Неправильно называть некоторые произведения Россини, Беллини, Доницетти операми бельканто. На самом деле это совсем не так. Такую дифференциацию, скорее поверхностную, придумали предположительно под конец предыдущего столетия, когда метод бельканто начал забываться или ему учили уже не так строго. Поскольку новая музыка (реалистичный веризм) уже не была основана на колоратуре самой по себе или на иных украшениях (которым главным образом и учит бельканто) для отображения драматического действия, многие певцы преждевременно бросают образование ради сцены, дабы поскорее стать богатыми и знаменитыми. Скверный выбор, ибо эти певцы еще нуждаются в завершении образования. Вместо этого некоторые из преподавателей объявляют набор на состряпанные наспех курсы пения, опасно сокращенные, с неизбежными последствиями; в произведениях веристских, например, в операх Пуччини, певцы могут справиться с партиями, хотя бы в ограниченных пределах, но уже в операх более старинных (тех самых, к которым приклеился ярлык «бельканто») у них этого не получится – если только они, в соответствии с тем, как и должны, будут точно исполнять написанное в партитуре. Убедительности можно достичь, только если исполнитель до конца искренен.
Хотя я и начала с коротким диапазоном (вероятно, с тем, что годится для меццо-сопрано), высокий регистр развивался от природы, почти сразу же. И вот сейчас я могу сказать, что голос мой с самого начала определился как драматическое сопрано, и я очень рано спела Сантуццу из «Сельской чести» и заглавную партию в «Сестре Анджелике» в студенческих постановках, а потом и «Тоску» в Афинской опере. Однако продолжавшая опекать меня де Идальго продолжала отрабатывать мой голос, чтобы он звучал легче, ибо это, без сомнения, одно из основных правил бельканто; какой бы тяжестью ни наливался голос, он должен оставаться легким (это не рекомендация всем певцам на все времена, просто мой голос был инструментом скорее необычным, и ему были очень нужны именно такие тренировки) – то есть его гибкость не только надо было постоянно поддерживать в форме, но еще и усиливать упражнениями. Что и делалось – исполнением гамм, трелей, арпеджио и всех украшений бельканто. У пианистов похожий подход. Я овладела всем этим благодаря бесценным упражнениям, сочиненным Конконе и Панофкой – эти чудесные небольшие мелодии превращают тяжелый труд в наслаждение. Хотя вы и всю жизнь обязаны проделывать такие упражнения, выучивать их совершенно необходимо, прежде чем начинать петь на сцене – иначе вы рискуете провалиться.
С другой же стороны, если вы хорошо подготовлены, они прекрасно помогают вам состояться как певцу. Умение и искусство бельканто, подобно особой форме выражения, совершенно уникально – чем больше учишься, тем меньше понимаешь, овладел ли ты мастерством. Возникает все больше проблем и все больше трудностей. Вам необходимо отдавать ему больше любви, больше страсти, ибо это нечто чарующее и незыблемое.
Могу сказать, что, уехав из Греции, я покончила со школярством и ранним подготовительным периодом своих выступлений. С того времени я более или менее поняла, исходя из того, что могла делать, что именно должна была делать. Короче говоря, я была готова начинать карьеру, что означало – я была признана цехом. Учиться у Идальго было равносильно и школьному, и университетскому образованиям, а у Серафина – все равно что в самой высшей школе и знаменовало окончание всего обучения. У Серафина я научилась тому, что отныне все мои вокальные возможности уже не должны ограничиваться изучением бельканто, а теперь следовало пользоваться ими как способом объединения звука, выразительности и сценического жеста. «Вам дан инструмент, – сказал мне он, – на котором вы упражняетесь во время репетиций, как пианист на пианино, но по ходу спекталей старайтесь забыть все, чему вы научились, а просто выражайте пением свою душу». Еще я научилась следить за тем, чтобы по ходу спектакля не поддаться наваждению, вызванному красотой представления; расслабляясь, вы теряете контроль. Ваша цель – стать главным инструментом оркестра (что и означает определение «примадонна»), и посвятить себя служению музыке и искусству, и по-настоящему только это. Искусство есть способность выражать жизнь с помощью чувств. Так во всех искусствах – в танце, литературе, живописи. Пусть художник и освоил технику рисунка – у него не выйдет достойного результата, если созданная им живопись не окажется произведением искусттва. Именно Серафин научил меня смыслу искусства и стал моим вожатым в открытии самой себя. Талантливый музыкант и великий дирижер, Серафин был еще и на редкость тонким педагогом – в области не только сольфеджио, но и музыкальной фразировки и драматической выразительности. Без его уроков и советов, которые всегда со мной, я, наверное, никогда не постигла бы сути искусства. Он раскрыл мне глаза, показав, что в музыке нет ничего случайного: фиоритуры, трели и все музыкальные украшения позволяют композитору выражать состояние души оперных персонажей – то, что они в данный момент чувствуют, овладевшие ими мимолетные эмоции. А вот если эти украшения использованы поверхностно, чтобы только похвалиться голосом, тогда они дадут противоположный эффект. Они даже способны просто разрушить характер персонажа, который следовало бы аккуратно выстраивать.
От внимания Серафина не укрывалось ничего. Он был настоящий хитрый лис – имели значение любой жест, движение, каждый вздох, незначительная деталь. Один из первых его преподанных мне уроков (и это действительно основной принцип бельканто), – всегда пережить фразу внутренне, прежде чем пропеть ее вслух; публика прочтет ее на вашем лице – и тут вы споете ее точно, никогда не взяв ни нотой ниже, ни нотой выше. Еще он научил меня тому, что паузы зачастую важнее музыки, что есть ритм, у человеческого уха своя мера, и если нота звучит слишком долго, наступает момент, когда она теряет свою выразительность. В обыденной речи никто не цепляется к словам и к слогам. То же самое относится и к пению. Серафин научил меня важности речитатива – его упругости, равновесию столь тонкому, что иногда ощутить его может один только исполнитель. И он прибавлял, что, дабы добиться адекватных движения и действия на сцене, достаточно просто слушать музыку – композитор уже все это предусмотрел. Я и играла в зависимости от музыки, паузы, аккорда, крещендо.
И вот я наконец по-настоящему прониклась глубиной и правдивостью музыки. И поэтому постаралась впитывать, как губка, все, чему меня учил этот великий человек. Даже при том что Серафин был очень строгим педагогом, во время выступления он предоставлял вам полную свободу для инициативы и вокальных возможностей, но всегда был рядом, готовый прийти на помощь. Если видел, что вы не в форме – ускорял темп, чтобы помочь вам с дыханием – он дышал вместе с вами, жил музыкой вместе с вами, любил вместе с вами. Музыкальное искусство такое великое, что способно захватить вас целиком и держать почти в состоянии непрерывной тревоги и пытки. Но все это происходит не зря. Большая честь и огромное счастье – служить музыке с любовью и смирением.
Музыка имеет решающее значение и при выборе роли в опере. Сперва я читаю музыку, так же точно, как книгу. Потом знакомлюсь со всей партитурой и, если решаю, что буду петь, задаю себе вопрос: «Кто она, и соответствует ли ее характер музыке?» Тут часто бывают странности. Например, Анна Болейн, какой ее описывают исторические книги, весьма заметно отличается от героини оперы Доницетти. Композитор превратил ее в возвышенную даму, жертву обстоятельств, почти героическую женщину. И музыка сама по себе соответствует написанному в либретто.
Пение – самое возвышенное. самое благородное выражение поэзии; а значит, первостепенное значение приобретает хорошая дикция, не только для того, чтобы певца хорошо понимали, но еще и более важно, поскольку музыке нельзя наносить никакого ущерба. То, что я всегда стараюсь найти истину в музыке, ничуть не делает слова ненужными. Когда меня прослушивали для роли Нормы, Серафин сказал мне: «Вы очень хорошо знаете музыку. Теперь идите домой и расскажите самой себе [либретто]. Тогда и поглядим, с какими чувствами и ритмами вы придете сюда завтра. И продолжайте рассказывать его самой себе, думая еще и об акцентах, паузах, небольших моментах напряжения, создающих ритм. Петь – значит говорить в определенных тональностях. Попытайтесь добиться настоящего равновесия между различными ударениями в слове и в музыке, при этом, естественно, внутренне соблюдая стиль Беллини. Относитесь к ценностям почтительно – но будьте свободны во взращивании вашей личной выразительности».
Слова в опере очень часто грешат наивностью, даже бывают лишены особого смысла, но вместе с музыкой они обретают чудовищную силу. В некотором смысле опера сегодня – старомодный вид искусства; если раньше вы могли пропеть «Я тебя люблю» или «Я тебя ненавижу», или любые другие слова, выражающие любое другое чувство, теперь же, чтобы быть убедительным, абсолютно необходимо выразить соответствующее чувство не столько словами, сколько музыкой, чтобы зритель смог прочувствовать то же, что говорите и чувствуете вы сами. Музыка создает мир, приподнятый над обыденностью, но слова в опере дополняют его. Вот почему я как исполнитель начинаю с музыки. Композитор уже нашел себя в либретто. «Музыка начинается там, где заканчиваются слова», – говорил Э.Т.А. Гофман.
Но вернемся к периоду моего ученичества: вот вам музыка, и ее надо освоить так, как будто вы учитесь в консерватории – иными словами, в точности такой, какой она была написана, не больше и не меньше, и все это нужно делать, на этой стадии не позволяя себя вовлечь в волшебный мир творчества. Именно это я и называю «смирительной рубашкой». Дирижер дает вам ее паузы, ее возможности, ее возможности каденций – а добросовестный дирижер всегда должен строить каденции, сообразуясь со стилем и натурой композитора.
Только вы успели разрезать полученную партитуру, – и вам сразу необходим пианист, который не сделает ни единой ошибки в длительности ни единой ноты. Затем, недели через две, вам для репетиций с пианино понадобится труппа и дирижер оркестра. В молодые годы я по собственной инициативе сидела на репетициях одного только оркестра. Я близорукая и не могу полагаться на сигналы, которые мне давали как дирижер, так и суфлер. Я ходила туда, чтобы жить музыкой. И после этого, приходя на первую репетицию с оркестром, уже чувствовала себя готовой начать созидание своей роли.