Несмоненно, вы знаете, как горячо любят вас французы, и приняв участие в гала-концерте объединения артистов, вы преподнесете им чудеснейший подарок. А для нас это будет случаем лишний раз оценить ваше мастерство еще выше.
Как только мы получим от вас ответ, сразу сделаем все возможное для обустройства вашего приезда и размещения в Париже.
Искренне ваша,
Альберте Мазьелло[338]– по-итальянски
Париж, 9 марта 1971
Дорогая, дорогая Альберта,
меня ужасно раздосадовало, что пришлось уехать, даже не сказав тебе «привет», но мое пребывание в Америке было ограничено во времени. Я тебя искала, но не нашла – и все-таки хотела бы поблагодарить еще раз – как только можно, ибо я не могу даже выразить, как тебе благодарна – за все твои дружеские порывы и твое драгоценное время, потраченное на меня. Годы, прожитые в Америке, как я тебе уже говорила, для меня едва ли не лучшие в моей артистической карьере, а работать с тобой – это настоящий тонизирующий стимул. Надеюсь вскорости вернуться в Соединенные Штаты, и, если сочтешь уместным и захочешь увидеться и уделить мне немного времени, я буду бесконечно счастлива и признательна.
Обнимаю тебя, и да благословит тебя Господь за твою любовь ко мне.
С самыми дружескими чувствами,
Бену Майзельману – по-английски
Париж, 11 марта 1971
Дорогой Бен,
какая жалость, что нам так и не удалось повидаться, но когда ты узнаешь почему, то будешь, может быть, весьма доволен. Потому что причиной вовсе не успех в Институте Кертиса[339], я немного поработала в Школе Жюйяр, слушала там юных певцов и воспользовалась тем, что Жюйяр предоставил мне репетиционные залы и своих пианистов, чтобы я поработала и для себя и пела, и поупражнялась со своим голосом. И вот, я очень много работала одна и была совершенно изможденнной. А потом пришлось уезжать раньше намеченного; но, как знать, не придется ли мне вернуться туда же весной. Я напишу тебе заранее.
Самые дружеские чувства тебе и Герберту[340].
Ирвингу Колодину – по-английски
Париж, 17 марта 1971
Дорогой-дорогой Ирвинг,
я получила твое письмо и уже поговорила с Питером, мы там работаем. Если в целом, то я согласна с твоим замыслом и способом вести дела. Согласна я и с тем, что Питеру необходимо любым способом найти финансирование. Мы действительно стоим перед необходимостью быть одновременно и практичными, и идеалистами; ибо уверена, что цель стоит приложенных усилий. Я со своей стороны сделаю все что смогу, учитывая, что прекрасно знаю пределы возможностей Школы Жюйяр, но, как я уже говорила Питеру, со мной тоже следует считаться. Надеюсь, что мы в любом случае придем к согласию, чтобы я смогла приехать и прослушивать в Школе Жюйяр к концу апреля или к началу мая, ты прав, что это очень важно, но сперва, наверное, нам все-таки надо все согласовать. Теперь это зависит от Питера[341], и надеюсь, что мы очень скоро услышим от него что-то новое.
Спасибо, дорогой Ирвинг, за любовь и уважение, а от меня тебе – самая искренняя дружба.
Как всегда, самого тебе самого.
Роберту Кроуфорду – по-английски
17 апреля 1971
Дорогой Боб!
Надеюсь, что это письмо застанет вас в прекрасной форме. Так долго от вас не было никаких новостей! А сейчас пишу, чтобы попросить вас об услуге: я хотела бы получить подробнейшие счета с указанием всех сумм, все, что из бюро Olympic en Artemission. Мне нужны также и все счета «Артемиссьон», они нужны мне не для кого-нибудь другого, а только для меня самой: я должна точно знать, какие счета выписаны и когда, сколько я трачу и сколько зарабатываю; так что, пожалуйста, пришлите мне все это как можно скорее. В дальнейшем я очень хотела бы получать эти сведения по меньшей мере раз в полгода.
Дружеские поклоны вам и вашей супруге.
Искренне ваша
Монике Вайэрдс[342]– по-итальянски
Париж, 17 июня 1971
Дорогая Моника,
Да, я действительно разыскиваю критические статьи и материалы для моей биографии, а поскольку Менегини у меня их умыкнул, пришли мне копии, если можешь, сюда в Париж.
Как ты там? Хорошо, надеюсь.
Я сейчас очень занята упражнениями в пении и курсами усовершенствования мастерства в Школе Джульярд в Нью-Йорке этой осенью, октябрь-ноябрь, а потом еще и весной.
Много хорошего, и заранее спасибо.
Пьеру Паоло Пазолини – по-итальянски
Трагонисси[343], 21 июля 1971
Дорогой Пьер Паоло,
получила книгу и твое милое письмо. Я очень переживаю за тебя, но мне приятно, что ты так мне доверяешься. Друг мой дорогой, я чувствую себя несчастной оттого, что не могу быть с тобой рядом в трудные минуты твоей жизни. В глубине души ты сам знаешь, что все и должно было случиться именно так. Помнишь, как в Градо мы сидели в машине и говорили о любви с Нинетто[344] – и я знаю точно, мне сказали об этом, как ты любишь это называть, мои антенны, – когда Нинетто сказал, что никогда не смог бы влюбиться, я сразу поняла: он судил о том, чего не в силах понять, ибо слишком молод. А ты, такой умник, должен был в глубине души осознавать это. И вместо этого ты привязался к мечте, придуманной только одним тобою, ибо таков уж ты есть, даже если я этим маленьким наставлением причиняю тебе боль. Реальность такова, что ты должен смело встречать ее лицом к лицу, а ты не можешь, потому что не хочешь. У тебя получится. Уж если это получилось у меня, женщины, да еще такой чувствительной, и при этом я поняла, что расссчитывать мы можем только на самих себя. Да, увы, и не смейся надо мною. Признаваться в таком – печально, а уж особенно мне. Нельзя надолго доверяться никому, таков закон природы. Силы мы должны черпать изнутри нас самих, по крайней мере, создавать видимость. Я не изображаю из себя матушку, дорогой ты мой, как и тебя никогда не могла бы представить своим отцом. Пьер Паоло, в книгах заключена многая мудрость, да, это так, – но грубой прозе жизни они не учат, они не учат тому, во что я верю и умру, веря в это. Знанию того, на что челвек способен в одиночку, с помощью одной только воли, именно любви, и гордости. Вот этим я и стараюсь руководствоваться. В настоящей, суровой реальности, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Но я вижу, что в глубине души ты, наверное, не понимаешь этого.
Нужно всегда обеими ногами стоять на земле, а уж потом – мечтать, да. Но это из области мечты, не реальной жизни. Реальность – это созидание, достоинство, и не буржуазное, как ты выражаешься, или, быть может. я плохо поняла твою книгу. Я живу в буржуазной среде, пользуясь ею для самой себя, ибо артисту необходима такая среда. Но в реальности я живу одна, веруя, что могу и должна, ибо меня видно отовсюду. И – да, мы, единожды вознесенные над другими, обязаны творить. Нельзя делать все что захочешь. Я бы тоже так хотела, разумеется, но тогда нужно принимать критику в свой адрес, потому что, если ты преуспеваешь, люди ценят тебя очень высоко, и тогда у тебя появляются долги перед ними. В ином случае – опускаются и тогда делают что хотят. У нас не бывает оправданий, даже если другие неправы.
Конечно, слова – это только слова, писать их легче легкого, и т. д., но когда же ты повзрослеешь, П.П.П.? Не пора ли созреть, стать богаче, даже оставаясь при этом детьми, воздавая благодарение Богу?
Знаю, что ты возненавидишь меня за то, что я тебе это пишу. Но я уже говорила тебе всю правду, и прости, если вместо утешения я пишу тебе эти глупости. Я уже их высказывала тебе, и прошу тебя простить меня.
Я здесь, жаль, если ты не сможешь приехать, и вот бы понять, по какой причине. Друзья рядом в трудные минуты; я всегда говорила тебе это. Я буду здесь еще и весь август. И хотела бы услышать твои новости.
Всегда в твоем распоряжении, с нежностью, всегда с дружеским участием. Пиши мне сюда. Трагонисси Петалли Мармари. Спасибо за телеграмму из Лондона.
Бруне Луполи – по-итальянски
Нью-Йорк, отель «Плаза», 4/9/71
Дорогая Бруна,
я все получила, кроме белого костюмчика. Померю колготы 9 размера и тогда тебе напишу.
Здесь до сих пор жара, но есть кондиционер, и зноя не чувствуется. Работаю каждый день, спокойно, с самой Мазьелло, и должна признаться, что все идет замечательно. В первые дни мне казалось, что моя диафрагма расколется на две части, у меня были боли, но сейчас они прошли совершенно! В этот уикэнд я отдыхаю, и вполне это заслужила. Питер приехал на три дня. У него все идет хорошо, он похудел, и сбрил усы, и полон жизни. Без них ему лучше, но, скажу я тебе, склько мучений, дабы казаться красивым!
Я у себя в маленькой комнатке работаю уже совсем одна. Комнатка поистине прекрасная, большие застекленные окна, это немного напоминает мне «Богему», только стена глухая. Вокруг шторы золотистого цвета. Я могу задергивать их, когда захочу. Он поставил мне диван и черное кресло у стола с лампой, и сейчас собираюсь выйти купить разноцветные подушки для декора. Но мне здесь живется очень удобно. Я одна, ключ только у меня, если не считать горничной, и все это пространство совсем приватное.