в Далласе начинается в ноябре, и я сознательно переношу его на декабрь, чтобы дать тебе десяток дней на репетиции «Дон Жуан», намеченного на 16 ноября. Это значит, что сцена может быть в полном твоем распоряжении на десять дней, и за это время не будет исполняться никакое другое произведение. Цель этого – гарантировать тебе лучшие условия как артистке, какие только мы способны обеспечить, и, по моему разумению, в Соединенных Штатах не появлялось статей, где говорилсь бы о хоть какой-нибудь связи между тобой и президентом Кеннеди. Числа можно бы и сдвинуть, но они в любом случае придутся на ноябрь месяц или на начало декабря – по причине незанятости театра и оркестра, у которого контракты расписаны по меньшей мере на год вперед.
2. Тебя, я вижу, обидело мое заявление для прессы, в котором говорилось, что у тебя на сей момент больше нет ангажементов в Соединенных Штатах на сезон 1969-1970. Вопрос, на который я отвечал, звучал так: «Повезете ли вы за это время “Реквием“ для исполнения в других городах?», и я вспомнил (не придав этому значения), тебе одновременно предложили выступить Нью-Йорк и Чикаго, но других ангажементов в Соединенных Штатах у тебя сейчас нет. А поскольку пресса не упомянула ни Чикаго, ни Нью-Йорк – естественно, что ты почувствовала себя оскорбленной. В музыкальной среде – в этом меня поддержал бы и Шандор