Здесь, в отеле, у меня апартаменты очень уединенные, с будуаром, и маленькой столовой и кухонькой. В гостиной, разумеется, цветной телевизор и еще спальня. Спальня очень большая. В гостиной у меня стоит пианино, и капитан Джорджо приходит взять на себя расходы. Так дорого. Со мной все очень любезны.
Я посмотрела фрагмент, снятый для Джерри Льюиса[345], и он прекрасен, за исключением разве что одного – должна признаться, мне очень жаль, что Перрен слишком много вырезал из маленькой сценки, в которой Кассель оглядывает меня всю сверху вниз, что придает сцене комизм, и мои слова («А в чем дело, что-то не в порядке?»). В понедельник[346] пойду и устрою с Льюисом такую же шутку, которую он устроил мне [во время гала-концерта], попросив у меня автограф. Вот посмеемся-то. Он еще ничего не знает, пусть это будет сюрприз.
Больше на сегодня ничего нового. Посылаю только список вещей, которые мне нужно выслать.
Последнее занятие пройдет 18 ноября. Я буду работать в понедельник и четверг с 17:30 до 19:30, а в остальные дни репетирую сама, работаю для себя. И еще у меня 18 сентября прослушивания.
А вот список вещей:
1. «Лаврию» от «Орлана», средство для снятия макияжа (полагаю, оно в той золотой коробочке, что лежит на моем трельяже);
2. Витамин С – тот, что мне нравится;
3. Черные очки (я забыла запасные);
4. Большую массажную расческу;
5. Запасной тюбик для моих духов «Эрмес Калеш» (маленький);
6. Винтовое деревце для моих сережек;
7. Ту белую перекись для моих волос.
Скажи Алену, что я согласна с его дизайном шиншиллы, если он так на нем настаивает. Пиши о новостях и обними от моего имени песиков, но они должны похудеть.
Крепко вас обнимаю,
ваша
PS. А моей Бруне – отдельное дружеское участие.
Пьеру Паоло Пазолини – по-итальянски
5/9/71
Дорогой, дорогой П.П.П.,
получила здесь, в Нью-Йорке, твое милое письмо, я уехала сюда, устав от моря и от Парижа, поскольку в этом году отдыхала раньше обычного, а в Париже немного возможностей работать в музыкальном плане, а музыка на самом деле – единственное, что не предает.
Ты полагаешь, что я пребываю в покое; да, это правда, так и есть. Принуждаю себя быть в покое. Я уже говорила тебе, бесценный друг мой, что верю в нас, созданий человеческих. Я, и только одна я содеяла то, чего удалось мне достичь в обществе, уважения, и еще, наверное, как ты сам говоришь, моральное здравие, но еще я знаю, от сколь многого спасает меня и моя гордость.
Ты знаешь, что идти по такому пути – самое трудное в данную конкретную минуту жизни, но в перспективе это единственно верный путь.
Я ничего ни от кого не жду, разве только дружбы от тех, кто на нее способен, и это уже много. Но при этом прекрасно умею переносить и одиночество. Мне хорошо с самой собой. Я редко изменяю себе.
А еще ты мне скажешь, что я читаю наставления. Нет, П.П.П., этим я не грешу. Мне просто больно смотреть, как ты страдаешь. Ты так зависел от Нинетто, а это было неправильно. У Нинетто есть право жить своей жизнью. Оставь его в покое. Попытайся быть сильным, ты должен, как мы все проходили через это так или иначе, и я знаю, какая это невыносимая боль. Несомненно, от разочарований больше, чем от чего-то еще. Конечно, слова нисколько не утешают, знаю я это.
Мне хотелось бы, чтобы ты почувствовал необходимость приехать ко мне, пережить суровые 5 минут – ибо это всего-то 5-10 минут жестокой боли, после становится немножко легче, но в тебе нет ощущения, что моя дружба тебе необходима, и меня это очень печалит.
Но я понимаю и то, что твоя реакция не могла быть иной.
Друг мой, мне хотелось бы знать, что у тебя нового. Тебе не кажется, что наша дружба заслуживает хотя бы этого? Я буду здесь примерно до конца ноября, а потом вернусь в Париж. Здесь я окружена столькими хорошими друзьями и буквально живу в музыке, так что я очень спокойная. Я стану еще спокойней, если ты будешь почаще писать мне, что у тебя нового. Доверься же мне так, как я так часто доверялась тебе.
Крепко обнимаю тебя с дружеским участием и, поверь мне, всегда остаюсь твоей лучшей подругой (может быть, это мое самодовольство),
Терезе Д’Аддато – по-итальянски
Нью-Йорк, 5/9/71
Дорогая Тереза,
кофе я получила и шлю тебе слова большой благодарности. Как ты там? Какая у вас погода?
У меня все идет хорошо, я каждый день занимаюсь одна с Мазьелло в школе [Жюйяр], в которой нет ни души (ведь все еще на каникулах), и поэтому так прекрасно работается.
Я тут в своем закуточке, это прекрасный большой [репетиционный]зал с застекленными окнами во всю стену, и весь залитый светом. У меня свой ключ, и он только у меня. Это хозяйственный ключ, и я прихожу позаниматься музыкой когда вздумается. Идеально – ведь когда школа снова откроется, у меня будет слишком много забот. Но тогда уже будет и Альберта [Мазьелло], которая меня в покое не оставит, и мне придется, скажу не стыдясь, работать и работать.
Как видишь, я соблюдаю режим Каллас, и пора мне это делать. Я и делаю – спокойно и строго, и могу сказать, что мы с Альбертой вполне довольны. За какую-то неделю – огромный прогресс. Конечно, я не откладывала на потом, даже когда уставала.
Я вполне спокойная. Нэнси шлет тебе приветы, а я крепко обнимаю. Вдруг у тебя будет время, кто знает, – поищи бархатные пюпитры, я тебе о них говорила, чтобы я могла ставить на них партитуры, когда занимаюсь.
С горячим дружеским чуством,
Бруне Луполи – по-итальянски
Нью-Йорк, отель «Плаза», 7/9/71
Дорогая Бруна,
я никогда в жизни столько не писала, не падай в обморок от удвиления!!! Но здесь так спокойно, да и работой я не так уж увлеклась, и пользуюсь свободным временем, чтобы написать тебе.
Вчера ходила на встречу с Джерри Льюисом[347], и вот это было триумфально. Представь, мы собрали на это (атрофия мускулов) 8 (восемь) миллионов долларов от людей со всей Америки. На три миллиона больше, чем в прошлом году. Сама видишь – несмотря на кризис, люди здесь очень великодушны. В Европе газеты пишут только о плохом, и никогда не говорят о хорошем, и как я об этом сожалею!
Я надела свой костюм баядерки и была накрашена-причесана, как в тот раз для знаменитых «Бесед с Дэвидом Фростом». Говорят, и правда была очень красива и мила. Он (Льюис) чуть-чуть не грохнулся в обморок, когда сразу после просмотра коротенького фильма я вышла на сцену и попросила у него автограф, как он попросил тогда у меня на гала-концерте [Артистического Союза]. Он обнял меня и все никак не отпускал! Представляешь, я от чувств расплакалась. А потом, когда увидели на циферблате сколько, это было уже настоящее безумие. Я встретилась с его женой и двумя из множества сыновей, шестой у него приемный, но это потрясающий парень. Ему 22 года, и он ставит спектакли в театре.
А сейчас я тебя посмешу – вот что значит есть на свете справедливость – ты помнишь «Дэвида Фроста»[348], которые задавал мне личные вопросы сама знаешь о ком [об Онассисе], так вот, он находился в зале и хотел принять участие в передаче. Джерри Льюис (а он ничего не знал обо мне и Фросте) прикинулся, что его не заметил, и, когда Фрост в последний момент зашел ему за спину и попытался живенько так запрыгнуть [на сцену], охранник Льюиса (не узнавший его) его не пустил. Потом, в конце передачи, когда я уже обнималась с семьей Льюиса, Фрост предстал передо мною, обнял меня, и т. д.! Льюис даже не взглянул на него! Меня это так позабавило, сама видишь, это была его расплата!
Здесь жарко и влажно, но есть кондиционер, так что обдает зноем, только когда выходишь на улицу. Я каждый день работаю. Питер приедет завтра и тогда уж останется здесь, но ничего больше! Какая борьба!!
Я говорила тебе, что усы уже сбриты, нет?
Я написала Валлоне, чтобы он, как ты выражаешься, не упрямился. Дорогая Бруна, впредь буду знать, на кого можно полагаться. Может быть, его супруга поняла (наконец-то), или он не вполне владел собой, однако…
Пиши о своих новостях, когда пожелаешь.
Желаю много-много хорошего.
P.S. Пожалуйста, пришли мне костяные заколки для волос и маленькую ручную сумочку, отделанную золотыми листочками. И мою подставку для партитур, большую. Привет от меня Консуэло и Ферруччо.
От Терренса Макнелли[349]– по-английски
10 октября 1971
Дорогая Мария Каллас,
прежде всего должен признаться в том несказанном удовольствии, какое доставила мне встреча с вами на прошлой неделе. Думаю, что Михалис Какояннис уже сказал вам о моем бесконечном восхищении вами. И он не мог бы преувеличить, даже если б захотел!
Занятия совершенно чудесные. Я бы сказал даже, что ваши студенты – юные певцы, счастливейшие в мире. Как вы к ним великодушны, и как живо они реагируют на вас! Кажется, все последние недели я только считаю дни: с понедельника до четверга и потом – скорей бы снова понедельник. Вот что я пытаюсь вам сказать, а на самом деле – просто спасибо.
Вчера вечером я ужинал с Михалисом перед его сегодняшним отъездом, и он сказал, что вы якобы выражали желание увидеть постановку моей пьесы «Куда исчез Томми Флауэрс?». Я был бы очарован, если б вы пришли ее посмотреть. Я очень горжусь этой постановкой, да и исполнитель главной роли (молодой греко-американский актер Роберт Оривас) играет великолепно. Мы даем пьесу каждый день, кроме понедельника, и еще у него дневной спектакль по воскресеньям после обеда. Михалис думает, что пьеса должна вам понравиться. Я не так уверен в этом, но в одном мы с ним согласны – скучать вам точно не придется.