Уезжая, Мария очень волновалась: она впервые отправлялась в коммунистическую страну… Прибыв наконец в Москву, она была потрясена оказанным ей теплым официальным приемом. Ее с компаньонкой Бруной поселили в большой квартире со всеми удобствами. «Я никогда еще не чувствовала себя так комфортно, никогда не была окружена такой заботой», – сказала она сопровождавшей ее Вассо.
В июне 1970 года состоялись финальные прослушивания конкурса, на которых Мария присутствовала вместе со знаменитыми коллегами, и все три дня публика приветствовала ее, аплодировала ей, просила автографы. Когда она выходила из зала, люди целовали край ее платья. Она была изумлена, что ею так тут восторгаются…
Потом она поехала в Ленинград, смотреть балет в Кировском театре (в качестве гостьи Е. Фурцевой), и ее посадили в первый ряд, а перед началом спектакля, когда выключили свет в зале, на нее направили луч прожектора и объявили: «Сегодня нам выпала честь приветствовать знаменитую артистку, великую Марию Каллас». Она поднялась с места, поклонилась, и весь зал встал. Тысячи людей аплодировали ей. Она была тронута и взволнована. «Я никогда в жизни не ощущала такой любви к себе. Мне так стыдно, что я ничего не дала этой замечательной публике. Русский народ умеет уважать и почитать артистов, как нигде в мире».
Фурцевой Каллас обязана и идеей проведения мастер-классов. Вообще-то, именно она сделала ей это предложение. И М. позже сказала Вассо: «Какая хорошая идея. Почему бы нам не устроить это у меня? (В США).
По возвращении из Саппоро, где в ноябре 1974 года состоялся ее последний концерт с ди Стефано, Мария узнала от Вассо, которая встретила ее в аэропорту и проводила домой, о смерти Екатерины Фурцевой (24/10/74).
Несмотря на крайнюю усталость и плохое самочувствие (она упоминает об этом в своем письме на странице 509-510 нашей книги), Мария Каллас была потрясена этой новостью и никак не могла в это поверить.
Через несколько часов, погрузившись в беспокойный сон, она то и дело повторяла в полубессознательном состоянии: «Фурцева умерла! Фурцева умерла!»
(Вассо просидела возле нее всю ночь, поскольку Бруна, встревожившись, вызвала врача)…
От Ширли Верретт[329]– по-английски
17 июля 1970
Дорогая мадам Каллас!
Всего пару слов – только чтобы сказать вам, что я всегда буду дорожить воспоминанием о нескольких часах, проведенных в вашей прелестной квартире и в обществе столь прекрасном, как ваше.
Счастье увидеться с вами, несомненно, стоило приезда в Париж, ведь я надеялась на такую возможность с тех самых пор, как впервые услышала вас выступавшей на сцене[330].
Спасибо за ваше великолепное фото, которому я отведу почетное место на стене моей классной комнаты, и тысяча благодарностей за ваш теплый человеческий прием.
От всей души,
Герберту Вайнштоку – по-английски
Париж, 9 октября 1970
Дорогой Герберт,
если разыщу фотографии, которые могли бы сослужить тебе какую-нибудь службу – захвачу с собой, поскольку собираюсь приехать где-нибудь в середине ноября. Тогда тебе напишу. Полагаю, нам нужно будет обсудить мою биографию, когда я приеду.
Надеюсь, что у тебя все хорошо, а еще я очень расстроилась, что вас не было обоих в лондонском аэропорту. Искренне рассчитываю повидаться с вами в Нью-Йорке. Обними за меня Бена, а я обнимаю и тебя тоже.
Дружески,
Матильде Станьоли[331]– по-итальянски
Париж, 16 ноября 1970
Дорогая Матильда,
направляю к тебе мадемуазель Терезу Д’Аддато, дорогую подругу, чтобы ты рассказала ей какую-нибудь правдивую и занимательную историю из нашей совместной жизни. Рассказывать ей можешь все что хочешь, потому что я ей доверяю, и весь этот материал предназначается только для меня. Я собираю воспоминания для своей биографии. Работа это долгая, и думаю, что ты, наверное, знаешь, что мне когда-то мешало или чего я тогда не знала, но что при этом могло бы представлять исторический интерес в свете психологии «дивы Каллас» и что неизвестно обо мне как женщине. Вот это меня и интересует. Понятно, что я сама не могу распространяться о себе, это было бы нескромно. А кроме того, я-то смотрю на себя моими же глазами, а не глазами тех, кто жил со мной рядом, как ты в мои первые и лучшие годы простой молодой девицы, и т. д.
Часто думаю о тебе и хотела бы узнать твои новости. Тереза привезет тебе мои. Я чувствую себя хорошо и спокойна как никогда.
Всего самого-самого и будь здорова.
Пьеру Паоло Пазолини – по-итальянски
20 ноября 1970
Дорогой П.П.П.,
как хорошо, что ты позвонил как раз, когда я уже выходила, и удалось поговорить с тобой хоть немножко.
А ведь ты, наверное, мог рассказать мне много примечательного. Все-таки надеюсь когда-нибудь. Как было бы хорошо, если б ты мог приехать. Я решилась в последний момент. Моей спине стало лучше, а у Анастасии[332] был такой угнетенный вид, что я подумала: надо поехать и поднять ей дух, раз уж моей подруги-пианистки [Вассо Деветци] там не будет до 30-го числа. Но я рассчитываю вернуться отсюда максимум через дней десять.
Как ты живешь? Как прошел твой полет? Мне кажется, нам еще столько всего нужно сказать друг другу. Одно несомненно – вместе нам ни на миг не становится скучно, правда же? Надеюсь посмеяться. Ты мне напишешь? Пиши много-много. Не забудь, я в отеле «Ридженси», кажется, это на Мэдисон-авеню – если только не ошибаюсь.
Если у меня появится что-нибудь интересное – напишу тебе сама. Только, разумеется, не ожидай от меня шедевров. Я ведь не Пазолини!
Обнимаю крепко-крепко,
с борта самолета!!![333]
1971
Пьеру Паоло Пазолини – по-итальянски
2 февраля 1971
Дорогой мой,
пишу тебе, витая в облаках. Можно и правда сказать, что это чудеснейший ковер, мягкий, хоть ступай по нему. Но куда же придешь?! Я в Нью-Йорке, ты – в своей монтажной[334]. Но дух-то веет где хочет. Он свободен. Духу не прикажешь. Во всяком случае, моему. И твоему тоже. Вот в чем великая сила, Пьер Паоло, тебе так не кажется? Я хотела тебе позвонить, прежде чем уехать, но твой телефон вечно занят.
Попытайся все нормализовать. Попробуй быть терпеливым с таким слабаком, как этот Альберто. Знай, дорогой друг, что друзей, настоящих друзей, или, точнее сказать, по-настоящему близких, обретаешь в жизни немного, если не сказать – вообще никого. Ты думаешь, что их найдешь, но время докажет тебе. А я дорожу твоими правилами и твоей искренностью. Мы с тобой крепко связаны физически, а это я редко кому могу сказать в жизни. Ты знаешь, как это редко и поэтому прекрасно. И при этом надо сделать так, чтобы это продолжилось. И как это продолжить?
На сей момент я знаю, кто я сама, но со временем мало-помалу можно научиться разбираться и в окружающих. Ты знаешь, что Альберто никогда не внушал мне доверия. Прости меня. Но я опечалена тем, что страдаешь ты, ведь он был тебе другом. Но поступай, как поступил бы Данте. Взгляни и пройди дальше. Ты выше них. Я знаю, что это лишь слова, и что они – лишь слова и ничего больше. Но я беспокоюсь о тебе и о твоем здоровье.
Я хотела бы знать, какие у тебя новости. Мои заключаются лишь в том, что я прилетела на самолете, но дух повелевает, а тело всего лишь исполняет. И там мое тело содрогнулось, причем сильно.
И все-таки трагедии лучше создавать исключительно на сцене. Жизнь – это мы сами и то, во что мы сами ее превращаем, по мере возможностей наших. Теперь я осознаю мои возможности. А еще ты прав, когда говоришь: «Кто побежден, тот побежден навсегда». Спасибо за эти святые слова. Но я все еще не отчаиваюсь, знаешь. Думаю, что контакт с молодежью[335] – блуждающей в тумане, не способной ни во что верить, лишенной большинства достойных примеров, – будем надеяться, что этот контакт сможет принести добро. По крайней мере, я попытаюсь. По возвращении будет что тебе рассказать.
Обнимаю тебя, как всегда, с дружеским чувством, как ты знаешь.
Року Хадсону[336]– по-английски
Без даты, март 1971
Дорогой друг,
в нынешнем году знаменитый и традиционный гала-концерт Артистического союза состоится в парижском Зимнем цирке 23 апреля.
Этот гала-концерт выдающийся, его будут в цвете снимать для французского телевидения и покажут в других странах, он дается в пользу благотворительных ассоциаций французской театральной средой.
В этот замечательный вечер самые знаменитые звезды мирового театра и кино примут участие в цирковых номерах (трапеция, лошади, слоны, клоуны и т. д.), специально отобранных с учетом их дарований и незанятого времени.
Те, кто не смог выкроить время для репетиций, соглашаются просто принять участие в этом вечере, сыграв цирковых персонажей (Месье Луайяля, конюшего на скаковой дорожке), побыть среди публики или партнерами по номеру, а то и совсем просто – продавать программки и сладости зрителям[337].
Мы знаем о вашем великодушии и подумали о вас… Если вы, наудачу или по вашему желанию, окажетесь свободны и пожелаете провести вечерок с французскими артистами, то благодаря вашему участию этот гала-концерт станет самым прекрасным из всех, когда-либо данных артистами всего мира.